550
день, и последний миг их страдания есть и последний миг их бытия; тогда как мудрый, как таковой, не движим никакою страстью, а, познавая себя самого, Бога и мир, как бы исполнен вечной необходимости и потому сам вечен, наслаждаясь постоянным душевным спокойствием. И хотя путь, который, как я показал, ведет к этой цели, подымается на большую высоту, он все же может быть найден. Что столь редко, то поистине должно находиться на крутой вершине. Если бы блаженство лежало на равнине и было бы доступно без больших усилий, то как было бы возможно, что почти все оставляют его без внимания? Но все прекрасное столь же трудно, как и редко656".
551
3. НЕОБХОДИМОСТЬ СВОБОДЫ
Мы постигли нравственное совершенство, как высший аффект, а последний – как необходимое следствие ясного познания. Но ясное познание есть в такой же мере необходимое следствие аффекта, а для понимания Спинозы весьма важно выяснить с полной отчетливостью этот часто упоминаемый пункт и, исходя из него, обозреть взаимную связь частей этики. По своему внутреннему смыслу это нравственное учение согласуется с требованиями самой возвышенной и глубокой морали, тогда как по своей форме оно противоречит всякой морали. Оно делает, в согласии с человеческой природой, аффект рычагом нравственности, тогда как мораль, в противоположность человеческой природе и ее аффектам, требует разрыва с природными влечениями. Так как человеческие действия вытекают из воли, а воля всегда равна познанию, то нравственное учение Спинозы повелевает нам: возвысься над обманом, оковывающим тебя, и приди к истине, которая тебя освобождает! Преврати свои неясные понятия в ясные, и ты познаешь порядок вещей и будешь действовать в непосредственном согласии с мировым законом!
551
Однако лишь смысл, а не форма этого веления согласуется с духом нашей этики. Ибо она не может превращать человеческое поведение в веление и человеческое познание в обязанность: она есть не императивная, а математическая этика, она ничего не предписывает человеческой жизни, а постигает законы последней; поэтому она не может смотреть на познание и высшее благо, как на нравственную цель, к которой она призывает силу воли, а может рассматривать их, лишь как не обходимое следствие из существа человеческой природы. Человек должен не принуждать себя к познанию, а жаждать его, как высшего аффекта, как абсолютного удовлетворения; лишь тогда нравственное учение есть то, чем оно должно быть в системе Спинозы
– именно необходимое следствие из учения о душе. Тогда строение спинозовской системы завершается в геометрическом порядке высшей ступенью познания, как бы обсерваторией интеллекта, на которой стоит мыслящий человеческий дух, и философский телескоп которой направлен на созвездие единой субстанции.
Мы не можем одним смелым прыжком достигнуть этого возвышенного места, а должны постепенно подниматься к нему из тесного
552
жилища человека; мы не можем одним моральным велением изгнать дитя природы из детской, а должны показать ему, что все его стремление само собой направлено к этой цели, что оно непрерывно ищет этой вершины и в лабиринте своих вожделений уже находится на пути к ней. Все наше существо жаждет света, и если мы следуем за блуждающими огнями воображения, то в этом заблуждении уже таится истина, ибо, даже заблуждаясь, мы ищем света. Положительное в заблуждении состоит именно в том, что стремление к познанию не уничтожается, а освещается присутствием истины657. Человеческая природа состоит в аффектах; бессильные или страдательные аффекты суть неясное познание; ясное познание есть, следовательно, не что иное, как могущественнейшийивысшийаффект.
Человеческие аффекты бывают радостными или печальными или же колеблются между тем и другим; радостные аффекты суть всегда выражение повышенного самочувствия, увеличенного могущества, напротив, печальные суть всегда выражение противоположного состояния. Но основное стремление человеческой природы есть жажда сохранить и увеличить свою реальность; поэтому она с одинаковой
552
необходимостью должна утверждать радостные аффекты и отрицать печальные. Только отличая волю от природы и измышляя способность свободы вне реальной свободы, можно думать, будто есть положение, в котором печальные аффекты предпочитаются радостным или среди печальных аффектов один предпочитается другому. Человеческая природа решает и судит не как моралист, который, быть может, рекомендует страх более, чем надежду, находит отчаяние при известных условиях более подходящим, чем бодрость, и раскаянию симпатизирует больше, чем славе и победоносному самочувствию.
Природе чувство повышенного бытия всегда милее и лучше, чем чувство подавленного бытия; она при всех условиях любит радость больше скорби, и она не ставит сострадания выше зависти, так как оба аффекта одинаково мучат и терзают ее; ибо природа хочет сохранять свое бытие, она хочет не страдать, а действовать. Пока человек живет под властью воздействующих на него вещей, его бытием управляют борьба между радостными и печальными ощущениями, и он живет в бурной смене страстей, которые играют им, как мячиком. Эти страсти, необходимо возникающие в нас под внешним воздействием вещей, суть влечения к объектам, смотря по тому,
553
оказывают ли они на нас радостное или печальное действие; страсти эти направлены на вещи, которые я могу иметь или не иметь, которыми я могу обладать и которых могу лишаться. Эти вещи суть отдельные и случайные явления. Будучи отдельными явлениями, они взаимно исключают одно другое; будучи случайными, они должны прекращаться. Что мы хотим, то мы считаем благом; от чего мы хотим избавиться, то мы считаем злом.
Чисто ограниченные и преходящие блага образуют содержание наших радостных аффектов. Не должны ли эти аффекты быть столь же ограниченными и преходящими? Ограниченная радость прекращается, когда прекращается ее предмет, а этот предмет, будучи отдельной, исключительной вещью, противоположной другим вещам, может подвергнуться нападению и быть разрушенным. Всякая ограниченная радость имеет свои опасности и своих врагов. Не буду ли я бояться этих опасностей, ненавидеть этих врагов, трепетать перед гибелью, которая грозит моей радости? А не суть ли боязнь, ненависть, гнев печальные опушения? Не являются ли эти печальные аффекты столь же необходимыми, как и радостные? Не суть ли они неизбежные
553
спутники последних? Когда я испытываю сострадание к бедности, то я чувствую несчастье жалкой жизни, которая нуждается в столь многих вещах, обладание коими я считаю благом; я был бы несчастлив, если бы был беден. Не значит ли это, другими словами: я был бы счастлив, если бы был богат; я хотел бы быть богатым; я считаю богатого счастливым, я завидую богатому? Таким образом, сострадание бедности имеет своей обратной стороной зависть к богатству. И таким же образом в движимой страстями человеческой природе всякая радость имеет свою скорбь, всякое влечение – свое отвращение, всякая любовь – свою ненависть, всякий положительный аффект – свой отрицательный противоположный полюс Поэтому воля, которая есть не что иное, как утверждение природы, стремление к самосохранению, жажда могущества, должна одобрять радостные аффекты и стремиться сохранять их, она должна хотеть навсегда пребывать в радости и навсегда избавиться от скорби, должна хотеть увековечить первую и уничтожить последнюю. Радость без скорби есть чистая радость, положительный аффект без отрицательного, лишенный противоречий и потому высший аффект. И как из радости, когда в ней присутствует представление о ее причине,
553
необходимо следует любовь, так из вечной радости, освещаемой идеей ее причины, должна вытекать вечная любовь.