531

Глава двенадцатая

УЧЕНИЕ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СВОБОДЕ

I. АНТАГОНИЗМ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ

1.СТРАДАНИЕ И ПОЗНАВАНИЕ. СМУТНЫЕ И ЯСНЫЕ ИДЕИ

Путь лежит через познание к свободе, через аффект и вожделение к познанию; ясно и отчетливо постигнуть эту связь значит для Спинозы разрешить задачу этики. Вожделение есть наше существо, мы не можем вожделеть чего-либо иного, кроме сохранения нашего бытия, увеличения нашего могущества; это могущество есть наша деятельность, наша добродетель; наша совершенная деятельность, и потому наша высшая добродетель и могущество есть познавание; чем могущественнее ясные идеи, тем бессильнее неясные идеи; это бессилие неясных идей, или, что то же самое, это могущество познания над страстями, есть наша свобода.

531

Свобода и рабство противоположны одно другому, они относятся друг к другу, как познание и страсть, как адекватная и неадекватная деятельность, как действенные и страдательные аффекты. Мы имеем способность к тому и другому. Но когда в одном и том же существе имеют место противоположные деятельности, то необходимо случается то, чего требует соединение противоположных величин: они не пребывают совместно без изменения, но взаимно уничтожают одна другую, когда они равно могущественны; а когда они неравны по могуществу, то необходимо побеждает сильнейшая величина. Если наши страсти могущественнее, чем наше познание, то необходимым следствием этого является человеческое рабство; если наше познание могущественнее, чем наши страсти, то необходимым следствием этого является человеческая свобода: такова точка зрения, с которой Спиноза смотрит на свободу. Он основывает ее на природе противоположных величин и потому начинает последнюю часть своей "Этики" следующими двумя аксиомами: "Когда в одном и том же субъекте действуют две противоположные деятельности, то необходимо должно иметь место изменение либо в обеих,

532

либо в одной из них, пока они не перестанут быть противоположными". "Могущество действия объясняется из могущества причины, так как существо действия постигается и объясняется существом его причины629".

Мы имеем ограниченную природу; силу нашего самосохранения бесконечно превышает могущество вещей вне нас; вещи в совокупности необходимо могущественнее, чем единичная вещь в отдельности, поэтому мы имеем не только страдательную, но и преходящую природу. Так как мы – части природы, вещи среди вещей, звенья в связи целого, то мы необходимо имеем страдательную природу и, поскольку мы не действуем исключительно из себя самих, – только страдательную природу630. Если бы человек не был звеном в цепи вещей, если бы он не был вплетен в причинную связь и подчинен внешним детерминациям, то он не страдал бы; если бы он был целым, единственным существующим существом, то он только действовал бы и был бы чистой деятельностью, как Бог Аристотеля и Спинозы.

Я страдаю, пока я подчинен вещам; я действую, когда я освобождаю себя от последних. Страдать значит быть подчиненным власти природы; действовать значит освобождаться от

532

этой власти. Пока мне препятствуют вещи, я страдателен, ибо я ограничен, и в каждое мгновение граница ощутительно напоминает мне о себе. Я становлюсь свободным, когда я устраняю вещи с моего пути и уничтожаю подавляющую меня силу. Но как это возможно? Мы столь же мало можем уничтожить вещи, как расширить наше бытие до пределов вселенной. Я должен терпеть, что они существуют и окружают меня, но я могу отнять у этого существования ту непосредственную власть, которую оно имеет надо мной. Я устраняю могущество вещей, когда превращаю их в свой объект, а я превращаю их в свой объект, когда я наблюдаю и познаю их. Не существование, но созерцание вещей следует из природы человека, ибо человек есть мыслящее существо, или дух. Но человеческий дух, как отдельное существо, также подвержен ограничению и потому страданию.

Он есть прежде всего представление своего тела и телесных аффекций, он представляет или мыслит то, что он ощущает; но так как ощущения суть не вещи, а лишь впечатления от них, то и идеи вещей суть не выражение вещей, а лишь выражение наших ощущений от вещей; поэтому такие идеи в отношении вещей не адекватны, а неадекватны и неясны. Неясные идеи суть

533

представления отдельных аффекций. Причина идей есть дух, причина аффекций есть тело; следовательно, дух есть не единственная и адекватная причина неясных идей, а частичная и неадекватная причина, т. е. дух страдает, поскольку обладает неясными идеями. Полная деятельность духа состоит в идеях, которые следуют лишь из него самого, которых единственная причина есть он сам, – в идеях, которые суть не что иное, как модусы мышления, т. е. понятия реальных вещей, ясные и адекватные идеи. В неясных понятиях состоит страдание духа, в ясных – его деятельность.

Человеческая деятельность заключается лишь

визучении вещей или мышлении. Страдательное, смутное, неадекватное мышление состоит в неясных идеях, истинно-действенное мышление –

вясных идеях. Мое могущество состоит лишь в моей деятельности; в страдании состоит мое бессилие; следовательно, я бессилен в страдательных аффектах и могуществен лишь в моем мышлении; в страстях я служу объектом воздействия, напротив, я действую самостоятельно исключительно, когда мыслю.

533

2. ДОБРОДЕТЕЛЬ ПОЗНАНИЯ

Но могущество и добродетель тождественны, ибо добродетель состоит в обладании силой или в способности что-либо делать, что вытекает исключительно из законов собственной природы. Моя способность обнаруживается в том, что я осуществляю исключительно собственными силами, моя слабость – в том, что осуществляют другие надо мной или во мне. Поэтому в познании состоит человеческая добродетель. Познание есть добродетель, добродетель есть могущество, могущество есть природа, действующая собственными силами и не повинующаяся никому, кроме собственных законов. Таким образом познание следует из человеческой природы, исполняющей свой закон. Человек, мысля ясно и отчетливо, действует на основании способностей своей природы столь же добродетельно, как Солнце, когда оно освещает мир.

Когда Солнце не освещает, оно затемняется; оно есть адекватная причина света и неадекватная причина тени, ибо тень возникает лишь, когда другое тело стоит на пути света. Точно так же человеческая природа затемняется, когда она

534

неясно мыслит; она есть адекватная причина ясных понятий и неадекватная причина темных, ибо последние суть представления телесных аффекций, которые сами возникают из воздействия внешних тел. Эта добродетель есть не самоотречение, а вожделение; она борется не против, а за природу; она есть не уничтожение, а удовлетворение могущественнейшего влечения. С точки зрения Спинозы нет страдательной добродетели, ибо добродетель есть сила, а страдание – слабость; завершение страдания есть самоуничтожение, завершение действования – высшее самоутверждение.

534

3. ИСКЛЮЧЕНИЕ СВОБОДЫ ВЫБОРА

Между обоими этими противоположными состояниями человеческого бытия нет выбора. Могу ли я желать одного больше, чем другого? Возможно ли, чтобы человеческая природа колебалась при выборе между страданием и действованием, между бессилием и могуществом, между неясными и ясными понятиями, находилась в равновесии, дающем простор для произвола, и, подобно Геркулесу софиста, как бы стояла на перепутье, недоумевая, но какому из двух путей ей пойти? Нет выбора там, где решает естественная необходимость, самоутверждение естественно-необходимо, ибо каждая вещь от природы стремится сохранить и увеличить свою реальность. Это вожделение самосохранения есть первичная воля всего естественного бытия. Поэтому из природы вещи никогда не может следовать самоуничтожение или стремление пребывать в состоянии страдания. Человеческая воля есть вожделение естественного самосохранения, или стремление действовать самостоятельно и быть единственной причиной того, что в нас совершается; воля может быть таковой, лишь превращая страдание в

535

деятельность, бессилие в могущество, пассивное состояние страстей в активное состояние мышления. В этом стремлении состоит наша воля.

Страдание и действование, рабство и свобода, пассивные и активные аффекты, смутные и ясные идеи суть два исчерпывающих фактора человеческой жизни. Где нет одного, там необходимо находится другой. Между этими двумя естественно-необходимыми данными человеческого бытия нет ничего третьего, нет точки безразличия, которая бы равнодушно стояла посередине и не склонялась ни к тому, ни к другому; лишь в этой середине мог бы иметь место произвол; поэтому в человеческой природе нет места для произвола: либо страдание, либо действие, – либо самоуничтожение, либо самоутверждение, – либо бытие, либо небытие!

Между этими двумя противоположностями нет ничего, и потому невозможен выбор и решение. Вещи существуют, они должны утверждать свое бытие, они не размышляют предварительно, должны ли они быть или не быть. И, строго говоря, страдание и действование не образуют даже реальной противоположности. Лишь координированные природы могут быть противоположны друг другу. Страдание должно

535

было бы иметь возможность устранить действование, чтобы быть противодействующей ему силой; тогда оно было бы не бессильно, а могущественно, не пассивно, а активно, не страдание, а действование. Страдание и действование различны не по качеству, а лишь по степени. Каждая вещь активна, поскольку она естественно действует; она пассивна, поскольку она ограничена в своем действовании; страдание есть ограниченное действование, как воображение есть ограниченное мышление, а покой – задержанное движение.

Но если нет выбора между действованием и страданием, то нет и моральной свободы и нет моральных целей, которые ставит произвол и которые воображение сравнивает с нашим поведением, которое называется хорошим или дурным, смотря по тому, соответствует ли оно этим целям или нет. Хороши или дурны, в реальном значении слова, наши аффекты, которые либо содействуют, либо препятствуют человеческому могуществу; добро и зло в смысле обычной морали есть фикция. Поэтому суждения этой морали, в которой всегда говорится о добрых и злых действиях, лишены всякого основания и смысла, ибо они берут свои предикаты из воображения и приписывают

536

явлениям то, что не присуще природе последних. Какое дело вещам и действиям до пустых идей?

Эта вещь дурна, это действие зло – это значит: это явление есть не то, чем оно не может быть по своей природе, желудь не есть тыква! Воображение находит благом или злом, что желудь не есть тыква, ибо оно мыслит без связи, относит вещи лишь к себе и оценивает их на основании пустых фикций; ее очам было бы приятно, если бы дуб приносил тыквы, – как жаль, что желудь не есть тыква! Поэтому желудь дурен. Вдруг желудь падает, и хулителю пришлось бы плохо, если бы он был тыквой. Слава Богу, что он не тыква! Поэтому желудь хорош. На этой точке зрения воображения стоят обычные моралисты; они судят о человеческих действиях, как крестьянин в басне о желудях; они не ищут естественно-закономерной связи вещей, а сочиняют без больших усилий утопию, в которой все возможно, и внушают человеку, что он в этой утопии способен на все. Таким образом, они удаляют его от реального мира, отчуждают его от его истинной природы и делают его средоточием воображаемого царства.

Этот извращенный идеализм основывается на воображаемых понятиях о человеческой свободе и идеальных целях. Воображение есть

536

обособленный, окованный границами чувственной индивидуальности человеческий дух, ограниченное, смутное, эгоистическое "я", нравственное учение которого необходимо принимает софистический характер. Так судит Спиноза о моралистах, и он отличает свою этику от морали тем, что она опирается на точку зрения ясного познания, тогда как мораль остается в тисках неясного воображения. Мораль утопична, этика естественна; поэтому первая имеет софистический характер, а последняя – философский. Если мы в духе Спинозы сравним мораль с крестьянином под дубом, то этику мы должны будем сравнить с ботаником, который рассматривает определенный плод, как необходимый продукт данного определенного растения. Каждая вещь есть в действительности то, чем она может быть; каждое действие дает столько, сколько оно может дать при производящих его условиях; поэтому оба в своем роде безупречны. Неудовлетворительными или дурными они кажутся нам, когда мы оцениваем их с точки зрения не их, а нашей природы, и сравниваем с бессодержательными идеалами, которые не имеют ничего общего с вещами и находятся только в нашем воображении631.

Слова "дурно" и "зло" означают всегда

537

недостаток; они объясняют, что вещи или действию нечто недостает, что, согласно нашим желаниям, ей не должно было бы недоставать; в действительности нет чего-то, наличность чего была бы нам приятна: это отсутствие или лишение мы называем "дурным" или "злом". Зло никогда не бывает положительными Но так как объект ясного познания всегда положителен, то зло или дурное не есть объект ясного познания, и в этом смысле Спиноза говорит: "Познание дурного есть неадекватное познание".

В этом положении он, по-видимому, противоречит самому себе, ибо он часто говорит о познании добра и зла. Истинное познание всегда адекватно. Как же может он говорить, что познание дурного неадекватно? Зло есть всегда причина печального ощущения, последнее есть всегда переход от большего совершенства к меньшему, следовательно, состояние страдания. Но мы являемся неадекватной причиной наших страданий, следовательно, и неадекватной причиной познания дурного, поэтому это познание само неадекватно632.

Спиноза доказывает это положение тем, что мы не являемся адекватной причиной печали, или что последняя не может быть постигнута из одной только человеческой природы. Но что

537

радость сильнее страдания, это Спиноза доказал в одном из предшествующих положений именно тем, что печаль постигается из одной человеческой природы, тогда как радость состоит в чувстве, что наша сила соединена с силой другого существа, которое согласуется с нашей природой и увеличивает ее могущество. Таким образом, из одного противоречия мы впадаем в другое. Философ так часто говорит о "vera cognitio mali", а между тем в приведенном положении утверждает: "cognitio mali cognitio est inadaequata". Это есть первое противоречие. В доказательстве этого положения говорится об аффекте печали: "per ipsam hominis essentiam intelligi nequit", – тогда как в доказательстве более раннего положения о том же аффекте говорится: "sola humane potentia definiri debet". Это есть второе противоречие.

Конечно, Спиноза должен был бы выражаться тщательнее, и я вообще замечу, что четвертая часть его "Этики" во многих отношениях уступает другим частям. Но противоречие в обоих случаях имеется лишь на словах, а не на деле. Я познаю отчетливо и ясно, что эта страсть или вожделение этих вещей ослабляет мою способность, увеличивает мое рабство и потому есть зло: поскольку возможно истинное познание другого.

Но ничто не дурно само по себе. Не вещи, как таковые, а вещи, как объекты вожделения, дурны, когда мое могущество страдает от этих вожделений; следовательно, истинное познание зла никогда не есть познание реальной вещи, а лишь познание моего бессилия, последнее же есть всегда неадекватное выражение моего существа; постольку истинное познание зла вместе с тем (по своему объекту) неадекватно.

В радости я чувствую себя удвоенным, ибо я чувствую солидарность моего существа с другим существом; в противоположном ощущении печали я чувствую себя обособленным и ограниченным самим собою; поэтому печаль есть выражение моего обособленного, замкнутого в себе существа, антагонистичного другим существам. В этом отношении верны слова:

"tristitia sola humana potentia definiri debet633". Но печаль есть вместе с тем выражение

моей слабости, а не моей силы; и так как бессилие есть всегда неадекватное выражение моего существа, то справедливы слова: "tristitia per ipsam hominis essentiam intelligi nequit". Я даю это объяснение, чтобы эти мало замеченные и все же важные места не казались темными и противоречивыми. Легко открыть противоречие в словах философа, если упустить из виду связь его

идей. Приведенные положения относятся как тезис и антитезис, и все же не образуют антиномии.