191

4. НАРУЖНОСТЬ СПИНОЗЫ И ЕГО ПОРТРЕТЫ

Когда Колерус писал биографию Спинозы, в Гааге было еще достаточно людей, которые видали Спинозу и могли описать его наружность биографу. "Он был среднего роста, имел правильные черты лица и довольно темный цвет кожи, курчавые черные волосы и длинные черные брови; его внешность обнаруживала в нем потомка португальских евреев". Сходно описывает его Лукас, который прибавляет, что он имел небольшие живые черные глаза и красивую форму лица.

Единственный точный портрет Спинозы, изображающий его в его рабочем костюме, писан ван дер Спиком. Этот портрет, как полагает и передает ван Флотен, попал в Лейден, а оттуда вернулся назад в Гаагу в один магазин картин, где его приобрела королева нидерландская в 1866 году. Первая появившаяся в продаже копия была гравюра, приложенная к некоторым экземплярам издания посмертных сочинений; гравюра эта было позднее отпечатана в большом количестве экземпляров, но осталась редкой. Паулус, первый издатель полного собрания сочинений Спинозы,

191

получил оттиск гравюры в подарок от Фридриха фон Дальберга и приобрел портрет, писанный масляными красками, который находился прежде в одном доме в Амстердаме. Портрет этот схож с портретом, находящимся в обладании вольфенбюттельской библиотеки, только выражение лица на нем более одухотворенное, глубокомысленное и носит более явные следы болезни. Этот портрет находится теперь в обладании ван Флотена. Из известных нам изображений ни одно не походит на описания Колеруса и Лукаса; маленький, рисованный на серебре портрет, который находится в герцогской коллекции в Гааге, ван Флотен теперь не признает за портрет Спинозы. Меньше всего можно себе составить представление о Спинозе по гравюре, приложенной к немецкому переводу биографии Колеруса204.

Так как нам с безусловной достоверностью известно, что художник ван дер Спик писал Спинозу, и так как у нас нет никаких сведений о портрете, писанном каким-либо другим художником, то мы имеем право предполагать, что все упомянутые выше портреты Спинозы имеют своим источником работу Спика и могут расматриваться, как непосредственные или косвенные, более или менее измененные ее

192

повторения, если только в числе их не находится сам оригинал, который, согласно вышеприведенным сведениям, каким-то загадочным образом пропал и недавно был вновь найден.

Творцом изображаемого на портретах типа Спинозы является ван дер Спик. Повторениями этого типа служат гравюры в некоторых экземплярах "Opera posthuma" и портрет, писанный масляными красками, который принадлежал амстердамскому филологу Франциусу и после его смерти перешел во владение вольфенбюттельской библиотеки. Этот портрет считается лучшим. Он послужил источником для гравюры, с которой был написан другой портрет масляными красками, находившийся во владении Паулуса (H. Е. G. Paulus) и после его смерти приобретенный ван Флотеном. Теперь он находится в городском музее в Гааге.

Маленькое готское изображение, фотографию с которого ван Флотен приложил к изданному им

"Supplementum ad В. de Spinozae opera, quae supersunt omnia" (Amst. 1862) и которое очень мало походит на известный тип Спинозы, ван Флотен позднее сам объявил фальшивым и признал его за вероятный портрета Чирнгаузена;

192

в Англии портреты Ольденбурга тоже шли за портреты Спинозы.

"Он носит печать отвержения на челе". Эти слова Менагия подписал под портретом тот переводчик, который выдал его за копию с портрета Спика. Гегель воспользовался злым и фанатическим изречением и придал ему смысл, который более соответствует предносящемуся нам образу Спинозы. Лицо Спинозы носит мрачную черту глубокого мыслителя, действительно печать отвержения, но не пассивного, а активного: не философ отвержен, а он сам отвергает заблуждения, безмысленные страсти и прежде всего ложь людей!

193

Глава шестая

ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ СПИНОЗЫ И ЕГО ТРУДЫ

I. ПРЕПЯТСТВИЯ ЛИТЕРАТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Изучая Декарта, мы могли проследить возникновение и развитие его учения, литературную разработку системы в связи с ходом его жизни. Одиночество Спинозы было и в этом отношении гораздо более полным, чем одиночество его предшественника; подобно Декарту, и он прожил двадцать лет в полном уединении и в это время не имел иной задачи, кроме развития своего учения. Почему же его литературная производительность была гораздо слабее, чем у Декарта?

В двух отношениях его досуг был менее благоприятным: он должен заботиться о добывании себе средств существования, и занятие оптикой отнимало у него значительную часть дня; к этому присоединялись продолжительные физические страдания, которые, несомненно, чаще, чем это нам известно, мешали его

193

литературным работам. Однако эти неблагоприятные условия сами по себе не объясняют поразительно малого количества плодов его двадцатилетнего одиночества. Его труды уступают трудам его предшественника не только по числу и размерам; некоторые очень важные труды остались незаконченными, как, напр., трактат об усовершенствовании разума и учение о государстве, не говоря уже о еврейской грамматике. И даже в главном его труде некоторые части, как, напр., относящиеся к физике, не разработаны, а лишь намечены или опираются на положения, заимствованные из другого труда, из которого они вытекают. Этот труд о вопросах физики, на который ссылается "Этика", остался невыполненным.

К указанным двум препятствиям литературной деятельности Спинозы, бедности и болезни, присоединялось третье, которое оказалось, быть может, наиболее неблагоприятным. Писатель нуждается в читателях, нуждается в среде, на которую он может действовать, которая прислушивается к его словам, обнаруживает свое впечатление, ждет новых произведений и тем самым побуждает писателя к дальнейшим задачам и работам. Новые идеи не выделяются сами собою из головы

194

писателя. Декарт, как мы знаем, имел твердое намерение сохранить для себя свои мысли и даже не тратить времени на записывание их на бумаге; потом он хотел писать только для самого себя и быть как бы личным секретарем своей философии, но скоро он по опыту узнал, что для его собственного идейного развития необходимы сношения с научным миром и опубликование его идей. Он выступил со своими работами; они были жадно восприняты, им поклонялись, с ними боролись; духовное движение, исшедшее из них и глубоко захватившее философствующий и научный мир, дало Декарту новые задачи и цели, которые благотворно отразились на его литературной деятельности. Надежды и сочувствие друзей и покровителей, в том числе выдающихся и влиятельных лиц, от начала до конца сопровождали Декарта, поддерживали и укрепляли в нем мужество, которое было ему необходимо для творчества; в числе этих друзей и покровителей были мужчины вроде Берюля

(Berull) и Шаню (Chanut), женщины вроде принцессы Елизаветы и королевы Христины! И сам Декарт, объясняя миру, почему он выступил перед публикой со своими литературными работами, сознается: "Я хотел оправдать надежды, которые возлагались на меня!"

194

Совершенно иначе обстояло дело с творчеством Спинозы. Он начинает свою философскую карьеру презираемым и бедным евреем; на его работах еще до их рождения лежит печать проклятия евреев и подозрения христиан. Друзей, которые принимают в нем участие, ищут его поучения, поклоняются его гению и принимают его идеи, у него весьма немного; между ними нет ни одного, кто имел бы достаточно власти и влияния, чтобы защитить философа своим авторитетом, и почти ни одного, кто был бы способен сполна понять его.

Важнейшая услуга, которую могли ему оказать его друзья, было издание его сочинений после смерти. Были и такие друзья, которые сперва поощряли его, а затем покидали, которые отнюдь не были склонны защищать его дело, которым его учение, по мере их знакомства с ним, казалось все более опасным и заслуживающим проклятия. Человек, с которым он вел наиболее оживленную переписку, был образцом подобной дружбы. Мы знаем, какая буря поднялась против Спинозы после издания Теологико-политического трактата, какому яростному преследованию подверглась эта работа – преследованию, сделавшему невозможными все дальнейшие литературные предприятия Спинозы. При каждой

195

попытке опубликовать свои сочинения Спиноза наталкивался на опасности, против которых он не видел никакой защиты. Если он не хотел потерять спокойствия и настроения, необходимого для занятия философией, то он принужден был молчать; он должен был отказаться не только от академической, но и от литературной деятельности. А ведь опубликования еще ждала вся его философия!

Декарта в его одиночестве окружала великая невидимая община, которая прислушивалась к его идеям; Спинозу не окружал никто, кроме немногих и мало значительных учеников, которые в тишине изучали его рукописные работы. Он был и духовно одиноким, а подобная покинутость обыкновенно подавляет. Нельзя без глубокого волнения читать те места его писем, где он без жалоб говорит о своей судьбе: остальное – молчание! При таких неблагоприятных условиях, которые готовы были задушить его литературные работы, легко понять, почему последние так малы числом и размером. Если представить себе ясно это положение Спинозы и внутренне уразуметь его, то высокомерные приговоры о "тихой голландской жизни" философа и услаждение его "меланхолическим" образом, как картиной

195

Рюисдаля, кажутся бессердечным и бессмысленным издевательством. Точно так же, выражаясь мягко, довольно странно не находить это одиночество Спинозы особенно глубоким и указывать на то, что никоторые еврейские (?) врачи в Амстердаме, люди совершенно незначительные (за исключением одного Людвига Мейера), читали его работы.