Терапия текстом

Конечно, если исходить из традиционного предположения, что все, написанное первоклассниками, так или иначе навеяно детям учителем, за владиковы стихи про "пятна крови" меня следовало отлучить от преподавания в начальной школе до конца моей жизни. Впрочем, помнится, именно так и ставился вопрос на ученой коллегии Института развития регионального образования (в котором я тогда доцентствовал на какой-то из кафедр, параллельно занимаясь своим экспериментом в одной из екатеринбургских школ). Один заведующий кафедрой нервно заявил, что, в какую газету ни сунешься, всюду - Лобок, и что ему лично Лобки скоро по ночам будут сниться. После чего я робко посоветовал ему обратиться за консультацией к психоаналитику, но он, кажется, не понял юмора.

Другой заведующий заявил буквально так: "Лобка нужно всего обложить красными флажками!". И это звучало настолько жутко, что не спасала никакая внутренняя ирония. Наконец, заведующая кафедрой психологии (фанатичная сторонница обучающей концепции Эльконина-Давыдова) рассказала всему Ученому Совету душещипательную историю о том, что знала меня со студенческих пеленок, что я всегда подавал большие надежды, а теперь вот взял и бессовестно предал высокие идеалы развивающего обучения и, судя по всему, качусь в пропасть. При этом она через слово клялась именами Леонтьева, Гальперина и Давыдова, видимо, не слишком веря в силу собственного авторитета. Одним словом, был не Ученый Совет, а профсоюзное собрание на тему моего морально-педагогического облика. И, заметьте, происходило это не при социализме, а в 1993 году! И только авторитет умного директора этого института,⁶⁸ питавшего ко мне слабость, спас меня от жестокой кары и позволил спокойно продолжить работу...

А ведь все текстовые неожиданности, демонстрируемые экспериментальными детьми, объясняются предельно просто. Научившись писать от первого лица, эти семилеточки очень быстро почувствовали, какой огромный потенциал содержит в себе письменная речь. Ведь до сих пор у них было только одно культурное средство освобождения от подавленных страхов: рисунок. А тут выяснилось, что письменная речь может выступать даже более эффективным средством такого рода. И они бросились выписывать в своих текстах самые глубокие, самые тайные свои страхи и переживания - но облекать их при этом в форму литературы. И это, конечно же, давало им огромное облегчение.

Впрочем, только сейчас я понимаю, до какой степени я был неосторожен и наивен, публикуя детские тексты, аналогичные вышеприведенным, в массовой педагогической прессе. Ведь наши учителя привыкли, что все, что пишут маленькие дети, так или иначе навязано учителем. И когда им на глаза попадались тексты, в которых семилетний ребенок писал о «страдающей душе» или о «двенадцати пятнах крови» на своем лице, - они были абсолютно уверены, что делается это с подачи учителя. Мол, учитель их этому учит, - а как же иначе?

И потому, когда я писал в своих комментариях к публикациям: "смотрите, какие странные вещи вылезают у ребенка наружу, когда он научается письменному самовыражению в возрасте семи лет!", - мне никто не верил, что слова, которыми пишут эти дети, появляются у них без какого бы то ни было наведения со стороны учителя. "Не обманывайте, вы их этому учите!" - говорили мне глаза моих собеседников и собеседниц.

Помню, как Лена Жулина и Таня Лапкина - две чудесные молодые учительницы из школы А.Н.Тубельского - так прямо и сказали мне: "Боже, какие ужасные вещи пишут ваши дети! Чему Вы их учите?!" - это было почти сразу после того, как они прочитали обширную публикацию в "Первом сентября" от 2 февраля 1994 года. А я, не будучи профессиональным учителем, никак не мог понять этой реакции.

Ну, ладно, с Леной и Таней мы, к счастью, познакомились и подружились, и вот я уже целый год провожу свои авторские семинары для них и их коллег в школе Александра Наумовича Тубельского. Но ведь тысячи других учителей наверняка думали и думают так же! Уж таков стереотип: ребенок первого класса не может писать сам. Не может сам формировать словарный запас своей письменной речи. Не может сам определять, о чем ему нужно писать. Мол, возможно это только с подачи учителя.

Но что в таком случае делает маленький ребенок, когда он берет в руки краски или фломастеры и начинает рисовать? Спрашивает ли он у взрослых, на какую тему ему рисовать? Конечно, нет. Он просто рисует - и смотрит, что у него получится. А умный взрослый-психолог может рассказать массу интересного о психологических проблемах этого ребенка на основании его рисунков. И если ребенок рисует зубастых чудовищ, которые пожирают друг друга, или в его рисунках преобладают черные краски - то это будет скорее всего, знаком его психологического неблагополучия. Как и страшные сны которые не случайно снятся детям шести-семи лет: это ведь тоже канал, через который ребенок избавляется от страхов, укоренившихся в его подсознании... И что должен сделать учитель в такой ситуации? Запретить рисовать зубастых чудовищ? Спрятать от ребенка черную краску? Или... помочь ребенку с его психологическими проблемами - и тогда характер рисунка сам изменится?

В сущности говоря, письменная речь первоклассников из экспериментального класса оказалась тем же самым диагностическим средством. И если из текстов х детей лезли наружу всякие чудовища и страшилища, если проступали "пятна крови", и "одинокая, страдающая душа", - то в том-то и состояла суть дела, что это были образы их подсознания, а вовсе не образы, смоделированные педагогом в классе!

Но, что самое удивительное, свободный письменный текст такого рода оказался не только диагностирующим, но и глубоко терапевтизирующим средством. Сегодня я могу сказать совершенно уверенно: озвучивая в своих текстах глубинные страхи и тревоги, эти дети тем самым постепенно избавлялись от этих тревог. А, значит, происходила своеобразная терапия текстами.