Где "мы" в социальной структуре

Вначале мы думали, что респонденты, говоря о делении людей на группы, относят себя к одной из них. Оказалось, что это не всегда так. Например, когда человек говорил, что люди делятся на "бедных и богатых", на вопрос: "А к кому Вы относите себя?" – он отвечал: "Я – обыкновенный, средний". Дело в том, что "чужая" группа – необязательно противоположна "своей". В роли "чужой" может оказаться та группа, которая в данный момент больше раздражает, привлекает внимание. Так, в условиях тотального дефицита при социализме довольно часто выделяли торговых работников ("продавцы и все остальные"). Обращали внимание и на автомобилистов: они владели не просто "средством передвижения", но и символом жизненного успеха. Спустя почти двадцать лет эти две группы ни разу не встретились нам в анкетах. Но появились другие: с одной стороны, предприниматели, с другой – безработные, бомжи. "Человек с улицы" как бы сравнивал свое положение с полюсами: к какому краю он ближе?

Поэтому в исследовании 2001 г. было задано два дополнительных вопроса: "В своей жизни мы имеем дело с разными людьми. С одними мы находим общий язык, понимаем и принимаем их, называем «своими» и можем сказать: «Это – мы». А другие люди являются для нас «не своими», мы говорим: «Это – они». Назовите, пожалуйста, таких людей, о которых Вы можете сказать: «Это – мы»" и "А теперь назовите, пожалуйста, таких людей, о которых Вы можете сказать: «Это – они»".

Нам хотелось выяснить значимость личностных и социальных критериев в номинациях "мы" и "они". Напомним, что в делении людей по нравственным критериям предпочтение отдавалось личностным, а не функциональным характеристикам, и такое предпочтение оказалось устойчивым.

В категорию "социальный статус" попали те наименования, в которых либо говорилось о принадлежности к группе, фиксированной в "объективных" признаках (гражданство, национальность, возраст, место рождения или проживания), либо отмечались статусные признаки по профессии, образованию или имущественному положению.

Ответы, попавшие в эту категорию, распределились так: на первом месте – классовая принадлежность ("рабочие, крестьяне, интеллигенция" – 6%). Потом (в порядке убывания числа ответов) – гражданство ("в нашей стране все наши люди"; "весь российский народ" – 5%); национальность ("болгары, украинцы, белорусы" – 5%); возраст, поколение ("очень старые люди, которые помнят, как было"; "молодежь" – 4%); профессия, род занятий ("пенсионеры", "студенты", "работники науки", "офицеры" – 4%); доход ("бедные", "те, кто сводит концы с концами" – 4%). Еще 2% назвали себя "средними" ("люди среднего класса, среднего уровня интеллекта и среднего достатка"). Напомним, что "людей в городе" на "бедных и богатых" поделили 47% опрошенных. Оказывается, критерий "бедность – богатство", столь популярный применительно к "людям вообще", менее популярен применительно к "мы".

Тех, для кого "мы" определяется местом жительства ("жители нашего города", "односельчане"), оказалось всего 1%.

В категорию "личностный статус" были отнесены наименования, в которых точкой отсчета является не "объективная" структура общества, а сам субъект с его ценностными предпочтениями и/или личными контактами, связями. Это те высказывания, в которых либо назывались представители первичных групп (друзья, родственники, коллеги), либо выражалось субъективное отношение к другим ("кто меня понимает"), либо описывались особенности личности, образа жизни объекта идентификационных предпочтений ("опытные").

Самая большая группа из вошедших в категорию "Личностный статус" – это "друзья, подруги, знакомые" (19%). Коллеги, трудовой коллектив, сослуживцы, одноклассники набрали 10%. Хорошие, честные, порядочные – 8%.

В ответах довольно часто упоминается признак "простой, обыкновенный человек" (7%), который в представлениях о социальной структуре занимает очень скромное место. Буквально единичными были высказывания типа "обыкновенные – и те, кто считает себя элитой"; "у одних семья и работа, у других – легкое счастье".

Синдром "обыкновенности" в массовом сознании очень интересен для социолога. Во-первых, потому, что эта самопрезентация оказалась вполне адекватной. Те, кто относит себя к "простым", "обыкновенным", "обывателям", действительно таковы. Характеристики людей, принадлежащих к группе "обыкновенные", не отличаются от средних характеристик по всем социально-демографическим признакам. Исключение – жители мегаполисов. Они реже чувствуют себя "простыми".

Во-вторых, "обыкновенный человек" – это точка отсчета, модальная самоидентификация, которая предполагает отнесение индивидом самого себя к символической социальной категории – "такой-как-все". Подчеркнем, что "модальность" в данном случае не объективная характеристика, а субъективная оценка себя самого. Она представляет собой стереотипизацию собственных индивидуальных характеристик и приписывание им статуса наиболее типичных и широко распространенных.

Самосознание на основе представлений о собственной "модальности" содержит три претензии. Во-первых, на то, что эта группа является достаточно большой. Недаром значительная часть высказываний, отнесенных к этой группе, содержала указания на идентификацию со страной, со всем народом ("обыкновенные, как большая часть России"). Во-вторых, на то, что этот слой однородный, выровненный по каким-то значимым характеристикам (по положению во властной иерархии– "рядовые"; по гражданству – "нормальные россияне"; по материальному положению – "большинство – особенно много не желают, желают нормального достатка"). В-третьих, на нормативность собственных взглядов и оценок: тот, кто "не большинство", должен считаться с мнением большинства. Наделение "простого" человека особым статусом связано со специфическими представлениями о социальной справедливости. Самоаттестация "такой-как-все" содержит явные или неявные нормативные требования, которые могут составить серьезную конкуренцию любому другому нормативному порядку (недаром звучит как осуждение расхожая фраза: "Ты что, не такой, как все?").

В 4% случаев удостоились именования "мы" те, с кем у респондента общие ценности, общие взгляды на жизнь ("все, кто понимает необходимость демократии в России", "творческие", "активные", "оптимисты"); те, кто рядом, "кого я понимаю", "кто меня понимает" – в 3%. Членов общественных организаций, кружков назвали в этой связи только около 1% опрошенных.

Обратим внимание на то, чего в этом наборе нет или что представлено крайне скудно. Это идентичности среднего уровня, и в частности – то, что называют институтами гражданского общества: досуговые, политические объединения, профсоюзы, церковные приходы и т. д. Внесемейные идентичности наших сограждан сосредоточены по полюсам: либо на глобальных общностях, либо на узком круге знакомых. Единственное заметное исключение – трудовой коллектив.

Встретилось несколько высказываний, которые отражают картину в целом по стране: "вся наша улица и вся Россия", "моя семья или моя страна – в зависимости от случая". Означает ли это, что в России нет добровольных ассоциаций граждан (либо их крайне мало), или факт принадлежности к таким ассоциациям почему-то отсутствует в самопрезентациях?

Ситуация выглядит парадоксальной. В стране зарегистрировано огромное количество общественных организаций и политических партий, но их деятельность не видна, в повседневном общении люди крайне редко представляются как члены каких-либо добровольных объединений, даже если и являются таковыми. То, что в годы советской власти молодые люди, например, крайне редко говорили: "Мы – комсомольцы", – понятно. Во-первых, это не отличало их от других, во-вторых, было немодно демонстрировать лояльность к власти, в-третьих, в звании "комсомолец" не было личной заслуги. Сейчас ситуация изменилась, требуется немало усилий, чтобы создать и поддерживать любую самодеятельную структуру – от клуба самодеятельной песни до общества анонимных алкоголиков.

Результаты общероссийского опроса, проведенного Фондом "Общественное мнение" в июле прошлого года, показывают, что членами общественных организаций считают себя только 5% россиян; из них 3% состоят в профессиональных союзах, 1% – в организациях, поддерживающих пенсионеров, инвалидов и ветеранов, и 1% – в других общественных организациях. При этом 63% опрошенных россиян ответили утвердительно на вопрос: "Если бы была общественная организация, защищающая права и отстаивающая интересы таких людей, как Вы, Вы бы согласились участвовать в ее работе?"¹. Не согласились бы существенно меньше – 26%. Ясно, что от готовности до реального действия – дистанция огромного размера. Но факт такой готовности говорит о неудовлетворенной потребности в социализации. Мы предполагаем, что эта потребность на массовом уровне реализуется в личностном взаимодействии.

Многие люди эпизодически, а то и регулярно участвуют в тех или иных "общих делах", но при этом не стремятся к созданию каких-либо более или менее стабильных самоуправляемых сообществ:

 "Я участвую в обществе защиты бездомных животных. Находим животных (бездомных очень много), отдаем их в хорошие руки. С удовольствием поучаствовал бы в обществах и по защите прав человека, но таких не знаю. О них мало пишут".

 "Я помогал в строительстве церкви".

 "Когда два года назад привезли зимой солдат в наш город, они замерзали в лесу, я и мои друзья делились с ними, чем могли"².

Ясно, что человек не числит себя ни в каких структурах, когда пристраивает бездомных животных или чинит соседям забор. В большинстве случаев это более или менее регулярные солидарные действия, основанные на факте личных связей и стимулированные не потребностью реализовать какие-то инициативные социальные проекты, а ситуативной альтруистической реакцией на проблемную ситуацию.

Когда посчитали число указаний на личностный и на социальный статус, оказалось, что упоминаний личностного статуса в сообществе "мы" в 3,4 раза больше, чем указаний на социальный статус. А в сообщество "они", наоборот, носители социального статуса попадают в 3,3 раза чаще, чем те, кого мы отнесли к категории "личностный статус". Таким образом, "мы" – это преимущественно те, с кем есть личные отношения, а "они" – те, кто встроен в социальные структуры.

То, что личностные критерии в субъективных обоснованиях близости определенной группы более "весомы", – естественно. Ведь "мы" человек может сказать о людях, с которыми он ощущает тождество по определенным ситуативным параметрам или ценностным критериям. Задача поддержания тождества успешнее решается при устойчивых личных контактах. Использование социальных критериев для обозначения общности "мы" актуализируется тогда, когда есть возможность привлекать обоснования "от противного", когда появляется группа "они" с отчетливо выраженными социальными характеристиками.