554

4. ВЕЧНАЯ РАДОСТЬ, КАК ПОЗНАНИЕ ВЕЩЕЙ

В чем состоит непреходящая радость, или как может быть увековечен радостный аффект? Этот вопрос образует ядро всего нравственного учения Спинозы, ядро всей его системы. Вопрос идет об отыскании перехода от преходящей радости к вечной, об увековечении сознания, в котором радость лишена всякой связи с печальными аффектами. Пока я черпаю радость из обладания отдельными вещами, она должна оставаться ограниченной и преходящей, как это обладание, и потому необходимо должна быть связана с печалью. Данное явление, делающее меня счастливым, проходит, а с ним и моя радость; человек, которого я люблю, умирает; благо, обладанием которого я гордился, гибнет, и на место радости выступает печаль.

Таким образом, радость несовершенна и непостоянна, пока предметом ее служат отдельные вещи, а ее субъектом – отдельный чувственный индивид, который относит вещи к себе и жаждет их в силу их воображаемой ценности. Напротив, человеческая радость будет совершенной и вечной, когда она не меняется

554

вместе с вещами, а основана на их неизменной связи; когда она не хватается жадной рукой за отдельное благо, а стремится к самому вечному существу; когда человек уже не забирает себе, с боязливым корыстолюбием, то или иное, а, радостно отдаваясь, воспринимает в душу само божественное. Моя радость преходяща, когда я называю моим нечто из существующего; она вечна, когда я присваиваю себе целое, превращаю omnia в mea и об этом "omnia mea" в каждое мгновение могу сказать: "mecum porto!"

Радость вообще есть ощущение согласия моего существа с другим существом. Эта радость мгновенна и преходяща, когда я согласуюсь с отдельными, преходящими вещами; она вечна, когда я чувствую себя в согласии с самим вечным существом, которое всегда с одинаковой ясностью предстоит моему духу. Преходящая радость есть счастливое мгновение, которое я переживаю, прикрепленный к земле; вечная радость есть вневременная наличность ясного познания: это состояние Спиноза называет блаженством, ибо в нем радость увековечена. Эта цель была задача, которую Спиноза уже в первых своих сочинениях признал единственной, которая действительно могла бы заполнить и удовлетворить человеческую жизнь. В своей "Этике" он

555

разрешил то, что поставил своей целью в Трактате об усовершенствовании разума. "Я должен исследовать, – говорил он там, – существует ли истинное и достижимое благо, которым душа могла бы исполнена всецело, с исключением всего другого, – можно ли найти что-либо, обладание чем доставляло бы мне навеки наслаждение неизменной и высшей радости". "Любовь к вечному и бесконечному существу наполняет душу чистой радостью, которая исключает всякого рода печаль". "Высшее благо есть познание единства нашего духа с вселенной658".

Вечная радость возможна лишь при обладании целым, которое всегда остается одним и тем же; это обладание возможно лишь посредством ясного и отчетливого познания; поэтому одно лишь познание может увековечить радость. В этом состоянии познания мною уже не руководит отдельная вещь, которая случайно аффицирует мое бытие, а меня объемлет связь всех вещей, сам мировой порядок, являющийся вечной необходимостью, которую я должен только понять, чтобы согласоваться с нею. Те неясные идеи, которые обособляют вещи вокруг меня и ввергают мою жизнь в хаос и борьбу себялюбивых вожделений, превращаются в ясные

555

идеи, которые постигают вещи в их вечном единстве, укрепляют и освещают душу и разрешают противоречия аффектов в великое и неизменное согласие моего духа с вселенной.

Когда проясняется лабиринт моих понятий, то проясняется и лабиринт моих страстей, ибо аффекты, переносящие центр тяжести человеческой жизни на отдельные блага, были только неясными мыслями. Ясное мышление открывает передо мной вечный порядок вещей, и при этом виде исчезает отдельное "я" с его изменчивыми аффектами и воображаемыми благами, как облачко на краю далекого горизонта, как случайный сон перед пробудившимися очами. Человеческая душа, находясь под воздействием вещей, пребывая в смене страстей, веря в мнимые блага мира, живет "под страхом земного". Познание есть освобождение от этого страха.

Но если в познании состоит вечная радость, то в нем вместе с тем присутствует идея ее причины. Ибо я познаю вещи ясно, когда мои идеи суть реальные модусы божественного мышления, когда мое познание действительно образует часть бесконечного разума, непосредственная причина которого есть божественное мышление, т. е. когда я постигаю Бога, как причину моего познания. Но

556

радость, соединенная с идеей ее причины, есть необходимо любовь. Поэтому ясное познание необходимо есть любовь к Богу, amor Dei intellectualis: единственная вечная радость,

могущественнейший и высший из

аффектов659.

В amor Dei intellectualis завершается и освобождается человеческая природа, ибо она сознательно и намеренно согласуется с ходом вещей и уже не вторгается эгоистически в порядок природы, жадно хватаясь за вещи и прикрепляя к ним свое бытие. Любовь к Богу есть чистая, освобожденная от всякого себялюбия преданность, следовательно, не измышленная страсть, которая стремится удержать свой объект и привлечь его к себе; она знает, что ее предмет есть не отдельное существо, которое, наподобие человека, отвечает на аффект аффектом; она не требует поэтому ответной любви, ибо знает, что Бог, которого она любит, не может отвечать любовью; она не воображает, что может обогатить и обрадовать свой предмет, любя его; она хочет лишь утверждать его и отказывается от обычнойвзаимностииблагодеянийлюбви.

Обычная любовь к Богу, как и обычная любовь к людям, есть не что иное, как себялюбивое стремление к выгоде, обмен

557

аффектов и склонностей, имеющий место между шаткими душами и движимый страхом и надеждой. Поэтому истинная любовь к Богу возможна лишь в истинном познании. "Добродетельны те, – говорит Спиноза в одном из своих писем, – кто имеют ясную идею Бога, напротив, нечестивы те, кто не имеют идею Бога, а лишь идеи земных вещей, которыми руководится их поведение и мнение".660.

Любовь, которая тождественна с познанием, есть неомраченное и потому бескорыстное настроение мыслящего духа, который, погруженный в созерцание вечного, забывает свое временное бытие и обнаруживает свою собственную вечность. Сердце успокаивается от бури страстей, воля освобождается от смущающих вожделений, и душа находится в состоянии совершенно чистой, созерцательной преданности. Эта любовь есть воскресный отдых духа. Здесь веет "мирною радостью" спинозизма, которою наслаждались наши лучшие умы, в которой Гете отдыхал от жизненных бурь и черпал силу для отречения, которое стало его жизненной мудростью, отречения полного и решительного, которое избавляет от всякой частичной покорности судьбе; в этой радости Шлейермахер, когда представления детского

557

возраста исчезли перед его испытующим взором, вновь обрел существо религии и благочестия. Я не мог бы лучше выразить это совершенно и чистое созерцательное настроение духа, которое Спиноза назвал любовью к Богу, чем словами гетевского Фауста, который вернулся из мирской суеты в созерцательную тишину своей рабочей комнаты: "Уснули ныне все дикие влечения с их непокорной жизнью, теперь пробуждается любовь к людям и любовь к Богу!"

Если я согласен с миропорядком, познавая его, то должен быть также согласен с тем, что его необходимость пребывает неизменной, что во мне самом все преходяще, что принадлежит к природе отдельной вещи, и вечно только познание вещей. "Я познаю, – говорит Спиноза, – что все совершается в силу могущества Бога по неизменной необходимости, и это убеждение доставляет мне величайшее удовлетворение и величайшее душевное спокойствие". Вечно лишь целое, вечен в целом порядок вещей, который постигается в порядке идей; это познание вечно, ибо оно есть необходимое следствие Бога. Поэтому мой дух вечен, поскольку он равносилен этому познанию, а, наоборот, во всем остальном преходящ. Мои ясные идеи суть модусы божественного мышления, мое ясное познание

557

есть божественное мышление во мне. Поэтому Спиноза мог сказать: моя любовь к Богу есть любовь Бога к самому себе.

Влечение к нашему самосохранению есть первый аффект и основа всех остальных. Отсюда необходимо следует влечение увековечить себя. Мы вечны лишь в познании, в любви к к Богу, которая есть часть бесконечной любви Бога к самому себе, – аккорд в гармонии целого. Таким образом, высший аффект есть необходимое следствие влечения, образующего существо нашей природы. Бог, как вечная и внутренняя причина всех вещей, образует содержание учения Спинозы. Система Спинозы завершается познанием, которым мы любим Бога, любовью, которою мы познаем Бога. "Substantia sive Deus sive natura" – так гласит первая мысль Спинозы. "Amor Dei intellectualis sive cognitio aeternae essentiae" – так гласит его последняя мысль.

558

Глава тринадцатая

ХАРАКТЕРИСТИКА И КРИТИКА УЧЕНИЯ СПИНОЗЫ

I.ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ СИСТЕМЫ

1.РАЦИОНАЛИЗМ И ПАНТЕИЗМ

Стех пор, как Якоби сказал, что надо так объяснить "Этику", чтобы ни одна строка в ней не осталась темной, была определена цель, к которой должно стремиться изучение и изложение учения нашего философа. После того, как мы попытались воспроизвести систему в той связи и с такою ясностью, как она представлялась духу Спинозы, возникает задача оценить ее. Эта оценка должна выполнить два условия: она должна определить существенное своеобразие системы и затем проверить ее последовательность; первое есть задача характеристики учения, второе – его критики. Под существенным своеобразием мы разумеем специфический характер, которым одно явление отличается от всех других. Попытаемся, согласно

559

этому, развить основные черты учения Спинозы и так определить его понятие по роду и видовому отличию, чтобы его существенное своеобразие стало совершенно ясно.

Задача ясного и отчетливого мышления обща Спинозе с Декартом и с основной тенденцией всякой рациональной философии. Ясное мышление не может останавливаться на рассмотрении вещей, ибо последние объясняются лишь в их связи со всеми остальными вещами. Но раз мы начнем соединять явления, то нет границы, у которой можно было бы остановиться, нет объекта, на котором ходу исследования мог бы быть поставлен предел; покуда по ту сторону границы еще находится что-либо, бытие чего необходимо признать, до тех пор не разрешена естественная проблема познания и длится стремление философии. Если бы мы захотели перестать здесь мыслить, то это нечто бросало бы тень на достигнутое познание и омрачало бы его ясность; наше познание равнялось бы тогда сумме, в числе слагаемых которой есть неизвестная величина. Кто может определить эту сумму?

Это признанное и недостигнутое нечто делает вообще познание неясным и затемняет философию не только в одной точке ее

559

поверхности, но и в ее основе, ибо нет познания, если действительно существует что-либо непостижимое и иррациональное. "Свет освещает одновременно себя самого и тьму", – говорит Спиноза. Но если тьма остается темной, она затемняет и свет. Ясное мышление хочет постигнуть связь вещей. Либо эта связь всеобъемлюща и однородна, либо же в действительности не существует никакой связи: либо этот однородный порядок познается сполна, либо в действительности не существует никакого познания; ибо неполное познание, которое никогда не может быть доведено до конца, равносильно отсутствию познания. Если остается что-либо непознанное и непознаваемое, то ничто не гарантирует правильности достигнутого познания; но если мы не уверены в нашем познании и его значении, то мы – бессильная жертва сомнений.

Поэтому философия требует уяснения связи всех вещей. Это уяснение возможно лишь посредством ясного мышления, посредством чистого разума: поэтому оно рационально; оно не должно быть ни ограничено извне, ни затемнено изнутри неясными представлениями и пустыми вымыслами; поэтому оно полно. Лишь в законченной системе чистого разума, лишь в

560

абсолютном рационализме философия может разрешить задачу, которую она, как таковая, должна ставить себе. Учение Спинозы есть абсолютный рационализм и хочет быть таковым: это его основная черта и общий характер. Эта основная черта была так ярко выражена и крепка в нем, что в предисловии к своему изложению учения о принципах Декарта Спиноза категорически заявил, что он отнюдь не согласен с этим великим мыслителем в учении о непознаваемости некоторых вещей. Есть много

непознанного, но нет ничего

непознаваемого!661

Философия и рационализм, в смысле всеобъемлющего разумного познания, означают одно и то же. Рациональное познание требует познаваемости всех вещей, всеобъемлющей и однородной связи всего познаваемого, ясности и отчетливости всякого истинного познания. Оно не терпит ничего непознаваемого в природе вещей, ничего неясного в понятиях о вещах, никакого пробела в связи понятий. Если оно действительно разрешает эту свою задачу, то оно постигает единую связь, которая объемлет собою все, единое, в котором постигается все – всеединое, вне которого нет ничего и которое поэтому должно быть признано равным

560

совершенному, или божественному, существу. В этом познании вечный порядок всех вещей постигается в своей последней основе, как Бог, а Бог, в полном обнаружении своего могущества, – как вечный порядок; именно это равенство обозначают словом "пантеизм".

Раз в отношении между Богом и миром не допускается непроходимая пропасть, а требуется связь, и притом познаваемая, – необходимым следствием является пантеистический способ представления, и чем отчетливее познается эта связь, тем резче становится пантеистический характер этого познания. Поэтому, чтобы правильно оценить эти понятия, а не внести в них, как это обыкновенно случается, величайшую путаницу, надо иметь в виду, что пантеизм, по своей основной тенденции, есть не что иное, как противоположность дуализму. Чем менее дуалистичны философские системы, тем более он должны быть пантеистичными. Но где начинается дуализм, там кончается рациональное познание. Поэтому, чем рациональнее философские системы, тем менее они дуалистичны. Пантеизм по своей, задаче совпадает с рационализмом, и если Спиноза в в известном смысле окончательно разрешает задачу рационального познания, то в этом лежит

561

причина, почему его система необходимо имеет пантеистический характер.

Он абсолютный пантеист, потому что он довел до конца разумное познание и нигде не терпел в нем чуждой тени. Здесь мы исправляем ходячую в характеристике учения Спинозы ошибку. Пантеизм обыкновенно считается своеобразной чертой этой системы; этим дело затемняется в двух отношениях: спинозизм объясняется слишком широко, а пантеизм – слишком узко; пантеизм отождествляется с учением Спинозы, и на основании этой ложной предпосылки, которая смешивает род и видовое отличие, все особенности спинозизма переносятся на пантеизм. Втайне представление о пантеизме составляется по образцу спинозизма; затем пантеизм, снабженный этими признаками, открыто признается моделью, и учение Спинозы характеризуется, как совершенная копия этой модели. Отныне пантеизм, как таковой, отрицает свободу, различие между добром и злом, самосознание, моральные цели и цели вообще и находит это свое чистое и последовательное выражение в учении Спинозы.

Но пантеизм говорит лишь, что Бог равен вечному порядку. В чем состоит этот вечный порядок, есть пока еще открытый вопрос: этот