Диалог с "Онегиным"

Вначале мы даже предположить не могли, что дети примут "Онегина" столь безоговорочно и естественно.

Просто учитель положил на каждую парту по одному экземпляру книги и, не делая ровным счетом никаких предисловий и никаких исторических экскурсов, предложил начать читать. По строчке с человека.

Как только очередная строфа из четырнадцати строк оказывалась прочитана, педагог читал эту строфу сам, а на следующий день - кто-нибудь из детей. При этом всякий раз, когда появлялось очередное незнакомое слово, учитель не предлагал никаких разъяснений: у нас на каждой парте обязательно лежат ожеговский "Толковый словарь" и "Современный словарь иностранных слов", чтобы дети сами копались в словарях и выискивали слова, которые им незнакомы. И лишь после того, как то или иное слово бывает найдено, дети (или учитель) делают какие-то собственные дополнения к словарной статье.

…Так и пошло: строка за строкой, строфа за строфой; за каких-то два месяца осилили всю первую главу (попутно освоив римскую пагинацию строф). И все два месяца уроки по "Онегину" проходили под аккомпанемент детских восторгов. Всякий раз, когда учитель произносил ставшую сакраментальной фразу "А теперь откройте "Онегина"!" - это вызывало дружно детское "Ура!"

Любопытно, что к тому времени, когда мы еще только-только подбирались к середине первой главы, многие дети оказались настолько раздразнены пушкинским текстом, что не удержались и дочитали "Онегина" до конца - то один, то другой сообщали мне это под величайшим секретом. Однако это ни в малой степени не уменьшило интерес к тому медленному чтению по строчкам, которое продолжалось в классе, и которое каждую строку превращало в маленькое событие.

Первое, что обнаружили дети (и педагог вместе с ними) - это то, что читать "Онегина" - крайне весело. Не проявляя ни капли угрюмого хрестоматийного почтения к "классику", дети с великим энтузиазмом включились в изящную пушкинскую игру и стали ее полноправными соучастниками. Они подхватывали каждую строчку на лету и поддразнивали эту очередную строчку своими детскими переделками; при этом все их лингвистические проделки не только сходили им с рук, но и всячески поощрялись педагогом. Скажем, явление Онегина в роли молодого повесы тут же встречалось хитрым вопросом: "он что, собирался повеситься?", а то, что он "скакал на тройке почтовых" - радостно-возбужденным: "он, наверное, был троечником!" И такая же участь ждала практически каждую строчку.

Впрочем, ироническое передразнивание классических строк вовсе не означало несерьезного отношения к тексту - разве стал бы в этом случае он выучиваться наизусть? Ведь такое задание как задание выучить наизусть вообще отсутствует в пространстве нашего класса. Ни разу за все три года нашего существования детям не было предложено выучить что-либо наизусть... Однако уже на третьем занятии по "Онегину" мы с удивлением обнаружили, что первые его строфы «выучились» наизусть всеми без исключения детьми. Без всякого нажима со стороны учителя, без всяких "домашних заданий" и без всякого "контроля". Строфа за строфой читаемый Онегин запоминался наизусть детьми, у которых до сих пор вообще отсутствовала практика выучивания стихов. И эта удивительная ненатужность запоминания поражала.

А потом "Онегин" стал странным образом появляться в собственных детских текстах. Притом отнюдь не прямыми заимствованиями, а гораздо глубже и тоньше, на уровне внутреннего диалога. Это было крайне любопытно, когда дети сами сообщали: мол, а это я взял из "Онегина", - однако никаких прямых заимствований там не было и близко. Скорее, в детских строчках появлялся дух «Онегина», и это было по-настоящему здорово.

Так, на 8-е марта мальчикам нашего класса было предложено написать стихи к некоей таинственной девочке N*** - девочке из класса, имя которой зашифровано. Дети сочинили восхитительные тексты, притом все до единого уверяли меня в том, что без "Онегина" там не обошлось. Что ж, им виднее.

Вот, к примеру, что написал восьмилетний Алеша Мелехин:

"N*** гуляла в саду и танцевала. // И гремел вальс. // И его музыка была так прелестна и красива, // и она так приманивала N***, // и эта музыка была так божественна, // что N*** потихоньку влюблялась в нее".

Спрашиваю у Алеши: "А почему ты считаешь, что это по мотивам "Онегина"?" Алеша хитро на меня смотрит: "Ну как же - а "в Летний сад гулять водил"?!"

А вот Владик Кулясов:

"Она морозна и прекрасна. // И у нее глаза, как утренний туман. // И в туманных глазах отражается роза, // которая светится звездой. // И она едет на звездных конях, // и веки у нее, как круглая луна. // И у нее руки, похожие на крылья. // И она летает в солнечных лучах, // и брови у нее похожи на лучи солнца".

Я бы предположил, скорее, что это написано по мотивам ветхозаветной "Песни песней", однако самое любопытное, что как раз с "Песнью песней" Владик - совершенно точно! - не знаком. И, полагаю, никто не догадается, какая строчка из "Онегина" стала для Владика пусковой, имея в виду, что до «морозных» глав мы с детьми еще не добрались. Так вот, представьте себе, этой пусковой строчкой стала строчка "морозной пылью серебрится его бобровый воротник"!

Но совершенно потряс меня Игорь Нестеров: такая пронзительность, такая личностная открытость прозвучала в строчках этого записного классного хулигана и бездельника.

"Ты мне очень нравишься. // Ты мне светишь в темноте. // Твои пламенные взоры листают мое прошлое. // Ты мне так нравишься, // что я не могу оторвать от тебя свой взгляд. // Я желаю тебе всего самого лучшего, что есть на свете. // Чтобы ты исправилась - ведь ты злишься на меня. // Пока!"

...А за две недели до восьмого марта, 23 февраля у нас в классе произошло еще одно связанное с Пушкиным событие.

Помню, настроение было совершенно непраздничное: в Чечне снова бомбили, а дети поздравляли меня с праздником. "С каким праздником?" - мучительно пытался сообразить я. - "Почему день войны, почему день вооруженных сил до сих пор символизирует в нашем обществе мужское достоинство, а я должен с улыбкой принимать в этот день поздравления от женщин? Почему праздник женщин - это просто праздник женщин, а праздник мужчин - это праздник силы, которая вооружена?"

Моя ответная речь была краткой и грустной. "Больше всего на свете я мечтаю о том, - сказал я, - что нам удастся дожить до того времени, когда сегодняшнего праздника не будет".

"Значит, у мужчин не будет своего праздника?" - спросила, кажется, Ира.

"Почему не будет? Просто, если уж выбирать, какой день больше всего подходит на роль мужского дня, то я бы выбрал, к примеру, шестое июня".

"Почему?!"

"Это день рождения Пушкина".

И мгновенная бурная реакция всех: "Ура!!! Да здравствует шестое июня! Давайте хотя бы у нас в классе поздравлять мальчиков с их днем не 23 февраля, а шестого июня!"

А что, может, и вправду доживем до того дня, когда мужчина в нашей стране будет в первую очередь ассоциироваться не с гранатометом РПГ-7, а с томиком Пушкина? И когда не 23 февраля, а 6 июня станет всероссийским мужским праздником?

(март, 1996)