Как народ и хозяйственные элиты представляют себе новую экономику

Отношение населения и опрошенных элитных групп к основным принципам и направлениям экономических реформ (не конкретных шагов правительства, о чем речь ниже, а именно реформ вообще) мы пытались выяснить, предложив респондентам оценить такие возможные в будущем события, как приватизация мелких и средних предприятий, приватизация крупных государственных предприятий, передача земли в частную собственность с правом ее купли-продажи и ликвидация монополии государственных предприятий на производство важнейших товаров и продуктов. Спрашивалось, как респонденты оценили бы эти события.

Даже самый поверхностный анализ результатов опроса позволяет сделать вывод, что, с одной стороны, в России за последние годы произошел коренной переворот в экономических воззрениях, экономической идеологии, а с другой – что этот сдвиг даже на уровне самых общих принципов не стал простой заменой идеологических знаков: реабилитация частной собственности отнюдь не сопровождается ее фетишизацией, подобно тому, как это происходило в свое время с собственностью государственной. Идеология приватизации не стала идеологией в том привычном нам смысле, когда ее принципы существуют как бы независимо от реальности. Приватизация отнюдь не мифологизируется, не превращается в массовом сознании в очередную великую мечту. Сдвиг в воззрениях произошел радикальный, но новые представления, не будучи, разумеется, полностью свободны от идеализма и романтизма (об этом нам придется говорить еще не раз), тем не менее находятся в постоянном контакте с реальностью. Это делает картину человеческих воззрений очень сложной, многомерной и противоречивой, превращает ее в причудливое переплетение радикальных и консервативных идей.

Данные исследования позволяют утверждать, что подавляющее большинство представителей посткоммунистического российского общества выступают за приватизацию земли и мелких и средних предприятий, относясь осторожно и недоверчиво к приватизации крупных. Свыше 66% опрошенных высказались за малую приватизацию (против – меньше 7%), и свыше 70% – за приватизацию земли с правом ее купли и продажи (против – около 6%). Такое соотношение ориентаций можно было бы считать надежной основой для предотвращения раскола и обеспечения общественного согласия на период реформ, если бы эти ориентации проявлялись при наличии реальных массовых субъектов малого бизнеса и частных земельных собственников. Пока они сколько-нибудь заметно не функционируют в экономике, ориентации на них носят довольно абстрактный, преимущественно идеологический характер, и сегодня трудно предположить, как поведет себя общество, когда частный собственник в городе и деревне начнет реально и успешно утверждаться, экономически поднимаясь наверх. Иными словами, возможное влияние новых хозяйственных субъектов на сознательное поведение людей, занятых в неприватизированных секторах, отнюдь не так очевидно, как могло бы показаться при знакомстве с их нынешними идеологическими ориентациями относительно экономики и ее будущего.

Излишний оптимизм тут не оправдан хотя бы потому, что против него можно привести не будущие, а нынешние ориентации тех же самых людей, только не в отношении мелких, а в отношении крупных государственных предприятий. Здесь, как уже было сказано, позиции опрошенных гораздо более осторожны и консервативны. В целом среди городского населения за приватизацию крупных предприятий с той или иной степенью определенности высказалось около 35% опрошенных – при 44% против. Велика и зона неопределенных, колеблющихся оценок (свыше 20%), и нет никаких оснований предполагать, что эта часть, по мере развертывания реформ, качнется в сторону сторонников приватизации. Во всяком случае, нельзя исключать, что нынешние массовые симпатии к частному земельному пользованию и мелкому частному городскому предпринимательству обусловлены не столько стремлением реформировать постепенно всю экономику, сколько теми надеждами, которые мы могли наблюдать на примере оборонного комплекса, – надеждами на то, что частник накормит и оденет, сделает то, чего не может сделать государство, позволив тем самым ничего принципиально не менять на крупных предприятиях, составляющих основу экономики. Если дело пойдет таким образом, то развитие мелкого предпринимательства может способствовать нарастанию конфликта между частным и государственным сектором и сопровождаться разочарованием широких слоев в частнособственнической, предпринимательской идеологии вообще.

Потенциал конфликтности, заложенный в посткоммунистическом российском обществе, просматривается еще в одном моменте. В вопросе о том, какой сектор экономики должен доминировать, оно расколото уже сейчас: 29% населения высказываются в пользу государственного сектора, 35% – в пользу частного, и столько же – до сих пор не определились в своих предпочтениях. А что в отдельных сферах жизни зона неопределенности и растерянности, питающих конфликтность, еще выше, мы видели на примере все той же оборонной промышленности.

Правда, среди хозяйственных элит степень неопределенности значительно ниже (18% – среди директоров государственных предприятий, 17% – среди руководителей новых структур, 16% – среди руководителей сельского хозяйства и 6% – среди фермеров). Однако и тут обращают на себя внимание две вещи.

Во-первых, даже представители новых хозяйственных укладов, ориентированные на частную собственность, не уверены, что частный сектор может и должен в ближайшее время стать доминирующим. Это проявилось, кстати, не только в определенном проценте затруднившихся ответить, но и в том, что 14% городских предпринимателей и почти 15% фермеров отдают предпочтение не частному, а государственному сектору. Да, их ориентация на частный сектор значительно выше, чем у государственных хозяйственных элит (68% в городском бизнесе и 74% – у фермеров), но наличие в их среде колеблющихся и ориентированных на госсектор все же весьма симптоматично. Это может свидетельствовать или о сращивании части нового бизнеса с государственным, или о признании руководителями новых структур своей слабости, не позволяющей им даже при поддержке властей претендовать на роль лидера в экономике, или о том и другом вместе.

Во-вторых, полученные нами данные говорят о том, что нынешние государственные хозяйственные элиты, в отличие от негосударственных, по своей экономической идеологии расколоты примерно так же, как и население в целом (среди директоров госпредприятий 46% отдали предпочтение государственному сектору и 36% – частному; среди сельскохозяйственных руководителей 44% – государственному и 41% – частному). Это лишний раз подтверждает наше предположение о том, что для понимания динамики общественного развития надо исследовать ориентации внутри социально-демографических групп, сформировавшихся в советской системе хозяйствования и жизни, причем последние требуются лишь для того, чтобы нащупать складывающиеся внутри прежней социальной структуры новые группы и тем самым – новые межгрупповые общности.

Сказанное в значительной степени подтверждается и отношением опрошенных к демонополизации. Здесь мы тоже наблюдаем раскол установок, хотя и не в столь острых формах. Среди городского населения в поддержку демонополизации высказалось 52% опрошенных, против – 30%. Это значит, что идея конкуренции пользуется несколько большей поддержкой, чем идея приватизации крупной промышленности, но тем не менее до согласия и здесь далеко. И понятно почему: те 30%, которые выступают против демонополизации, ощущают, что конкуренция без приватизации – это что-то не очень понятное. Вместе с тем несколько большая продвинутость общественного сознания по отношению к демонополизации свидетельствует скорее всего о том, что она, в отличие от приватизации, не отождествляется непосредственно с идеей нового хозяина, который будет неизвестно каким и неизвестно, какие производственные отношения установит. Впрочем, нельзя исключать, что многих респондентов смутила наша формулировка, жестко связавшая приватизацию с передачей предприятий в частные руки. Возможно, есть варианты приватизации, к которым население относится благосклоннее.

Интересно, что директора государственных предприятий, вопреки все еще довольно распространенному мнению, в нашем опросе показали себя по отношению к демонополизации не только не консервативными, но даже более продвинутыми, чем население в целом. В поддержку демонополизации среди них высказалось 63%, что на первый взгляд говорит о высокой степени внутригруппового согласия по этому вопросу. Однако процент противников (22%) и колеблющихся (15%) здесь тоже достаточно высок, к тому же мы не знаем долю и вес в структуре хозяйства тех предприятий, руководители которых предпочитают сохранение монополии.

Но главное даже не в этом. Да, для характеристики нынешнего директорского корпуса очень важно знать, что не только по вопросу демонополизации, но и по другим принципиальным вопросам реформирования экономики он занимает примерно такую же, а иногда и более радикальную позицию, чем население в целом. Среди директоров свыше 70% – сторонники малой приватизации, в том числе 44% отстаивают ее безоговорочно, 63% среди них выступают за приватизацию земли с правом купли и продажи. Но по ключевому вопросу – о приватизации крупных предприятий – свыше 53% директоров против 44% по населению в целом занимают отрицательную позицию, а 37% – резко отрицательную (среди населения эта цифра значительно меньше). Ниже среди них и доля сторонников приватизации крупной промышленности (28%). Если мы сравним эти данные с позициями руководителей новых структур (92% – за малую приватизацию, 88% – за приватизацию земли, 77% – за демонополизацию и 54% – за приватизацию крупной промышленности), то еще более наглядно увидим, в чем заключается основная особенность экономической идеологии нынешнего директорского корпуса в госсекторе.

Она, эта особенность, состоит в том, что в условиях распада прежней ведомственной структуры основная масса директоров сама страдает от диктата монополистов; отсюда ее заинтересованность в демонополизации. Но демонополизация для них – прежде всего средство усилить свои позиции в экономической системе, которую они, если судить по их отношению к приватизации крупной промышленности, в основном по-прежнему предпочитают видеть государственной. В этом их позиции сближаются с настроением основной массы населения, но мотивы тех и других, думается, при этом разные.

Население опасается, что приватизация крупных предприятий поставит их в зависимость от новых хозяев, которые еще неизвестно, какими будут. Оно понимает, что при нынешней бедности подавляющего большинства серьезных шансов стать реальными собственниками немного, даже при наиболее демократическом варианте приватизации. Директор же опасается, что в результате ее осуществления он может лишиться своего нынешнего статуса. Малой приватизации он не боится, так как она непосредственно не затрагивает его интересов, более того, при благоприятном стечении обстоятельств может способствовать снятию социального напряжения и блокированию недовольства, в котором директор никак не заинтересован, а при неблагоприятном – окажется направленным в другую сторону, а именно – в сторону приватизированной части экономики. Если это так, то может оказаться, что конфликт ориентаций в группе директоров между государственным и частным сектором в значительной степени носит мнимый характер и связан с тем, что речь идет о разных вещах: одни группы директоров выдвигают на первый план быстрейшую малую приватизацию, а другие – укрепление государственного сектора экономики, крупной промышленности.

Наконец, если говорить о руководителях новых структур, то их хотя и наиболее продвинутая, но все же достаточно осторожная позиция в отношении приватизации крупной промышленности (28% – против, из них 15% – категорически) свидетельствует скорее всего о том, что масштаб их капиталов, их реальные возможности, наряду с ожиданиями и опасениями большинства населения, пока еще не позволяют им реально претендовать на роль полноправного исторического преемника государственной собственности.

Разумеется, все эти мотивы разных социальных групп и слоев внутри групп можно абстрагировать друг от друга лишь условно: они не только сталкиваются, но и пересекаются, представляя собой весьма сложную картину взаимных притяжений и отталкиваний. Естественно также, что динамика процесса может быть лучше понята в том случае, если мы попытаемся соединить анализ экономических интересов с анализом политических и идеологических ориентаций. Но, как уже не раз отмечалось выше, при традиционном подходе, при ориентации на старую социальную структуру выявить новые группы, отличающиеся некоторой устойчивой и органической взаимозависимостью экономических, политических и идеологических ценностей, невозможно. Мы вновь вынуждены констатировать, что и в данном случае мало что дают показатели возраста, профессии, образования, места жительства и т. д. Кроме того что образованные и молодые относятся к приватизации и демонополизации радикальнее, чем пожилые, жители Москвы – радикальнее, чем на периферии и в деревне, интеллигенты-гуманитарии – радикальнее, чем военные и рабочие, мы ничего не узнаем, а точнее, не узнаем главного: каким образом все эти характеристики переплетаются, закладывая основы новой дифференциации, нового членения, новой социальной структуры.

Чтобы это выяснить, подобные группы нужно сначала сконструировать, исходя из некоего априорного представления о типах такого рода зависимостей в данной исторической среде, и, накладывая их на нынешнюю реальность, отыскивать в ней конкретные аналоги этих групп, выяснять их состав, их социально-демографические и прочие характеристики.