Народ, лидеры, власть

Отношение российского населения к власти – один из самых важных вопросов, интересовавших нас в ходе исследования. Причин тому по меньшей мере две. Во-первых, речь идет о новом для России типе власти, о власти, которую население в значительной степени формировало само. Речь идет о всенародно избранном президенте – политической фигуре, которой в стране раньше никогда не было, о парламенте, который тоже выбирался хотя и при старой системе, но относительно свободно и в таком качестве для России тоже не очень привычен. Во-вторых, от отношения населения к политическим лидерам и власти вообще (причем не только президентской и представительной, но и к правительству и местным органам), от ее легитимности зависят, как известно, ход и темпы реформ, их успех или неуспех, их глубина и основательность.

Отношение к властям выяснялось прямым вопросом об одобрении (или неодобрении) того или иного политического института. При этом мы стремились замерить и степень вовлеченности людей в государственную жизнь (посредством вопроса об осведомленности или неосведомленности о деятельности того или иного органа власти), меру их отчуждения от государства.

Как нетрудно было предположить заранее, самый высокий рейтинг сегодня у президента России Бориса Ельцина. О деятельности Ельцина не осведомлены лишь 4% городского населения, 48% (среди тех, кто осведомлен) в феврале ее одобряли, 29%  не одобряли и 22% колебались. Из всех органов власти, мнением о которых мы интересовались, только президент получил больше положительных оценок, чем отрицательных. Работу российского правительства одобрили 30% (при 42% неодобривших и 27% колеблющихся). При этом 11% опрошенных ответили, что о деятельности правительства они ничего не знают. Степень неприязни к парламенту еще выше: лишь 23%  "за" и 48%  "против" при 29% колеблющихся и 18% совершенно не осведомленных о его деятельности. И наконец, отношение к местной власти (районной и городской): 19% о ее деятельности не осведомлены, 83% осведомленных оценивают эту деятельность отрицательно и всего 6%  положительно (число колеблющихся здесь сравнительно невелико – около 10%).

Сразу же бросается в глаза несоответствие, которое существует между позицией, занятой российским парламентом и его руководителями почти сразу после начала экономической реформы, и отношением к нему населения. Казалось бы, все должно быть наоборот: лидеры Верховного Совета России и многие народные депутаты резко выступают против тех самых мер правительства, которые не принимаются и многочисленными слоями населения (наш опрос это подтвердил), парламентарии выступают от имени народа и в защиту народа, а доверия это им не прибавляет, более того, их деятельность вызывает даже большее неодобрение, чем деятельность правительства. В чем тут дело?

Разумеется, причины могут быть самые разные, в том числе и преходящие, даже случайные. Могло быть так, что к февралю люди еще не успели уловить различие позиций правительства и парламента. Могло быть и так, что в массовом сознании существует образ Верховного Совета как не очень прогрессивного учреждения, которое в свое время не раз ставило палки в колеса Ельцину. Могло быть и так, что избиратели, в отличие от парламентариев, не очень склонны отделять правительство от президента, который это правительство возглавляет, и потому критику в адрес правительства воспринимают как критику в адрес президента, а неприятие этой критики отталкивает их от вроде бы защищающего их парламента. Любой из этих мотивов, если он имеет место, уже сам по себе дает основание для вывода о сложной, непрямой связи, которая существует в сознании населения между его повседневными интересами и деятельностью политических институтов.

Но могла быть и еще одна, более фундаментальная причина. Не исключено, что образ парламентаризма с его особыми процедурами по-прежнему Россией не воспринимается: бесконечные обсуждения и дискуссии, без которых невозможно достижение компромиссов, кажутся пустыми словопрениями, праздной болтовней, уводящей от насущных проблем выхода из кризиса и улучшения жизни. Это предположение интересно, помимо прочего, тем, что, в отличие от приведенных выше, оно в какой-то степени может быть проверено данными нашего исследования. Ведь если речь идет о неприятии парламентских процедур как о проявлении особых свойств российской политической культуры, то эти особые свойства, этот архаизм должны в первую очередь обнаружиться среди наименее развитых слоев и групп населения. Все дело в том, однако, что ничего такого в наших данных не обнаруживается.

Правда, на первый взгляд, это подтверждается меньшим, чем в городе, интересом, проявленным к парламенту деревней (около 30% ничего не знают о его деятельности, между тем как среди городского населения в целом лишь 19%). Но дело в том, что такое отношение деревня проявляет не только к парламенту, но и ко всем центральным органам власти, включая президента (о деятельности местных властей село, наоборот, знает лучше, чем город). Что касается самого отношения к Верховному Совету, то у работников сельского хозяйства оно не хуже, а даже лучше, чем, например, у работников культуры.

Если мы теперь обратимся к наименее развитой городской группе – к подсобным рабочим, то и здесь увидим картину, не только не соответствующую, но и прямо противоречащую нашему предположению. Подсобные рабочие, которые по уровню и характеру своей политической культуры должны, казалось бы, относиться с наибольшим предубеждением к парламентаризму и "парламентскому кретинизму", демонстрируют чуть ли не наибольшую лояльность к парламенту: 36% одобряют его деятельность и столько же  осуждают, между тем как среди квалифицированных рабочих эти цифры составляют 23% и 46% соответственно, среди инженеров – 20% и 46%, среди работников науки и культуры  13% и 52%. Таким образом, вырисовывается картина неприятия российского парламента наиболее "продвинутыми" группами населения, что подтверждается и данными по различным образовательным группам (наименьшую поддержку мы находим среди людей с высшим образованием), и материалами опроса элитных групп (27% положительных оценок при 40% отрицательных у директоров и 19% положительных при 52% отрицательных у руководителей новых предпринимательских структур).

Отсюда можно сделать вывод: преимущественно негативное отношение к российскому парламенту обусловлено не столько особенностями политической культуры, не столько отношением к парламентаризму как к таковому, сколько пониманием или ощущением, что представительная власть в период реформирования коммунистического тоталитаризма играет весьма ограниченную роль, не способна сколько-нибудь серьезно влиять на ход событий. Это отношение не связано непосредственно с позицией парламента, с его прогрессивностью или консервативностью; оно связано прежде всего с его функциональной несамостоятельностью, его внутренней рых­лостью и аморфностью в стране с неразвитым гражданским обществом, слабой структурированностью интересов и, соответственно, с размытостью политических ориентаций, проявляющейся в неоформленности многопартийной системы (много мелких, слабых и невлиятельных партий, не способных образовывать сколько-нибудь устойчивые блоки). Отсюда резкое падение избирательной активности во всех посткоммунистических странах, которого не избежать и нам.

Что касается более терпимого отношения к российскому парламенту наименее развитых слоев населения, то оно определяется или тем, что критика правительственного курса дошла до этих слоев и они видят в парламенте своего защитника (если так, то число сторонников парламента будет увеличиваться), или традиционно более терпимым отношением этих слоев к центральной власти вообще, причудливо сочетаемым с отмечавшимся нами недоверием к ее обещаниям. Последнее более вероятно хотя бы потому, что работники сельского хозяйства и подсобные рабочие оценивают деятельность парламента примерно так же, как и правительства, от которого парламент их пытается защитить. Более того, подсобные рабочие удовлетворены деятельностью правительства даже больше, чем парламентом (всего 24% отрицательных оценок при 44% положительных). И еще более того: подсобные рабочие – одна из немногих групп, удовлетворенных в целом деятельностью правительства.

У других социально-демографических групп отношение к правительству или примерно такое же, как к Верховному Совету, или лучше, но при общем преобладании отрицательных оценок над положительными. В этом и сказывается, с одной стороны, недовольство ходом реформ и падением уровня жизни, с другой – осознание (или ощущение) функциональных преимуществ исполнительной власти перед представительной в условиях нестабильности и осуществления трудных реформ.

Принципиально не противоречат такому пониманию вещей и установки хозяйственных элит. Это очень важно, так как их ориентации связаны не столько с социальной, сколько с профессионально-функциональной реакцией на экономическую политику реформаторской власти. Очень терпимо относятся к правительству предприниматели: 36%  "за" и столько же  "против", между тем как парламент получил лишь 19% "за" при 52% "против". Правда, директора государственных предприятий, поставленные в крайне трудное положение, выставили правительству больше негативных оценок, чем парламенту (50% против 40%). Однако и у них надежд все же чуть больше на правительство, чем на Верховный Совет (соответственно 31% и 27% положительных оценок). И какие бы колебания и даже скачки настроений ни имели место в дальнейшем, это вряд ли приведет к переориентации населения с исполнительной власти на представительную. В обществе, обеспокоенном отсутствием элементарного порядка, образ власти не может быть связан с учреждением, работа которого состоит в принятии многочисленных документов, пусть даже очень важных, и многочасовых обсуждениях бесконечных дополнений, изъятий и поправок. Рейтинг парламента может увеличиться, да и то лишь временно, только в одном случае, который нам хорошо знаком по горбачевской эпохе: это тот случай, когда заседания законодательного органа превращаются в многочасовые митинги с очередями у микрофонов и громкими разоблачениями виновников народных страданий.

В этой обстановке полубезвластия ключевой фигурой в глазах населения выглядит первый в России всенародно избранный глава государства, президент Ельцин. Для России традиционны два прямо противоположных восприятия власти: ощущение полной зависимости от власти и потому возлагание на нее чрезмерных надежд и полное неприятие власти, обвинение ее во всех бедах. Ельцин как бы совместил в себе обе установки: он был для населения, с одной стороны, человеком старой власти, с другой – стал ее беспощадным критиком и разоблачителем, носителем идеи праведной власти, противостоящей неправедной. Если вспомнить о том, что российский человек традиционно отождествлял власть не столько со структурами и учреждениями, сколько с личностью первого государственного лица, от которого, по мнению народному, и зависит деятельность этих учреждений и ее характер, то причина стремительного возвышения Ельцина и его высокого политического рейтинга, в определенной степени сохраняющегося и поныне, станет прозрачно ясной. Ясно и то, что реальную конкуренцию Ельцину в перспективе может составить лишь тот, кто повторит его путь, т. е. человек из высших эшелонов власти, ставший ее непримиримым крити­ком.

Пока российский президент находит поддержку почти во всех группах населения, кроме работников сельского хозяйства (44% отрицательных оценок при 28% положительных) и отдельных слоев управленцев. Положительные оценки преобладают и в группах директоров и предпринимателей. Но для лучшего понимания динамики процесса, тенденций его развития мы хотели бы обратить внимание не только на это, но и на некоторые настроения, которые начинают проявляться на крайних полюсах общества: среди хозяйственных элит, с одной стороны, и среди аутсайдеров – с другой.

С этой точки зрения важно не столько то, что среди новых предпринимателей поддержка Ельцина и удовлетворение его деятельностью значительно выше, чем в среднем по населению (57% "за" при 21% "против"), сколько относительно слабая поддержка со стороны директорского корпуса (36% "за" при 28% "против" и значительной  27%  доле колеблющихся). Это важно уже потому, что за директорами – почти вся производительная часть промышленности с десятками миллионов занятых в ней людей, а за новыми бизнесменами пока никто (или почти никого), кроме них самих, не стоит. Правда, среди городских рабочих одобрительное отношение к Ельцину пока тоже преобладает (52% положительных оценок среди квалифицированных и 47% – среди подсобных рабочих). Но, во-первых, в их среде тоже очень значителен процент колеблющихся, а во-вторых, начинает отчетливо прослеживаться тенденция политического отстранения от Ельцина наименее образованной части населения, входящей, естественно, прежде всего в группы рядовых рабочих. Так, среди людей с незаконченным средним образованием против Ельцина выступают 40% опрошенных, между тем как среди лиц с высшим образованием – 25%, со средним – 29%. Примерно те же пропорции мы наблюдаем и среди поддерживающих по­литику президента – по мере роста образования поддержка увеличивается.

Конечно, мотивы элитной директорской группы и мотивы социальных аутсайдеров скорее всего различны: у первых ущемляется их корпоративный интерес, а в глазах вторых, судя по всему, Ельцин становится воплощением власти, ее персонификацией и утрачивает образ праведника. Но в условиях, когда эта власть слаба, когда она не может справиться с ею же самой утвержденными демократическими нормами и процедурами, отмеченное выше двойственное отношение к ней у таких слоев превращается во все более однозначное: ощущение зависимости и страха отходит на задний план, доминирующими же становятся раздражение и неприязнь. В такой ситуации важнейшее значение приобретает выработка механизмов усиления демократически избранной власти при обеспечении гарантий ее демократичности. Как же воспринимается эта проблема общественным сознанием?