Первые пробные шаги к возрождению джихада
Как уже было сказано, Сиван считал, что переломным моментом в отношении мусульман к джихаду стало падение Эдессы в 539/1144 г. Но ситуация, вероятно, начала меняться уже в предшествующие десятилетия. Действительно, процесс пробуждения идеи джихад а, по-видимому, был медленным и постепенным и, по крайней мере, отчасти он должен был возникнуть в качестве ответа на фанатизм крестоносцев со стороны непосредственных свидетелей этого фанатизма.
Однако отдельные признаки начала пробуждения мусульман все же имели место, и битву при Балате можно считать первым «пробным шаром». Ранним примером активного участия религиозных классов в борьбе с франками, судя по всему, был Абу-л-Фадл б. ал-Хашшаб (ум. в 528/1133-1134 г.) из Алеппо. Не удовлетворившись пассивным пребыванием в мечети или в медресе и чтением проповедей или преподаванием учения о джихаде, Ибн ал-Хашшаб оказался непосредственно вовлечен и в бурную общественную жизнь Алеппо в тот период, когда город подвергался серьезной опасности нападения извне.
Действительно, в начале XII в. знатные граждане Алеппо искали в Багдаде военной помощи против франков, а потом в отчаянии обратились к Ил-Гази, туркменскому правителю Мардина. В этом предприятии на Ибн ал-Хашшаба была возложена особенно важная миссия. По словам хрониста города Алеппо Ибн ал-Адима, Ибн ал-Хашшаб отвечал за оборону города и защиту его интересов. Весьма примечательно, что в трудные и анархические времена выдающиеся религиозные деятели были готовы взвалить на свои плечи груз административных обязанностей и взять на себя гражданское управление.222
Мы не располагаем никакими свидетельствами того, что ас-Сулами лично
принимал участие в самих сражениях, хотя он был хорошо известен как проповедник. С другой стороны, об Ибн ал-Хашшабе мы знаем, что он присутствовал среди воинов как раз перед битвой при Балате (513/1119 г.), проповедуя им. Однако в этот момент его присутствие не всеми было принято с воодушевлением. Как писал Ибн ал-Адим: «Кади Абу-л-Фадл б. ал-Хашшаб приехал верхом на кобыле и с копьем в руке, побуждая людей сражаться. Один из воинов увидел его и оскорбил его, сказав: "[Выходит, что] мы пришли из своих стран только для того, чтобы последовать за этим человеком в тюрба- не!" Он [Ибн ал-Хашшаб] подъехал к людям и прямо обратился к строящим в строю [воинам] с красноречивой проповедью, в которой пробудил в них смелость и укрепил их решимость. Он заставил людей плакать, и в глазах их было страдание».223
Таким образом, мы видим представителя духовенства, которого можно легко узнать по его тюрбану и выделить из толпы благодаря выбору животного для верховой езды. Он потрясал не только копьем, но и оружием своего красноречия. Ему явно удалось затронуть чувства людей и одержать свою победу.
Подобно тому, как ранее Ибн Нубата проповедовал джихад на византийской границе, так и здесь мы видим пример того, каким потенциалом обладала идея джихада как средство для воодушевления войск перед битвой и какое эмоциональное воздействие на самих воинов оказывало присутствие в армии религиозных деятелей.
Ibn al-'Adim, Zubda, Dahan, vol. II, p. 185.
Ibn al-'Adim, Zubda, Dahan, vol. II, p. 188-189.
Автор этого рассказа, Ибн ал-'Адим, вполне мог смотреть на эту битву глазами жителя Сирии XIII в., давно привыкшего, подобно другим своим соотечественникам и современникам, к ведению джихад а против франков. Однако он не писал ни о чем подобном, когда рассказывал о других вооруженных столкновениях между мусульманами и крестоносцами в начале XII в. Поэтому мы имеем все основания считать, что этот эпизод был достаточно необычен для описываемого времени. Ибн ал-'Адим не углубляется в детали, но, несомненно, знаменательно, что именно эта битва при Балате, битва на «Кровавом поле» (ager sanguinis), была величайшей победой мусульман, которыми командовал Ил-Гази из династии Артукидов, более того, битвой, в которой был убит крупнейший предводитель крестоносцев Рожер Антиохий- ский. Б исторических источниках Ил-Гази предстает как сумасбродный, неорганизованный авантюрист, который не смог развить достигнутый успех из-за долгой попойки по случаю победы, которая продолжалась целую неделю. Он не обладал ни выдержкой, ни политической дальновидностью. Будучи туркменом-кочевником, он, судя по всему, и к исламу относился довольно прагматично. Хотя и его вполне могло увлечь красноречие Ибн ал-Хашшаба, но он не был той личностью, вокруг которой мусульманские эмиры могли бы объединиться под знаменем джихад а. Поэтому его победа при Балате осталась единичным событием подобного рода. Однако Ибн ал-Хашшаб указал путь, которым следует идти.224
Другим законоведом, проявлявшим политическую активность, был
проповедник ханбалитской школы 'Абд ал-Ваххаб аш-Ширази, который в 523/1129 г. с группой купцов был отправлен в Багдад с просьбой о помощи, после того как франки появились у самых ворот Дамаска. Делегация уже была готова разнести минбар в щепки, когда жители Багдада наконец пообещали связаться с султаном относительно отправки помощи против франков в Сирию.225
Говоря о джихаде, стоит упомянуть и племянника Ил-Гази, Балака. Он стал наиболее грозным и внушающим страх противником крестоносцев, проявив исключительную энергию во множестве мелких стычек с ними. Он был убит возле города Манбиджа в 518/1124 г. и похоронен в мавзолее в Алеппо. Надпись на его надгробии является ключевым свидетельством для любых дискуссий об эволюции концепции джихад а в Сирии в ранний период Крестовых походов. Здесь, однако, стоит обрисовать ситуацию несколько более подробно. Дело в том, что за весь период 482-541 / 1099-1146 гг. на всей территории мусульманского мира, от Испании до Средней Азии, до наших дней не дошло никаких надписей, где упоминался бы джихад, за исключением надписей из Сирии. Даже в Испании, которая тоже была театром военных действий между мусульманами и крестоносцами, не сохранилось ни одной. Это ставит немногочисленные сирийские надписи в исключительное
С. Hillenbrand, «The career of Najm al-Din Il-Ghazi», Der Islam, 58/2 (1981), p. 250-292.
Ibn al-Jawzi, vol. X, p. 13.
положение. Надо полагать, это говорит о том, что их появление было связано с близостью крестоносцев и с их вторжениями в самое сердце мусульманских земель.226
В надгробной надписи Балак назван «мечом тех, кто ведет Священную
войну, предводителем войск мусульман, победителем неверных и многобожников».227 Таким образом, мы находим здесь целый ряд звучных титулов, обнаруживающих явную связь с джихадом против крестоносцев, а Балак превозносится как мусульманский лидер в войнах против неверных. В дополнение к этому, его называют мучеником (шахи- дом). Кроме того, на могиле Балака приведены две весьма показательные цитаты из Корана. Первая — из суры 3, аят 163 (169): «И никак не считай тех, которые убиты на Божьем пути, мертвыми. Нет, они живы! Они у Господа своего получают удел». Вторая цитата из суры 9, аят 21, гласит: «Господь обрадует их Своей милостью, и благоволением, и садами, где для них будет постоянное наслаждение».
Эти цитаты из Корана явно говорят о том, что Балак был воином джихад а, принявшим мученическую смерть на Божьем пути и которому наградой будет рай.228Останься Балак в живых, он мог бы вдохновить мусульман на противодействие франкам гораздо раньше, чем это в конечном итоге произошло.
Победа Зенги под Эдессой в 539/1144 г. выделяет его как первую значительную фигуру в мусульманской борьбе против франков. Однако он был воином, чьи честолюбивые устремления охватывали не только области в Сирии и Палестине, где действовали крестоносцы, но и сельджукскую сферу влияния далее к востоку, в первую очередь, — Мосул и Багдад. Но взятие Эдессы для мусульман действительно стало поворотным моментом; и именно оно вызвало Второй Крестовый поход. В надписях того времени, где речь идет о Зенги, также упоминается джихад, даже до завоевания Эдессы. Так, например, в надписи из Алеппо, датируемой месяцем мухаррамом 537/августом 1142 г., Зенги назван «усмирителем неверных и многобожников, предводителем тех, кто ведет Священную войну, помощником армий и за- щитником мусульманских земель».229
Почему мы здесь уделяем такое внимание мусульманским
монументальным надписям? Их ценность заключается в том, что они современны описываемым событиям и относятся к начальному периоду присутствия крестоносцев на Ближнем Востоке. Они свидетельствуют о том,
C. Hillenbrand, «Jihad propaganda in Syria from the time of the First Crusade until the death of Zengi: the evidence of monumental inscriptions», in The Frankish Wars and Their Influence on Palestine, ed. K. Athamina and R. Heacock, Birzeit, 1994, p. 60-69.
J. Sauvaget, «La tombe de VOrtokide Balak», Ars Islamica, 5/2 (1938), p. 207-215.
Тенденция, которую демонстрирует надгробие Балака, получила продолжение в надписи, датируемой 524/1130 г., на религиозной школе (Мадраса) в Дамаске, которая была основана Му'ин ад-дином Унуром, вольноотпущенником Тугтегина. Последний был одним из современников Балака и правил Дамаском. В надписи Унура его господин, умерший за год до этого, описывается с использованием символики джихад а: «эмир; тот, кто ведет Священную войну; тот, кто упорно сражается на границе [против врага]; воин» [RCEA, vol. VIII, надпись по. 3033, р. 165].
RCEA, vol. VIII, надпись по. 3112, р. 229-230.
что, в отличие от других частей мусульманского мира того времени, в архитектурных памятниках, возведенных на территориях, находящихся в непосредственной близости от франков, прославлялась доблесть тех, кто вел джихад. Разумеется, это не было простым совпадением, но свидетельством пробуждения духа джихада, по крайней мере, у некоторых из еще слабых и разобщенных мусульманских правителей Сирии. Время появления на общественных зданиях первых надписей, упоминающих джихад, совпадает с первыми, еще скромными военными успехами мусульман в борьбе с крестоносцами. Эти надписи говорят о том, что мусульмане наконец-то начали интерпретировать эти победы в духе джихада.. О джихаде читали проповеди и писали мусульманские законоведы, и, вероятно, тексты этих надписей тоже были сочинены ими — теми, кто определял общественное мнение в мечети и на рынке и осуществлял связь между простыми людьми и их правителями-воинами. В этих монументальных надписях, прославляющих мусульманские победы в период, предшествующий падению Эдессы, можно уловить проблески зарождающегося союза между тюркскими правителями и военачальниками и представителями духовенства.
Но мусульманскому миру все еще недоставало по-настоящему харизматичного лидера, который смог бы объединить враждующие фракции и реализовать весь потенциал того оружия, которым являлась пропаганда джихад а, и использовать его в деле объединения земель, граничивших с владениями франков.