177

он сказал бы: ничто не заставляет меня лететь, я делаю это по собственному стремлению! Так именно грудной ребенок относится к молоку, разгневанный человек – к мести, трусливый – к бегству; они воображают, что действуют свободно, потому что не знают, какими причинами обусловлены их влечения. Так же и пьяницы, болтуны и бредящие в лихорадке считают свои речи за деяния свободной воли.

178

5. ЛЕЙБНИЦ

Когда Спиноза из письма Шаллера узнал, что их общий друг Чирнгаузен познакомился в Париже, между прочим, и с Лейбницем, это имя встретилось ему уже не впервые; за три года до этого он вступил в краткую переписку с Лейбницем, и еще незадолго до своей смерти ему суждено было лично познакомиться с человеком, который стал его великим преемником и противником в философии. Переписка не касалась философских вопросов. Лейбниц, бывший в то время курмайнцским советником, опубликовал маленькую работу под заглавием

"Notitia opticae promotae", которую он хотел дать прочесть и оценить Спинозе; он послал ему ее

5-го октября 1671 года и обещал в приписке к письму также и присылку своих "Новых физических гипотез". Философ ответил весьма любезно 9-го ноября 1671 г. и предлагал, также в приписке, в виде благодарности за подарок, свой Теологико-политический трактат, если Лейбниц еще не знает этой книги184.

Лейбниц знал в то время Спинозу лишь понаслышке; ему было известно, что он оптик и философ, он считал его амстердамским врачом и

179

адресовал ему письмо следующим образом: "A. monsieur Spinoza, médecin tres célèbre et philosophe trés profond à Amsterdam; par couvert"; он просил,

чтобы Спиноза передал также его работу для оценки сведущему в оптике Гуддениусу и сообщил Лейбницу его мнение через Димербрека (первый был бургомистром в Амстердаме,

последний – профессором медицины в Утрехте)185. Вскоре после этого Лейбниц,

по-видимому, осведомился точно о личности философа, потому что в январе 1672 года он пишет своему учителю Иак. Томазию в Лейпциг: "Спиноза, как я узнал из нидерландских источников, – еврей, отлученный синагогой из-за своих чудовищных взглядов (α’ ποσυναγωγός ob opiniorum monstra), а впрочем, отличный оптик и изготовительпревосходныхтелескопов".

Он не продолжал переписки со Спинозой. Пять лет спустя, проезжая через Голландию на возвратном пути в Германию, он посетил философа в Гааге186 и позднее неоднократно, хотя в различных выражениях, упоминал о своих свиданиях с ним. Аббату Галлуа (Gallois) он писал: "Во время моего путешествия я видался со Спинозой и несколько раз подолгу беседовал с ним. У него странная метафизика, полная парадоксов". В своей "Теодицее", в которой он

179

упоминает о политических партиях в Нидерландах и указывает на ван ден Гоофа (van den Hoof), как на автора приписываемого Спинозе псевдонимного трактата о правах духовенства, Лейбниц рассказывает: "На моем возвратном пути из Франции через Англию и Голландию я видел ван ден Гоофа (de la Court), равно как Спинозу, и узнал от обоих некоторые интересные анекдоты о тогдашних политических условиях187".

По-видимому, Лейбниц старался подчеркнуть, что его отношения к Спинозе были чисто временными и поверхностными, что и соответствует действительности. Мы находим в его "Otium Hannoveramun" следующее место,

которое я привожу ради его заключительных слов: "Известный еврей Спиноза имел оливковый цвет лица и что-то испанское в своей наружности. Он и происходил из этой страны. Он был по профессии философом и вел тихую и совершенно одинокую жизнь, его ремесло состояло в шлифовании оптических стекол и изготовлении очков и микроскопов. Я написал ему однажды письмо по вопросам оптики, которое было включено в собрание его сочинений". Лейбниц не знал и неправильно оценил характер Спинозы, считая его честолюбивым и причисляя к людям, которые, подобно Ванини, отрицают бессмертие

180

души и ищут бессмертия имени. Поэтому, полагает он, Спиноза сжег свои незаконченные работы, чтобы они не были опубликованы после его смерти и не нанесли ущерб его литературной славе. В данном случае Лейбниц вдвойне неправ, объясняя неверный факт неверным мотивом.

Нашим философом как будто руководил некий сократовский голос божества, когда Чирнгаузен поручил спросить его, можно ли познакомить Лейбница с его рукописными трудами. В упомянутом уже письме Шаллер писал: "Чирнгаузен извещает меня, что в Париже он познакомился с неким Лейбницем, человеком выдающейся учености, обладающим глубокими знаниями в различных науках и свободным от обычных богословских предрассудков, и близко подружился с ним. В вопросах морали он весьма осведомлен, равно как в физике и в метафизических исследованиях о природе Бога и души. Поэтому Чирнгаузен считает его вполне достойным изучения твоих рукописных трудов и желает этого также и в твоих интересах; он хочет, если ты пожелаешь, подробно изложить тебе его доводы, но если ты против этого, то ты можешь быть уверен, что, согласно данному обещанию, он будет держать твои труды в тайне и не обмолвится о них ни словом. Лейбниц высоко

180

ценит Теологико-политический трактат и в свое время писал тебе о нем". В заключение Шаллер вновь настоятельно повторял просьбу Чирнгаузена и просил о скором ответе.

Спиноза отвечает тотчас же: "Лейбниц знает меня, как я думаю, по письмам, но я не знаю, почему он, франкфуртский советник, поехал во Францию. Судя по его письмам, он показался мне человеком свободной мысли и универсального научного образования. Однако я не считаю удобным так быстро доверить ему мои работы. Я хотел бы сначала знать, что он делает во Франции, и вновь услышать суждение нашего Чирнгаузена после более долговременного общения с ним и более точного знакомства с его характером. Впрочем, поклонись от меня этому нашему другу, и если я могу в чем-либо услужить ему, то пусть он распоряжается мною, он найдет меня готовым ко всякой услуге188".

181

III.ОБРАЗ ЖИЗНИ И СМЕРТЬ

1.БЕСКОРЫСТИЕ И НЕПРИТЯЗАТЕЛЬНОСТЬ

Характеры обоих мыслителей были столь же противоположны, как и их системы. Спиноза всецело посвятил себя философии. "Se lotum philosophiae dedit189") Чтобы освободить свою жизнь от забот и волнений мира, он сделал независимость и одиночество руководящими принципами своей жизни и ценил обладание досугом более, чем все внешние блага. Ничто не могло заставить его переступить границы, в которых он мог сохранять эту свободу. Конечно, любовь к независимой и одинокой жизни отнюдь не есть сама по себе добродетель; мы видим, как богатые и знатные люди любят гордиться своей независимостью и часто считают наиболее удобным для себя изолированное и бесполезное существование. В этом случае драгоценный досуг, которым они пользуются, есть одно из самых внешнихисуетныхблаг.

Две движущие силы, которые обыкновенно руководят человеческими влечениями, не имели в

182

душе Спинозы корней и действия: корыстолюбие

ижажда наслаждений. По свидетельству своих друзей и врагов, он был совершенно бескорыстен

исовершенно непритязателен. Его равнодушие к деньгам и наживе было столь велико, что и в этом отношении он как бы отпал от своего племени; простота его жизни была столь образцовой и проводилась им так строго, что изображения ее напоминают великие примеры классической древности. То, что в его образе жизни кажется нам отречением от жизни, было для него не лишением, а естественным следствием его бескорыстного, возвышающегося над мирскими вожделениями характера. "Я избегаю зла, потому что оно противоречит моей природе и отклонило

бы меня от пути познания и любви к

Богу190".

Даже благодеяния друзей были ему скорее тягостны, чем приятны. Когда Симон де Фрис, один из его вернейших друзей и учеников, хотел подарить ему две тысячи гульденов, чтобы он мог жить немного лучше, Спиноза отказался от денег, потому что обладание такой суммой обременило бы его. Вероятно, потомство не узнало бы (через Колеруса) этой черты, если бы вандер Спик не был свидетелем предложения и отказа. Когда этот друг, будучи холостым и приближаясь к своему

182

безвременному концу, хотел отказать философу все свое имущество, Спиноза отказался принять его и просил Симона де Фриса назначить наследником своего брата; просьба была исполнена, и даже ежегодную ренту в пятьсот гульденов, которую брат Фриса, согласно завещанию, должен был выплачивать философу,

последний добровольно сократил до трехсот191. Лукас и за ним Булэнвилье передают,

что Иоганн де Витт письменно обеспечил Спинозе пенсию в двести гульденов и что Спиноза отказался от своего требования, когда наследники стали делать затруднения; это

бескорыстие побудило их выполнить их обязательство192. Сестры Спинозы не пошли в

своего брата; после смерти отца они оспаривали наследство. Спиноза же приговором суда установил свои права и затем добровольно подарил сестрам свою долю наследства, за исключениемкровати, которуюоноставилсебе.

В своих расходах он был в высшей степени бережливым; небольшое домашнее хозяйство, которое он в последние годы вел сам, он держал в строгом порядке, и небольшие долги, нараставшие за четверть года, уплачивались точно в назначенный срок. Он никогда не делал ни сбережений, ни долгов, так что его годовой

183

доход всегда точно совпадал с расходом, и он нередко шутя сравнивал себя со змеей, которая ничего не оставляет от своего запаса и описывает своим телом круг. После его смерти сестра, которая пережила его и жадно протянула руку за имуществом брата, должна была добровольно отказаться от своих притязаний, потому что не было ничего, что в глазах корыстолюбивой женщины могло бы оправдать издержки принятия наследства.

Его ежедневный расход, как показали сохранившиеся счета, едва равнялся двенадцати крейцерам. Одежда его, как сообщает Колерус, также была бедной, запущенной и не лучше одежды простейших горожан. Когда однажды его посетил один из виднейших государственных советников и нашел его дурно одетым, он упрекнул философа в этом и предложил ему лучшее платье. Спиноза ответил: "Платье не образует человека. К чему драгоценная оболочка для ничтожной вещи?" О той же черте передают Лукас и Булэнвилье; последний при этом не без основания порицает философа, ибо во всяком случае человек драгоценнее платья. Может быть, в этом отношении философ находился под властью дурной еврейской привычки? Лукас отрицает, что Спиноза имел дурную привычку