Глава I. Развитие представлений о реальном

Раздел 2. Этноцентризм, расизм и самобытность

21

димся в дальнейшем, что после первой мировой войны прогресс юридической антропологии был наиболее ощутим в европейских странах, которым удалось сохранить за собой обширные колони­альные территории. Антропология не была, однако, инструментом колониализма, она, скорее, разоблачала его. Во многих отношениях она была и остается дисциплиной, которая неоднократно предос­терегала от опасностей этноцентризма.

Раздел 2. Этноцентризм, расизм и самобытность

Этноцентризм — довольно старая позиция, общая для боль­шинства обществ, как современных, так и традиционных. Послед­ние совсем не составляют исключения. Как пишет об этом К. Леви-Строс, «для широких слоев человеческого рода в течение десятков тысячелетий понятие человечества, казалось, практически отсут­ствовало. Человечество прекращается за пределами границ пле­мени, лингвистической группы, нередко даже за пределами де­ревни, причем в такой степени, что большое число так называе­мых примитивных народностей дают сами себе названия, которые означают «люди» или, иногда (скажем об этом довольно деликат­но), «хорошие», «замечательные», «завершенные», в то же время давая другим названия, в которые входят такие определения, как «плохие», «злые», «ходящие по земле обезьяны» или «куриные яйца». Так, термин «инуиты» означает «настоящие люди», в то время как соседние с инуитами индейцы называют их эскимосами, т. е. «пожирателями сырого мяса» (синоним «дикарей»), а те, в свою очередь, называют их «вшами».

У представителей западного общества часто был такого же рода рефлекс во время первых контактов с «дикими народами» в Америке. В 1579 г. в своем знаменитом эссе «О каннибалах» Мон-тень уже писал: «Ведь, по правде говоря, у нас, по-видимому, нет другого мерила истинного и разумного, как служащие нам приме­рами и образцами мнения и обычаи нашей страны. Тут всегда и самая совершенная религия, и самый совершенный государствен­ный строй, и самые совершенные и цивилизованные обычаи».

Этноцентризм сводится, таким образом, к представлению о дру­гом обществе в зависимости от собственных идейных категорий, что весьма часто ведет к тому, что сравниваемое общество лишает­ся какого-либо уважения. Этот этноцентризм был характерен (и сохраняется по сей день) и в юридической области. Самое большое смешение понятий, и мы будем к этому возвращаться не раз, состо­ит в отождествлении права и закона, права и государства.

Ж. Пуарье прав, когда, перечисляя основные образующие при­знаки этого юридического этноцентризма, называет наследие рим­ского права, рассматриваемого долгое время как писаный Разум;

наполеоновские кодексы, испытавшие одновременно влияние как римского права, так и идей философов-рационалистов XVIII в. Логика декартовского типа структурирует всю систему нашего права. Применимая к нашему типу цивилизации, она, напротив, не подходит для юридической культуры, создаваемой на основе других систем ценностей.

Юристы выхолащивали основное содержание норм традици­онного права: смешивая отсутствие письменности и устный ха­рактер норм права, они сделали неписаные нормы синонимом слу­чайности и произвола; месть ассимилировалась ими с кровавой анархией в урегулировании конфликтов и отвергалась в пользу публичного наказания; система матрилинейных связей в семье ас­социировалась с принуждением в отношении индивидов и счита­лась архаизмом, противоречащим цивилизованной модели, осно­ванной на консенсусе нашей западной семьи; общинное владение землей за неимением других сходных проявлений цивилизованной собственности отбрасывалось в пользу понятия о ничейной земле, ставшей свободным полем захвата и уступок этой земли колони­стам; множественность правопорядков рассматривалась как бес­порядок и бесправие по отношению к нашим унитаристским идео­логиям и республиканскому эгалитаризму. Наконец, следует доба­вить, что европейским юристам не удается, если вообще предпо­ложить, что у них возникает в этом потребность, перевести на юридической язык специфический характер традиционных кон­цепций.

Этноцентризм имеет поэтому тяжелые последствия. С функ­циональной точки зрения, он разделяет с расизмом вину за укре­пление позиций группы, которая практикует этот расизм. Обе позиции не столь уж далеки одна от другой. Если этноцентрист сравнивает культуры, отдавая преимущество своей, по меньшей мере, так, как мы видели это на примере античного гуманизма, он как бы оставляет дикарю дверь открытой: он всегда может «спа­стись», став цивилизованным человеком. Расизм же усиливает эт­ноцентризм незыблемыми биологическими детерминантами: ра­сизм порожден страхом перед другим и находит оправдание в классификационной активности человеческого разума, основыва­ясь на специфических элементах. Расист многое выводит из на­следственности, многое связывает с цветом кожи, причем послед­нее связано с характером непосредственного восприятия челове­ческого существа (можно представить себе другие классифика­ции, основанные на осязании, на слухе, к чему были склонны индо­европейцы, когда изобретали термин «варвары»).

На поверку выходит, что неоправданное преимущество при­дается чувственному восприятию, согласно применяемым крите­риям определения расовой принадлежности. Хотя, конечно, даже сохраняя идею расовой принадлежности, можно убедиться, что

22