Норма письма 116

Знает ли кто-нибудь на свете, как в норме должны писать дети семи или двенадцати лет? Ведь то детское письмо, которое мы по привычке называем «нормальным» для того или иного возраста - это всего лишь выученное письмо. Дети пишут так, а не иначе, потому что их выучили писать под диктовку сначала «Букваря», а затем всякого рода другой учебно-методической литературы. Из года в год детей упорно дрессируют письму определенного рода, натаскивают на некие заранее придуманные образцы письменной речи, а в результате мы получаем удивительный эффект: если устная речь детей-дошкольников удивительно индивидуальна, разнообразна и незаемна, то письменная речь школьников представляет собой набор унылых штампов и клише.

Детям, которые учатся в наших экспериментальных классах, на протяжении первых двух или трех лет обучения вообще не предлагается никаких литературных образцов, и потому детская письменная речь формируется как незаемно-авторская. Я не углубляюсь сейчас в технологические тонкости организации этого процесса - об написано уже достаточно. Но не могу не заметить: дети не переживают отчуждения по отношению к собственным текстам, они откровенно счастливы в своем письме и пишут с удивительной легкостью и изяществом. Уже в первом классе у детей формируется мощная потребность потребность в письме как самовыражении, и к концу первого класса дети исписывают десятки ученических тетрадей, сопровождая каждое свое стихотворение ярким и красочным рисунком.

Ниже я предлагаю вниманию читателя несколько образцов тех авторских текстов, которые являются нормой для учащихся экспериментальных классов вероятностного образования. Подчеркиваю: это тот уровень письма, который я называю нормальным - ведь на самом деле мы совершенно не знаем, что должно рассматриваться в качестве нормы для учащегося первого или седьмого класса.

Вот, к примеру, что пишут второклассники из экспериментального класса в нижегородсткой школе № 186.

Я заблудилась в лесу волос, // и мне было так мягко. // И вдруг меня унесло ветром // и я растаяла в блестящем воздухе облака. // Я стала невесомостью // и стала плавать по ночам и усыплять мир. (Надя Назаркина)

Камни бури были странно фантазийные. // И буря пинала их волнами, // и они жаловались небу. (Наташа Солеева)

«Белый туман сверкал в ночи. // И он плавно плавал по воздуху. // А желтый листок заблудился в тумане» (Кристина Селина)

«Утро летало по небу и сияло золотом. // От этого золота отлетали фонтаном золотистые искры. // Облака покрылись корочкой солнца // и стали светиться» (Миша Дорофеев)

И так далее, и тому подобное - сотни и сотни текстов, которые стали для детей способом жизни, способом дыхания, способом любви.Такого рода текстовые примеры можно приводить не то что десятками - многими сотнями. А легкость и наслаждение, с которым дети пишут такого рода верлибры, является для меня верным доказательством того, что именно такой способ письма является психологически адекватным возрасту семи-девяти лет.

Но вот проходит время, и у детей, почувствовавших первоначальный вкус авторства, возникает потребность в диалоге с «большой» литературой. И у них происходит встреча с этой литературой, но встреча не формальная, проходная, а встреча содержательная, соавторская.

Вот наш екатеринбургский шестой класс. Май.

Открываю наугад томик Заболоцкого, «Городские столбцы» и начинаю читать первые попавшиеся на глаза тексты. Дети слышат Заболоцкого заведомо впервые и слушают завороженно (это в наше-то время, время боевиков и мыльных опер!).

Ликует форвард на бегу, // теперь ему какое дело! // недаром согнуто в дугу // Его стремительное тело. // Как плащ летит его душа, // Ключица стукается звонко // О перехват его плаща. // Танцует в ухе перепонка, // Танцует в горле виноград, // И шар перелетает ряд. // Его хватают наугад, // Его отравою поят, // Но башмаков железный яд // Ему страшнее во сто крат, // Назад! // Свалались в кучу беки, // Опухшие от сквозняка, // Но к ним через моря и реки, // Просторы, площади, снега, // Расправив пышные доспехи // И накренясь в меридиан // Несется шар. // В душе у форварда пожар. // Гремят, как сталь, его колена, // Но уж из горла бьет фонтан, // Он падает, кричит: «Измена!» // А шар вертится между стен, // Дымится, пучится, хохочет, // Глазок сожмет: «Спокойной ночи!» // Глазок откроет: «Добрый день!» // И форварда замучить хочет. // Четыре гола пали в ряд. // Над ними трубы не гремят, // Их сосчитал и тряпкой вытер // Меланхолический голкипер. // И крикнул ночь. Приходит ночь. // Бренча алмазною заслонкой, // Она вставляет черный ключ // В атмосферическую лунку. // Открылся госпиталь. Увы, // Здесь форвард спит без головы. //Над ним два медные копья // Упрямый шар веревкой вяжут, // С плиты загробная вода // Стекает в ямки вырезные, // И сохнет в горле виноград. // Спи, форвард, задом наперед! //Спи, бедный форвард! // Над землею // Заря упала, глубока, // Танцуют девочки с зарею // У голубого ручейка. // Все так же вянут на покое // В лиловом домике обои, // Стареет мама с каждым днем. // Спи, бедный форвард! // Мы живем.

Такой вот, слегка сюрреалистический текст. Но текст вместе с тем пронзительный и завораживающий. Что может в таком тексте уловить на слух десяти-двенадцатилетний ребенок? И неужели он может в самом деле на него содержательно отозваться?

Судите сами.

Передо мной листок с откликом десятилетнего Алеши Мелехина. По зачеркнутым строчкам видно, как он пробивается к собственному ощущению услышанного.

«Короткий звук раздался...» - зачеркнуто.

«В толпе друзей замученные мысли...» - зачеркнуто,

«Танцуют строчки в глазах...» - зачеркнуто,

«В квадрате зацвела картина...» - зачеркнуто.

«Осенний дождь размыло солнце...» - зачеркнуто.

«Зеленый лак травы...» - зачеркнуто.

«Танцует лучик на закате...» - зачеркнуто.

«Звон монет заставляет людей ошибаться...» - снова зачеркнуто. И - потрясающий по своей целостности и законченности текст: