Предчувствие свободы 15

Примерно в середине апреля я предложил своим первоклашкам написать диктант.

Сразу скажу: событие это в моем классе не рядовое. Не было у них до сих пор повода с Александром Михайловичем диктанты писать. Ненужное и напрасное это, считалось, дело.

Правда, дня за три до описываемого события моя коллега по эксперименту Татьяна Викторовна Фоминых рискнула продиктовать что-то. Кажется, из области итоговых диктантов для первого класса. Вот и все. А до того - ни слова, ни полслова.

Любопытно: дети, не изучившие ни одного орфографического правила, не прочитавшие и не записавшие ни одного учебного текста, справились с тем контрольным диктантом вполне удовлетворительно. Конечно, похуже учащихся традиционной школы. Но ведь они даже букварь не проходили! И слова, вошедшие в тот, учебный диктант, вообще не писались ими ранее, и едва ли когда-нибудь попадались им на глаза.

Представляете? Сколько сил обычно уходит у первоклассника на тренировку написания (или на тренировку понимания написания, как это происходит в системе развивающего обучения), чтобы в конце концов справиться с контрольными заданиями первого класса. А тут - ни одного (!!) тренировочного упражнения в течение года, ни одного "пройденного" правила, и – вполне удовлетворительный результат.

Мне скажут - эка невидаль, "удовлетворительный результат". Чего ж в этом удивительного? Ну, ладно, доказали вы, что своими путями можете привести к тем же результатам, что и обычная школа. Ну, так ведь не к лучшим же! Стоит ли огород городить?..

А теперь - просьба пристегнуть привязные ремни…

Одиннадцатого апреля, сразу после возвращения из Москвы, я вошел в класс с книжкой, которую по дороге домой читал в замызганном купе фирменного поезда.

"Сегодня у нас историческое событие, - сказал я детям. - Вы будете писать диктант."

Я открыл свою книжку и продиктовал первую фразу. Рэй Бредбери. "Жди дурного гостя". Все дети радостно (ей-Богу, не вру!) схватились за ручки и начали торопливо царапать у себя в тетрадках абсолютно непривычный текст, читаемый мною не так, как обычно читают диктанты учителя в школе, а, скорее, так, как читают артисты со сцены. То есть, наслаждаясь смыслом и образностью. Гурманствуя. Обкатывая вкус каждого нового слова на языке. И нимало не заботясь о том, что звучание этих прекрасных слов столь не похоже на их орфографическое написание.

"Пролог", - прочитал я, и дети написали это, такое чудесное и такое таинственное слово, не преминув его откомментировать, и, как всегда, весьма неожиданным образом. "Пролог - это когда прокладывают что-то",- философически заметил кто-то. "Действительно,- подумал я: пролог - это то место, где прокладывается тропинка в мир повести или романа...". Но не сказал этого вслух, а, как всегда, таинственно промолчал: разве должен я заранее разрушать тайну, разве имею я право лишить ребенка удовольствия долго-долго мучиться предположениями: а что же все-таки значит то или иное слово, вновь и вновь попадающееся ему на страницах различных книжек?.. Пролог - это и ПРОЛив, отделяющий один материк от другого, это и ПРОЛивной дождь, окатывающий нас вдруг, посреди июльского зноя, это и ЛОГово таинственного и жуткого зверя, - да мало ли какие еще звуковые ассоциации несет это слово, столь часто открывающее собою книжки, наполненные духом романтики и приключений! Нет-нет, я никогда не лишу ребенка радости сделать собственное открытие в мире слов, и никогда не предвосхищу его понимание своим. Какие бы красивые ассоциации ни рождались в моей голове, все это будут мои ассоциации. А я жду ассоциаций от детей. И не дай Бог, они окажутся неотличимыми от моих...

"Точка!" - торжественно объявил я. "С красной строки..." - так буднично, будто всю жизнь они только и делали у меня, что писали под диктовку с красной строки и знают, что это такое... Разумеется, не знают. Разумеется, слышат первый раз в жизни. И, разумеется, я не даю никакого наводящего комментария - пусть сами прикидывают и экспериментируют, что же это такое значит - писать с красной строки. Помучаются, побъются, - и, уверяю, на третий, четвертый или пятый раз сами догадаются, что же это такое - писать "с красной строки"...

"Прежде всего был октябрь, исключительный для пацанов месяц", - медленно, но со вкусом читаю я, не забывая указать место запятой. …Впрочем, для наблюдателя, привыкшего к чтению диктантов в первом классе, мое чтение едва ли покажется медленным. «Медленно» - ровно настолько, насколько требует художественная пластика данного предложения. Но читаю многократно, экспериментируя интонациями, по-разному пробуя данное предложение "на вкус". Оно мне нравится, я не скрываю этого. Детям безумно трудно: некоторые еще едва закончили писать первое слово, а я уже раза два прочитал предложение до конца. Это сбивает. Не дает сосредоточиться. А ведь приходится писать слова, которые, хотя и знакомы вроде бы, да ведь никогда до сих пор не писались и не читались. Разве секрет, что дети моего класса далеко не вундеркинды, и многие из них учились писать и читать прямо в классе, и не так уж много книжных текстов успело появиться перед их глазами?.. Ну откуда им знать, как должно писаться слово "прежде", слово "октябрь", слово "исключительный" или слово "месяц"?!

Все правильно, неоткуда. И, тем не менее, пишут. Старательно прикусив язычки, или вольно откинувшись на стуле, - пишут, и демонстрируют при этом не только невероятное упорство, но и фантастический, невозможный для этого возраста уровень орфографического чутья, орфографической интуиции. На все предложение они умудряются сделать от одной до пяти ошибок, но, что самое интересное, спустя некоторое время, по собственной инициативе начинают свои ошибки исправлять. В отдельных случаях я сам подхожу и говорю: "У тебя ошибка в слове "пацанов"!", - мои семилеточки и шестилеточки на секунду задумываются и радостно, не спрашивая меня, исправляют ошибку прямо в тексте (порою, правда, наоборот – добавляют еще одну).

"Нельзя сказать, чтобы остальные месяцы не могли служить для них исключением. Но, как говорят пираты, все бывает либо хорошо, либо плохо", - продолжаю я.

Здесь ошибок уже больше. Однако исправления также идут с лету и по собственной инициативе. Либо слово со сделанной ошибкой выносится на всеобщее обсуждение, и ошибка исправляется после бурного обмена вариантами. При том я никогда не предлагаю собственный вариант, а лишь отвергаю неверные. И дети давно уже привыкли, сочиняя свои собственные тексты (а, напомню, именно с этого начиналось письмо в нашем классе), что до всего можно додуматься самим. Не нужно только бояться предлагать. И нужный вариант не замедлит появиться.

И вообще, не учительское это дело, править ошибки, когда у тебя такие замечательные дети, которые все прекрасно могут сделать сами. А учитель, в лучшем случае, - мировой судья.

Хотя, конечно, еще шесть месяцев назад: кому могло прийти в голову, что эти дети - запуганные и невротизированные, боящиеся вымолвить лишнее слово или совершенно неспособные к какому бы то ни было подобию учебной дисциплины - способны на такие подвиги терпения, мужества и уверенности в своих силах?..

Помню, как в сентябре, скованный по рукам и ногам жутким страхом перед ошибкой Максим боялся выдавить из себя слово, и на все мои просьбы отвечал сдавленным "не знаю!" Мне приходилось возражать:"Я не спрашиваю тебя, знаешь ты или нет. Я прошу тебя придумать любой, самый фантастический, самый невероятный вариант! Самый неправильный - лишь бы твой!" А у Максима были остановившиеся глаза и скрюченная, вжавшаяся в парту фигурка абсолютно затравленного человечка. Как много потребовалось сил, чтобы дети перестали пытаться по моим глазам угадывать, что требуется писать в том или ином месте, а начали доверять собственной интуиции! Первая победа была именно тогда, когда дети без страха начали перебирать любые, в том числе самые невероятные варианты.

"Как пишется слово "восхитительный"?"- спрошу я любого ученика начальной школы. И как часто услышу в ответ: "Не знаю. Мы это не проходили..."

Да не в том дело, проходили или нет, а может ли он догадаться, как пишется это слово, перебрав некоторое количество вариантов? Если ребенок не боится предложить "неправильный" вариант, он, в конце концов, одержит победу, каким бы ни было сложным и незнакомым предлагаемое слово. И если вначале путь к победе будет состоять у него из тринадцати или даже из двадцати шагов, то пройдет совсем немного времени - месяц или два - и победный вариант будет находиться практически мгновенно - с первой, или, в худшем случае, со второй попытки.

Но хуже нет, если ребенок вообще боится делать какие-либо шаги. Тогда у него орфографическая интуиция не возникнет вовсе. Он на всю жизнь останется рабом орфографических правил, рабом подсказок, и орфографически грамотная речь никогда не будет ему давать чувство эстетического наслаждения.¹⁶

...Между тем, за всеми орфографическими дискуссиями (в которые я как учитель практически не вмешиваюсь) уже начался второй урок нашего беспрецедентного диктанта. Непривычная работа, необходимость непрерывной концентрации внимания в условиях, когда идет непрерывный обмен орфографическими вариантами, а Александр Михайлович упивается пластикой произносимого текста, нимало не заботясь о том, что дети пишут с совершенно разной индивидуальной скоростью, а характер работы им совершенно незнаком, - все это увеличивает усталость. Но ни одному ребенку не приходит в голову прекратить работу, хотя прекрасно известно: никакого наказания не последует.

"Взять, к примеру, сентябрь: плохой месяц, пора идти в школу. Или вот август: хороший месяц, в школу идти рано. Июль замечателен, июль просто прекрасен: в июле и речи о школе нет, что бы ни творилось в мире".

Любопытно: когда я замечаю во время диктовки, что в соответствующих местах должны быть проставлены двоеточия, выясняется, что ни у одного из моих первоклашек не возникает сомнений относительно того, как пишется этот знак, хотя за все время обучения мы ни разу к нему специально не обращались. Запятые в текстах искали. Точки - искали. Кавычки - искали... А вот двоеточия, точно помню, не довелось. И вдруг выясняется, что это совсем не трудно. Слышу только тихое бормотание Ани Комаровой, которая поясняет самой себе: двоеточие - это когда точки друг над другом, а многоточие - когда друг рядом с другом. Откуда это у них? Сами догадались.

Достаточно того, что в начале учебного года я возбудил у них острый интерес к проблеме пунктуации, предлагая самим догадаться (и ни разу не предложив своего собственного, учительского объяснения), зачем в разных книжках появляются помимо слов всякие дополнительные значки. Мы брали толстую книжку, страниц эдак в двести пятьдесят, и я предлагал, к примеру, найти все кавычки в этой книге. Книга раздавалась каждому на парту, и шел поиск кавычек на скорость. (Замечу в скобках: выполнить такую работу может любой шестилетний ребенок, даже если он вообще не умеет читать). А после того, как каждый ребенок нашел по пятнадцать-двадцать случаев употребления кавычек, я задавал роковой вопрос: а кто теперь догадается, зачем нужны в тексте эти странные значки?

И было пиршество вариантов. И Александр Михайлович привычно молчал, и, как партизан, не давал "правильного" ответа, вопреки настоятельным "требованиям трудящихся". Так и нее удалось детям выпытать из меня - ни про кавычки, ни про точки, ни про запятые. Но зато - не сомневаюсь в этом - сколько бы они после ни открывали любые книжки, всякий раз их снова начинал дразнить мой вопрос: так зачем же все-таки нужны эти странные значки в тексте? И всякая новая "пунктуационная деталька" порождала в них тот же самый вопрос: а зачем? И глаза их приучались не просто читать слова, а видеть пунктуационно оформленные тексты. Ведь пунктуация - это ключ к тексту, это то, что оформляет его смысл. То, что обычно взгляд маленького ребенка пропускает как нечто малосущественное, для моих детей стало загадкой первой необходимости.

И неизбежно наступал момент, когда они начинали догадываться сами. Особенно в тех случаях, когда родителям удавалось выдержать мою установку и "не проговориться". Ведь в том-то и состоит, может быть, коренное отличие нашей педагогики от принятой в школе. В школе принято, что учитель должен как можно больше говорить и объяснять. Наш учитель - это учитель, который молчит, как партизан, и не "раскалывается", как бы ни требовали этого дети. Они возмущаются, они требуют, они предъявляют ультиматумы. "Александр Михайлович! Если Вы не скажете, как правильно, я Вам никогда и ничего больше не напишу!" - негодует Аня Осипанова - а я молчу. "Долой Александра Михайловича!" - скандируют дети, стуча кулаками по партам, - а я молчу. И они смиряются. И они вынуждены начинать догадываться. Через ошибки, через новый и новый перебор вариантов, но – сами, и это залог их нарастающей (а не угасающей, как это бывает обычно!) поисковой активности. Пусть ребенок идет по "неверному" пути, но зато это его путь, и это залог того, что в какой-то перспективе он займется самокоррекцией. Если же путь навязан извне неким учителем, искусство самокоррекции, искусство самостоятельного и автономного поиска едва ли у этого ребенка возникнет...

…Начинается третий урок. Тоня Гайнуллина - о, как ей трудно дается письмо левой рукой! - смотрит на меня умоляюще: Александр Михайлович! Я уже не могу! Я так устала! У меня рука болит!.. Но нет, продолжает писать и продолжает править ошибки.

"А в июне о школе вообще не задумываешься, июнь лучший месяц из всех, школьные двери широко распахнуты и до сентября еще тысяча лет".

Нет ни одного человека в классе (в том числе, среди шестилеток, которых в классе пятеро), кто не выдержал бы дистанции этого диктантного марафона. Но, что поражает меня более всего: примерно через пятнадцать минут после окончания марафона Никита Петровский, которому еще в октябре не хватало терпения написать одну-единственную строчку (и притом он ставил рекорды по медленности письма - помню, еще 18 октября он целый урок потратил на то, чтобы выцарапать у себя в тетради шесть прописных букв), - так вот, Никита Петровский задал мне совершенно обескураживающий вопрос: "А когда мы продолжим наш диктант?! Я хочу еще!"

И уж что я совсем не мог себе представить, так это то, что, когда на следующий день я, со внутренним трепетом объявил продолжение нашего диктанта (то есть продолжил последовательно надиктовывать книжку Бредбери), класс встретил это известие... аплодисментами!

Вы встречали когда-нибудь на своем пути первоклассников, которые реагировали бы на объявление диктанта аплодисментами? Я - нет. Во всяком случае, до той поры, пока такие первоклассники не появились на втором году нашего эксперимента. Созданные нашими и своими собственными руками. Творения рук, неподвластные воле рук, их сотворивших. Творения наших рук, свободные быть собой. Творения наших рук, но менее всего - по нашему подобию. Дети, в которых ярко и мощно живет - если и не свобода еще, то, во всяком случае, предчувствие свободы. Дети, которые войдут в ХХ1 век не по образу и подобию своих учителей, а по своему собственному образу и подобию. Не дети, которых делает кто-то, а дети, которые делают себя сами.

(апрель, 1994)