545

наша любовь к людям тождественна с любовью Бога к самому себе. Любовь Бога самому себе есть Его любовь к людям, и божеская любовь к людям совершенно тождественна с человеческой любовью к Богу. Так объясняются положения Спинозы: "Бог любит самого себя бесконечной интеллектуальной любовью". "Интеллектуальная любовь духа к Богу есть любовь, которою Бог любит самого себя, не поскольку Он бесконечен, а поскольку Он может быть объяснен вечным существом человеческого духа; это значит: интеллектуальная любовь духа к Богу есть часть бесконечной любви, которою Бог любит самого себя". "Отсюда следует, что Бог, поскольку он любит самого себя, любит также людей, и что, следовательно, любовь Бога к людям и интеллектуальная любовь духа к Богу есть одно и

то же648".

546

2. СВОБОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА

Мы видели, что человеческий дух представляет наличные отдельные вещи, что эти представления сочетаются в нашем духе именно так, как они нас аффицируют, что одно представление вызывает другое, и таким путем образуются память и воспоминание. Человеческий дух не вспоминал бы о прошедших вещах, если бы он не создавал в воображении настоящих вещей. Но воображение состоит в идеях телесных аффекций, последние же возможны лишь в действительно существующих телах, а тело есть преходящая вещь определенной временной продолжительности. Поэтому воображение и воспоминание возможны лишь, пока продолжает существовать тело. И как преходяще человеческое тело, так преходящи и способности воображения и воспоминания в человеческом духе. Преходящи лишь те идеи, которые относятся к действительному бытию тела. Если бы человеческий дух был только совокупностью этих идей или имел одни неясные представления, то он был бы совершенно преходящим.

Но он способен к ясному познанию, он

546

образует ясную идею тела, которая выражает не только реальное бытие, но и существо тела, или постигает последнее "sub specie aeternitatis". Идея всякого существа выражена в божественном мышлении, а что существует в божественном мышлении, то вечно, как само последнее. Следовательно, когда человеческий дух постигает существо тела, то идея, которую он образует, или которая есть он сам, равна идее в божественном мышлении; в этом отношении человеческий дух вечен. Существование человеческого тела следует не из существа человеческого тела, а из бытия других тел; поэтому существо человеческого тела не связано с его существованием, а, следовательно, и идея этого существа не связана с продолжительностью телесного существования, и так как человеческий дух состоит в этой идее, то он не преходящ в том смысле, как тело. "В Боге необходимо имеется идея, которая выражает существо того или другого человеческого тела под формой вечности". "Поэтому человеческий дух не может быть вполне разрушен вместе с телом, а от него остается нечто вечное649".

Страсти соединены с телесными аффекциями и, подобно последним, возможны лишь при условии реального телесного бытия. Поэтому человеческий дух подчинен аффектам, носящим

547

характер страстей, лишь пока продолжает существовать тело. Вечно в духе только ясное познание. Если мы назовем последнее, вместе со Спинозой, частью духа, то вечна лишь эта часть. Если ясное познание обладает величайшим могуществом, то она образует большую часть духа, и вечна большая часть духа. Но дух тем более способен к познанию, чем больше действенная способность тела. Поэтому вечность духа стоит в прямой пропорции к совершенству тела. "Кто имеет тело, способное к весьма многим действиям, тот имеет дух, большая часть которого вечна650".

Таким образом, вечность духа совершенно исключает воображение, память, воспоминание, страсти, т. е. индивидуальность человеческого бытия, и потому не может считаться равнозначащей индивидуальному или личному бессмертию. Она исключает всякие различия во времени и поэтому не должна определяться временными данными или границами; поэтому нельзя сравнивать вечность духа с временным бытием тела и объяснять ее так, что дух существовала до тела и будет существовать после него, ибо это значило бы определять вечность прошедшим и будущим. Нельзя говорить о предсуществовании тела, а, следовательно, и

547

допускать воспоминание о прошедшей жизни. Вечность человеческого духа состоит в ясном познании, а последнее завершается в интеллектуальной любви к Богу. Но эта любовь к Богу есть часть бесконечной любви Бога к самому себе. Участвовать в этой любви, значит быть в Боге или быть истинно вечным. "Всякая иная

любовь, кроме интеллектуальной,

преходяща651".

Наше совершенство есть наша деятельность, наша добродетель, наша свобода от состояния страдания. Чем совершеннее существо, тем оно более деятельно и менее страдательно. Наша совершенная деятельность есть познавание, наше совершеннейшее познание есть то интуитивное постижение, непосредственным объектом которого служит Бог. В этом познании мы свободны от страстей. Страсти суть душевные движения, которые бурно возбуждают нас и делают наш дух шатким и неспокойным. Свобода от страстей есть поэтому спокойствие духа. "Из высшей ступени (третьего рода) познания вытекает высшее спокойствие духа (mentis acquiescentia), какоетольковозможно652".

В этом спокойствии мы обеспечены от всяких аффектов, которые подавляют нас и делают бессильными, от всех страстей, которые

548

беспокоят и смущают душу. Нет страсти, которая бы в большей степени делала нас бессильными, беспокойными, неспособными, чем страх; нет ничего, чего бы мы более боялись, чем смерти. Страх смерти есть величайший враг свободы; освобождение от страха смерти есть величайшая победа познания, совершеннейшее сознание нашего могущества, истинное выражение нашей свободы. Чем яснее наше познание, тем меньше наш страх смерти. Чем больше вещей дух познает ясно и отчетливо (по второму и третьему роду познания), тем менее он страдает от дурных аффектов и тем менее он боится смерти653. Мысль о смерти не затемняет освободившегося духа; последний утверждает свое ясное познание, в нем он уверен в своей вечности, и в этой уверенности смерть не заботит и не интересует его. "Свободный человек, – говорит Спиноза, – менее всего думает о смерти; его мудрость состоитвисследованиинесмерти, ажизни".

Если бы мы были свободны от природы, т. е. рождались в состоянии свободы, то мы не нуждались бы в освобождении, и нам не нужно было бы еще стремиться к свободе; тогда не было бы ничего, чему свобода могла бы содействовать или препятствовать, не было бы ни положительных, ни отрицательных условий, ни

548

добра, ни зла. Ибо не обладание свободой, а стремление к ней определяет ценность добра и зла. "Если бы люди рождались свободными, они не могли бы составить понятия о добре и зле, именно пока они находились бы в состоянии свободы". Свобода есть плод познания, она не знает страха, не знает ничего страшного, а, следовательно не знает и аффектов, возбуждаемых опасностями, – ни безумной смелости, которая ищет опасности ради опасности, ни трусости, которая по той же причине избегает опасности. Свободный человек действует по своим убеждениям, и разумная добродетель будет одинаково сказываться как в избежании опасностей, так и в их преодолении. Познание содействует разумной жизни, следовательно, общению и согласию между людьми.

Поэтому свободный человек, поскольку это зависит от него, не будет никому причинять неприятностей и не будет делать себя ни для кого ненавистным. Неблагодарность рождает ненависть. Человек кажется неблагодарным, когда он оценивает благодеяние не так высоко, как тот, кто его оказывает. Но неразумные люди обыкновенно переоценивают свои благодеяния и требуют благодарности, которая несовместима с

549

разумом и свободой принимающего; поэтому свободный человек, живя между глупцами, будет, поскольку это от него зависит, уклоняться от их благодеяний. Величайшее благодеяние есть величайшая польза, которую человек может оказать человеку: это – помощь, оказываемая совершенствованию разума; именно это благодеяние свободные люди принимают с наибольшей благодарностью и по мере своих сил оказывают другим. Поэтому только свободные

люди истинно благодарны в своих взаимных

отношениях654.

То, что делает свободный человек, должно согласоваться с разумом. Разум требует истинного согласия между людьми, а не внешней его видимости, и менее всего ложной внешности. Ничто не противоречит разуму более, чем обманное действие, дурное намерение, прикрытое доброй внешностью. Свобода требует крайней противоположности этого рода злой лживости, т. е. совершеннейшей правдивости. "Свободный человек никогда не действует с задней мыслью, а всегда правдиво". Мы живем наиболее свободно, когда мы живем наиболее разумно; разум требует не только жизни в обществе, но и жизни, полезной для общества; это возможно лишь в государстве, поэтому разумная жизнь будет

549

свободнее развиваться в государстве, чем в одиночестве. В этом пункте нравственная свобода включает в себя гражданскую и переходит к политическому общению людей, чтобы содействовать развитию разума. Это положение не противоречит другому, которым мы охарактеризовали отличие политической жизни от нравственной: "Порядок есть добродетель государства, свобода духа есть личная добродетель". Для развития разума также в других людях эта личная добродетель находит в государстве более благоприятное поле деятельности, чем в пустыне655.

Ясное познание вечно, ибо оно равно божественному мышлению; его идеи тождественны с идеями, содержащимися в бесконечном разуме. Но если ясное познание вечно, то вечна и радость, которая необходимо следует из него. Вечная радость есть устойчивая радость, исключающая всякую печаль и вообще все печальные аффекты; среди всех радостей она

– единственная вечная, как amor Dei intellectualis

был единственной вечной любовью. Поэтому эта радость есть высшая из всех; она есть наше "блаженство (beatitudo)". Блаженство, или радость без печали, совпадает с ясным познанием, как нашей высшей деятельностью, нашей

550

добродетелью и силой; поэтому блаженство есть не награда добродетели, а сама добродетель.

Наслаждаясь блаженством познания, мы не жаждем никаких других радостей, и нас не радуют более вещи, с которыми имеют дело человеческие страсти; последние находятся теперь в нашей власти и как бы лежат у ног познания. Не потому, что мы владеем страстями, мы наслаждаемся, как бы в награду, радостью ясного познания, а потому, что это познание нас радует, мы не жаждем никаких иных наслаждений и владеем страстями. "Блаженство есть не награда добродетели, а сама добродетель,

имы наслаждаемся им не потому, что укрощаем вожделения, а наоборот, наслаждаясь этим блаженством, мы можем укротить вожделения". "Этим, – так заключает Спиноза свое нравственное учение, – я изложил все, что я хотел сказать о могуществе духа над аффектами и о его свободе. Отсюда явствует, как силен мудрый и насколько он могущественнее человека, который лишен познания и движим лишь вожделениями; ибо люди без познания дают себя двигать различным внешним причинам в разные стороны

иникогда не достигают истинного душевного спокойствия; в остальном они живут, как бы не сознавая себя самих, Бога и мир, живут изо дня в