Национальная идея или idee fix?

В том-то и состоит суть дела, что, в отличие от этнического родства, которое является естественно-биологическим феноменом, феномен духовного или культурного (национального) родства требует неких объединяющих нацию принципов или символов. Нации требуется некий “культурный знаменатель” , некое знамя, некое символьное имя, подчеркивающее ее принципиальную целостность. Таковым и является та или иная национальная идея, призванная объединить и сплотить нацию как надэтническое единство.

Итак, в самом общем смысле национальная идея - это некий духовный принцип или группа принципов, которые позволяют нации осознать себя как глубокую и органическую целостность, стимулируют нацию к единению, не позволяют нации рассыпаться, раздробиться на этнические или какие-либо иные осколки. Это идея, которая объединяет различные этносы в некую культурно-надэтническую целостность и, тем самым, дает новый и мощный импульс развитию культуры в ее надэтническом, интегральном качестве. И когда говорят, что “народу нужна национальная идея”, имеют в виду идею, вокруг которой могло бы сплотиться сознание народа, идею, которая могла бы объединить и повести за собой весь народ. Иными словами, идею, которая могла бы придать смысл жизни самой нации, предотвратить нацию от возможного распада.

В известном смысле национальная идея - это концентрированное национальное самосознание. В национальной идее нация сознает себя как интегральную целостность, не подвластную расколу. Таким образом, национальная идея должна захватить все слои и страты общества - так, чтобы каждый человек мог увидеть в национальной идее свою неотделимость от нации, тождество своих индивидуальных и общенациональных интересов. В известной степени национальная идея должна быть зеркалом, в котором каждый представитель нации мог бы увидеть свою глубинную суть.

Особый вопрос - о роли и месте национальной идеи в условиях многонационального общества. Здесь, скорее, должна идти речь об общенациональной идее - идее, которая способна консолидировать, объединить в едином порыве все множество составляющих его наций. И уж во всяком случае это не должна быть идея, обосабливающая и противопоставляющая одну нацию другим.

В условиях многонационального государства, когда манифестируется равноценность национальных культур, сплетающих целостную культурную ткань общественной жизни, чрезвычайно важно, чтобы каждая нация поддерживала свое культурное достоинство, не унижая достоинства других наций.

Разумеется, в какой-то мере всякая национальная идея - это миф. А у любого мифа есть, как известно, две стороны: с одной стороны, миф воодушевляет, создает смыслы и стимулы существования, и в этом состоит положительный смысл любой мифологии, но, с другой, в каждом мифе есть своеобразный капкан: миф способен захватывать, засасывать в себя и порождать состояние неадекватности - состояние фанатической веры.

Чтобы ответить на вопрос о той идее (или комплексе идей), которая действительно могла бы объединить российское общество в “едином порыве”, но не довела бы его до коллективного фанатизма, не превратилась в болезненную idee fix, следует прежде всего провести “парад претендентов” - рассмотреть те идеи, которые блуждают в сознании наших соотечественников в качестве явных или не явных претендентов на роль такого рода объединительной идеи. А заодно представить и некоторую ретроспективу идей, вокруг которых действительно происходило сплочение нации в те или иные исторические эпохи, которые действительно захватывали общественное сознание своей идейной мощью.

* * *

Итак, каковы претенденты на роль национальной идеи?

Претендентов, надо сказать, не так много, но претенденты эти достаточно разного калибра и разной перспективности. И сразу следует подчеркнуть, что есть среди них претенденты достаточно опасные.

Вообще следует иметь в виду, что возможны два рода или типа национальных идей (и, соответственно, две стратегии вырабатывания национальной идеи).

Стратегия А. Первая фундаментальная группа национальных идей связана с тем или иным противопоставлением себя чужому.

Здесь четко выделяются несколько возможных вариантов:

Первый вариант - это идеи, формирующиеся у нации в условиях противостояния тому или иному агрессору, и связанные необходимостью сохранить, удержать свою национально-культурную идентичность перед угрозой ее уничтожения извне.

Второй вариант - это та или иная мифология агрессора: когда агрессора нет - его следует выдумать.

Третий вариант - это идеи, связанные со своим собственным агрессивным распространением нации вовне, с колонизирующим подавлением и подчинением чужой национальной самобытности.

К третьему варианту примыкает и четвертый вариант - те или иные формы национально-культурного миссионерства, идеи своей особой национальной миссии в мире.

Стратегия В. Совершенно другой род национальной идеи может быть связан с положительным конструированием себя, своей культуры и своего будущего, которое невозможно вне диалога с иными национальными культурами, и которое менее всего связано с каким бы то ни было противопоставлением себя “чужому” или сравнением себя с “чужим”. Это национальная идея, связанная с той или иной формой образования себя. Понятно, что исторически форм такого образования себя может быть достаточно много, и среди них важно вычленить наиболее перспективные.

Несомненно, что с точки зрения сплачивающей нацию эффективности национальная идея, основанная на противопоставлении себя чужому, неизмеримо более понятна народу и потому более эффективна, нежели идея положительного конструирования себя. И потому именно эта группа идей пользуется наибольшей популярностью как “естественный” объединитель нации. Вместе с тем, именно первая группа идей наиболее опасна и с легкостью превращается в idee fix, затягивая национальное самосознание в свою воронку и создавая эффект национальной неадекватности.

Рассмотрим эти две группы идей и два типа стратегий вырабатывания национальной идеи с точки зрения их достоинств и недостатков, а так же с точки зрения их исторического потенциала.

Итак, начинаем со стратегий группы А.

А-1. Противостояние агрессору

Во все исторические эпохи эта идея обладала абсолютной сплачивающей, объединяющей и воодушевляющей нацию силой. Образ врага сплачивает как ничто другое. Наличие внешнего врага, внешнего агрессора создает угрозу потери национально-культурной идентичности, и это дает беспрецедентный импульс сплочения нации в единое целое. Борьба с внешним врагом до предела обостряет чувство национальной принадлежности, чувство национальной целостности, пробуждает “дух нации”, формирует образ национального отечества.

Весьма отчетливо эта тенденция заявлена в истории России, когда потребность в национальном единении впервые отчетливо заявляет о себе в условиях татаро-монгольского ига, когда освободительная идея становится основой формирования русского национального сознания. И в последующем всякая новая поработительная агрессия дает новые мощные всплески национального духа, что особенно ярко проявляется в Отечественных войнах 1812 и 1941-1945 гг.

А-2. Мифология агрессора

В то же время именно эта идея становится особенно часто предметом политических спекуляций и манипуляций - особенно в кризисные эпохи, когда требуется искусственно поддержать мифологию национального единства. И если реального агрессора нет, его следует выдумать.

Именно этот механизм обеспечения национального единства активно поддерживался в советскую эпоху. Тщательное возделывание образа потенциального “империалистического агрессора” позволяло поддерживать национальный дух в постоянном тонусе.

То, до какой степени эффективно работает этот механизм вплоть до настоящего времени, видно по реакции российского общественного сознания на события в Югославии в марте 1999 года.

Вспомним: когда шла гражданская война в Чечне, российская нация была расколота; но главное, что бросалось при этом в глаза: на митинги выходили жалкие десятки демонстрантов с протестами против войны, на которой гибли десятки тысяч наших соотечественников.

Но вот начались НАТОвские бомбардировки в далекой Сербии - и вдруг это вызвало вспышку национального единения, а на уличные демонстрации с протестами против НАТОвских бомбардировок вышли тысячи людей. Что за парадокс?

В том-то все и дело, что война в Чечне была нашим внутренним делом, и она не вызывала ничего, кроме растерянности и угнетенности в связи со своим заведомым абсурдом. Война в Чечне угнетала чувство национального достоинства, подавляла чувство национальной гордости, разрушала чувство национальной самоидентичности.

Наоборот, НАТОвские бомбардировки Сербии позволили, во-первых, нам сыдентифицироваться с сербами, т.е. с народом, подвергшимся агрессии (рефреном шла мысль: сегодня - сербы, а завтра -мы?!?), и, во-вторых, вычленить четкий образ внешнего агрессора, внешнего врага, который потенциально угрожает нам самим. Это-то и дало вспышку национального самосознания, обострило чувство национального достоинства и национального самолюбия. Россия вновь почувствовала себя в “привычной тарелке” - перед лицом потенциального агрессора, и национальное самосознание взыграло - вплоть до публичного сжигания американских долларов и выбрасывания на улицу американских товаров (это в нищей-то стране?!)

Важный “подраздел” идеи мифологического агрессора - это разнообразные манипуляции с образом “внутреннего врага”. И несомненно, что образ внутреннего врага тоже обладает известным потенциалом сплочения нации. Однако если внешний враг, внешний агрессор - это условие абсолютного сплочения нации, то миф внутреннего врага(религиозного, классового, масонского, этнического и т.п.) не только сплачивает, но и раскалывает нацию.

А-3. Территориальная экспансия

Впрочем, сплочение нации на основе борьбы с внешним врагом, внешним агрессором (даже если это вполне реальный враг) тоже несет в себе определенные проблемы, чревато потенциальными расколами.

Так, уже в эпоху Петра и Екатерины процесс сплочения русской нации перед лицом реального или потенциального агрессора постепенно начинает оборачиваться собственной противоположностью: агрессивной колонизацией все новых и новых пространств и формированием национально-имперского духа. В новых условиях чувство национального достоинства и национальной гордости развивается прямо пропорционально процессу расширения границ Российской империи.

Таким образом, чувство национального достоинства и национальной гордости все более удовлетворяет себя уже не в стратегии противостояния врагу как в стратегии защиты от агрессора, а в стратегии расширения своего национального пространства за счет колонизации новых территорий.

Однако процесс колонизации есть процесс насильственного поглощения не только новых территорий, но и новых народов. А это создает базу для возникновения межэтнической напряженности, а, значит, базу для раскола национального единства.

А-4. Идея миссионерства, идея национальной избранности

К территориальной экспансии как национальной идее тесно примыкает национальная идея миссионерства, идея национальной избранности. Мол, мы занимаем особое место в мире, от нас идет особый свет, особая духовность; наша нация судьбоносна для мира, нам предстоит исполнить особую миссию в мире и т.п.

Миссионерская идея с особой настойчивостью возделывалась в русском православном сознани: мол, Москва - это Третий Рим, а русский народ - это народ-богоносец, воистину наследующий традицию подлинного, ортодоксального христианства, и оттого свет идет с Востока, то есть от нас, и мы должны спасти загнивающий Запад, пошедший по неверному, отступническому (от подлинного христианства) пути.

Своеобразным преломлением этой идеи особой роли России в историческом миропорядке (но уже в модернизированном обрамлении различных европейских доктрин) стала и ленинская идея России как “слабого звена” в мировой системе империализма, и идея коммунистической революции, распространяющейся по всему миру именно из России. Последняя идея, кстати, действительно захватила национальное самосознание русского народа на несколько десятилетий. Но потому и захватила, что являлась всего-навсего модернизированной вариацией православно-церковной идеи о “народе-богоносце”.

И до сих пор миф собственного миссионерства, собственного избранничества как ничто другое греет душу русского народа. Причем, чем хуже реальное положение дел, тем лучше для этого мифа. Снова и снова вспоминается гениальный ленинский ход со “слабым звеном”: оказывается, и в слабости можно обнаружить мировую историческую миссию! И потому снова и снова находятся теоретики (и что существенно, эти теоретики всегда востребованы русским национальным сознанием), которые изо всех сил разрабатывают идею нашей национальной избранности и доказывают, что ось мировой истории проходит через нас. И стоит ли удивляться, что эта идея всякий раз вызывает всплеск национального энтузиазма. Вместе с тем, эта идея связана со скрытой национальной агрессией, и потому - крайне опасная идея

В-1. Конструирование себя как национальная идея

Переходим к анализу второго типа стратегий формирования национальной идеи, стратегий В-типа. Сама суть этих стратегий заключается в том, что каждая развивающаяся нация должна заниматься положительным конструированием себя, образованием себя как культурной целостности.

Формирование и развитие национальной культуры является главным положительным содержанием процесса национального самоопределения и национального развития. Вопрос не в том, чтобы противопоставить себя другим нациям, а в том, чтобы выработать свое самостоятельное культурное содержание, представляемое прежде всего в жизни национального языка и национальной ментальности, т.е. того “способа думания”, который формируется, опять же, в пространстве языка и пространстве тех или иных культурно-исторических реалий.

Если противопоставление чужому является самоочевидным способом национального самоопределения и национальной консолидации, то конструирование себя как культурной целостности - процесс трудный, длительный и неочевидный.

Почему так популярны национальные идеи, связанные с тем или иным противопоставлением своего чужому? Да потому, что они не требуют духовной самоотдачи, “делания себя впервые”.

Скажем, качество “русскости” в их логике ни в коей мере не зависит от самого человека, а определено самим фактом биологического рождения. “Я - русский, значит, я не еврей, не немец, не татарин”. Или: “я - русский, значит, я автоматически богоизбран, на мне особая миссия в мире!” И так далее, и тому подобное. Не нужно возделывать свою культуру, не нужно возделывать себя в культуре, чтобы быть русским. Достаточно “родиться русским” - точно с генетическим клеймом.

Но в том-то и состоит суть дела, что вся жизнь человека - это восхождение к своей национальности, восхождение к своей национальной культуре, открытие себя как представителя той или иной нации. И, соответственно, жизнь нации - это тоже восхождение к себе, к своей культуре, к культуре, которая отнюдь не в прошлом, а в настоящем и в будущем. К культуре, которая еще только должна быть.

Фольклор - это вовсе не национальная культура, а лишь один из источников национальной культуры. Другим источником национальной культуры является собственное творческое деяние того или иного человека. Деяние Пушкина. Деяние Шнитке. Деяние Бродского.

В этом-то и состоит подлинный патриотизм - не в противопоставлении себя чужому, а в служении своему духовному отечеству, в возделывании его культуры, его языка. И в этом смысле великими русскими патриотами являлись (и являются) все те, благодаря кому жила и живет русская культура, жила и живет русская духовность, жил и живет русский язык.

Русский патриот не тот, кто в пьяном угаре бьет себя кулаком в грудь и кричит: “Я - русский! В моих жилах - русская кровь! А ты - жид пархатый (варианты: “чурка азиатская!” “немчура поганая” и т.п. - вариантов множество). Не дадим жидам и чуркам топтать Святую Русь!”.

Это - никакой не патриот. Это - этнический иждивенец, не понимающий и не желающий понять, что патриотизм - это прежде всего деяние духа, патриотизм - это подвиг, это мощная духовная самоотдача в пространстве своей культуры, а вовсе не факт биологического происхождения от “правильных” родителей.

И наоборот: великий русский патриот, национальная слава и гордость не просто России, но гордость и слава именно русской культуры - Иосиф Бродский, совершивший подвиг служения русской культуре и русскому языку, сопоставимый с подвигом Пушкина.

В-2. Реабилитация русскости как национальная идея

Сегодня требуется настоящая Отечественная война, которая защитила бы русскую культуру. Но не от так называемых “инородцев”, а от воинствующего бескультурья так называемых “патриотов”, которые фактически монополизировали пользование такими святыми словами, как “патриотизм”, “отечество”, “русская культура”, а на самом деле просто-напросто дискредитируют эти слова.

Вообще с так называемыми “инородцами” истово борются те, кто на самом деле бесконечно далек от собственной культуры, кто является “культурным пролетарием”, чья “русскость” является этнической фикцией. Достаточно вслушаться в так называемый “русский язык” этих борцов с инородцами: их язык, как правило, ужасающе примитивен и является по сути своей псевдорусским языком. Но зато как легко и удобно: оказывается, чтобы называть себя русским, совсем не обязательно совершать подвиг служения русскому языку, совсем не обязательна какая бы то ни было духовная самоотдача - достаточно с белыми от ненависти глазами клеймить всякого рода “инородцев”. И они даже не замечают, что в их идеологии быть русским означает фактически быть расистом, и это, возможно, самая страшная дискредитация русскости со времен геббельсовской пропаганды.

Как правило, с инородцами борются те, кому не по силам духовный подвиг быть русским. Но вот парадокс - именно они монополизировали право называться “русскими патриотами”! Люди, чье понимание патриотизма и русскости воинствующе примитивно и не означает ничего иного кроме чудовищной дискредитации этих слов.

Увы, так называемая “демократическая общественность” с легкостью необычайной позволила монополизировать использование слов “русский”, “патриотизм”, “национально-патриотический”, “отечество” и “отечественный” тем, чье видение национальных проблем тяготеет к позиции этнического примитивизма, а в крайних своих выражениях имеет расистский душок .

Более того, политизированные средства массовой информации сделали все возможное, чтобы словосочетание “русский патриот” накрепко слилось своим семантическим полем с образом интеллектуальной ограниченности и этнического расизма. Мол, называют себя представители общества “Память”, или баркашовского РНЕ, или зюгановской КПРФ, или ЛДПРовских жириновцев “русскими патриотами”? Значит так-то оно и есть! Значит, и мы будем их так называть. А то, что при этом дискредитируется само понятие русского патриотизма - так это не наше дело.

Увы, язык не терпит такого рода семантических надругательств (надругательств над смыслом) и, в конечном итоге, мстит своим экспериментаторам.

Уже сегодня называть себя “патриотом” и “русским” выглядит как-то неприлично: так и чувствуешь себя в одной кампании с Баркашовым, Зюгановым и Жириновским.

Но никак не в одной компании с Пушкиным и Бродским.

Иначе говоря, “патриотизм” и “русскость” приобрели оттенок... политического клейма. Назвать себя “патриотом” или “русским” - это как бы поставить себе политический диагноз, отнести себя к той группе партий, которая имеет вполне определенные политические ориентации и не гнушается этнического расизма.

Но ведь это же абсурд!

Баркашов “более русский” и “более патриот”, чем Бродский? До какой невменяемости нужно дойти, чтобы принять эту этническую ахинею как этическую аксиому!

Абсурд ситуации доходит до того, что уже словосочетание “русская нация” у целого ряда вполне респектабельных политиков и журналистов становится едва ли не признаком дурного тона, и они предпочитают употреблять более чем странный эвфемизм... “российская нация”, за которым скрывается выраженный страх быть обвиненным в русском национализме. Мол, ежели ведется речь о “русской нации”, то заведомо с националистическим душком. А все потому, что (вслед за Баркашовым и компанией) “русскость” рассматривается как заведомо этническое, а не культурное качество. Так, глядишь, пройдет какое-то время, и в школах начнут изучать не “русский язык”, а некий “российский язык”, и детей начнут убеждать в том, что Пушкин и Бродский писали на “российском языке”.

Другой распространенный эвфемизм - словосочетание “русскоязычная литература”, все чаще заменяющее выражение “русская культура”. И смысл такой замены настолько же прозрачен, насколько, опять же, безграмотен. Те, кто употребляет такое словосочетание, как бы соглашаются с мнением так называемых “патриотов”, что на русском языке пишут не только русские “по происхождению”, не только “этнически русские”, но и всякие “инородцы”. По этой логике, если писатель Анатолий Иванов безусловно является русским, а не только русскоязычным писателем, то, допустим, писатель Виктор Шендерович - это конечно же, русскоязычный писатель (раз пишет на русском языке), но, простите, никакой не русский, а совсем даже наоборот - еврей.

Тем самым вновь проблема национальности и национальной культуры безграмотно заменяется проблемой этнического происхождения. А те, кто бездумно пользуется словосочетанием “русскоязычная литература”, как бы принимают право на существование позиции этнического расизма.

Суть дела, однако, заключается в том, что и Виктор Шендерович, и Иосиф Бродский, и Чингиз Айтматов являются абсолютно русскими, а никакими не “русскоязычными” писателями, коль скоро русский язык является их родным языком - языком, в пространстве которого они личностно родились, на котором они думают, чувствуют, пишут. И даже переходя на другие языки письма (как в случае с Иосифом Бродским, перешедшим на английский язык), они остаются до мозга костей русскими, а не “русскоязычными” писателями.

Понятие “русскоязычности” (как понятие “англоязычности” или “испаноязычности”) имело бы смысл только в том случае, если бы исторически сформировались две или более нации, две или более национальных культурных общности (с разными территориями и культурными традициями), имеющими в основе один и тот же язык. Если бы, скажем, лет двести назад российская империя раскололась на две суверенные части, каждая из которых сохранила бы в качестве базового государственного языка русский язык, но при этом каждая сформировала бы вполне самобытную культуру. Впрочем, что-то подобное ведь произошло при разделении Древней Руси на «Белороссию», «Малороссию» и «Великороссию»; однако никому не приходит в голову называть литературу этих трех стран “русскоязычной” - предполагается, что там сформировались вполне самостоятельные (хотя и очень похожие на русский) языки. И связано это с тем, что к моменту появления этих трех “росских” государств они не обладали развитой литературой (в отличие от Испании или Англии к моменту колонизации Америки), ведь письменная культура и литературная традиция - это один из важнейших механизмов поддержания языковой самоидентичности нации.

Итак, эвфемизм “русскоязычности”, как и эвфемизм “российской нации” является не чем иным, как еще одной скрытой манифестацией этнического расизма.

Пора, наконец, кончать с этой безудержной путаницей и вопиющей безграмотностью. Мы должны, наконец, понять, что смысловые нормы словоупотребления должны оберегаться с не меньшей тщательностью нежели орфоэпические нормы (правила произношения). И что человек, бесцеремонно и беспардонно путающий смыслы слов не менее безграмотен, и уж тем более - более опасен, нежели человек, произносящий слово “углубить” с ударением на втором слоге.

Мы должны: наконец, понять и внятно проговорить, что нет никакой такой “российской нации”, а есть Россия как многонациональное государство. И что среди множества существующих в России национальных культур существует русская национальная культура, определяемая прежде всего бытием живого великорусского языка и русская нация. И что принадлежность к русской нации определяется не родом, не кровью, а исключительно бытием в культуре, бытием в пространстве русского языка и русской ментальности. И что к генетическому происхождению феномен “русскости” не имеет ровным счетом никакого отношения - равно как не имеет отношения к генетическому происхождению феномен “французскости”, “немецкости”, “американскости” или “английскости”.

И настал момент, когда мы просто обязаны разработать национальную программу реабилитации русскости и патриотизма, общенациональную программу возвращения этим словам адекватного смысла.

Во всяком случае, если группа малограмотных людей, агрессивно называющих себя “патриотами”, бесцеремонно оккупировала некое словосочетание, присвоив себе безраздельное право называться “русскими патриотами”, люди здравого ума должны иметь встречное право на движение сопротивления. Сопротивления воинствующему бескультурью, монополизирующему и дискредитирующему слово “русский” и слово “патриот”.

Реабилитация русскости в ее “многоэтническом формате”, развитие русского языка и живой русской культуры как основная стратегия сохранения и развития русской нации - это наиболее очевидная национальная идея, способная сплотить, консолидировать русскую нацию как многоэтническое образование.

Важно подчеркнуть, что реабилитация русскости и развитие национальной русской культуры - это менее всего обращение к культуре в ее фольклорном, “народном” качестве. Русский народ и русский фольклор - это лишь один из источников русского языка и русской культуры в их реальном историческом развитии.

Мы должны, наконец, понять, что национальная русская культура в ее реальной исторической жизни - это отнюдь не только культура кокошников и фольклорных песен, но культура Пушкина и Гоголя, Малевича и Мандельштама, Прокофьева и Эйзенштейна, Окуджавы и Галича, Бродского и Шнитке. Развитие этой национальной русской культуры, культуры русской ментальности должно быть стратегической национальной идеей, стратегической национальной задачей - условием выживания и спасения самой нации.

В-3. Пушкин как национальная идея

Совершенно особое место в этом развитии русскости принадлежит развитию русского языка.

Язык - основа ментальности. Развитие русского языка - основа развития русской ментальности. Формирование русскости, русской ментальности происходит прежде всего через язык.. И потому необходимо, чтобы на уровне государственной политики развитие русского языка было заявлено как национальная ценность.. Важно довести до массового сознания, что язык - это не просто средство общения, но мировоззренческая ценность и высшее духовное достояние нации. Необходимо создать своеобразный культ русского языка и вывести это на уровень государственной стратегии.

При этом следует иметь в виду, что культ русского языка - это, конечно же, не культ того учебного “русского языка”, который преподается в школе детям. Этот, школьный курс русского языка представляет собой унылый набор орфографических и синтаксических правил, и, скорее, отвращает от языка, чем создает в нем потребность. Равно как и школьный курс “литературы”, скорее, отчуждает ребенка от мира литературы, чем формирует в нем потребность.

Нет, речь о культе живого языка, и прежде всего - в реальности его живого литературного существования, в реальности той литературной традиции, создателем и национальным символом которой является Пушкин, и которая “дышит” реальной литературной практикой сегодняшнего дня.

Необходимо, чтобы сама способность писательства, способность литературного творчества, способность жизни в литературном, поэтическом языке была осознана как национальная потребность и государственная задача. Необходимо понять, что нация сильна словом, что развитость языка - важнейший показатель развитости нации, и что развивающийся язык, развивающаяся литература - важнейший показатель того, что у нации есть будущее.

Так вот, абсолютно необходимо, чтобы потребность в русском литературном языке - языке Пушкина, Блока, Цветаевой, Мандельштама, Бродского и т.д. стала нормальной человеческой потребностью каждого представителя нации, а, значит, и нации в целом.

И одновременно эта же идея может выступить консолидирующей основой для сплочения всего многонационального российского сообщества, поскольку в российском государстве именно русский язык является языком межнационального общения, создает языковую среду многонационального бытия. И оттого должна быть особая федеральная программа развития русского языка как средства межнационального общения. При этом русский язык не должен быть навязан другим нациям, а должен быть пережит как органическая потребность.

А это значит, что он должен явиться другим нациям не просто как средство общения, а как средство самовыражения, средство выражения души, как поэзия. Как язык Пушкина и Бродского.

В этом и состоит суть тезиса о Пушкине как о национальной идее России.

Национальная культура состоятельна, когда она пронизана культом своего языка.

В сущности говоря, это тезис о радикально новом образе образования - образовании, которое могло бы стать действительной точкой консолидации нации, об образовании как национальной идее.

Но об этом - в другой статье. (март, 1999)