Глава II. Юридическая антропология позитивного права

Раздел 2. Мутации семьи и ее устойчивость

257

ют о нем лишь в самой лаконичной форме: ни Гражданский кодекс 1804 г., ни Уголовный кодекс 1810 г. не определяют его. Доктрина впервые обращается к определению этого запрета в 1899 г. в «Трак­тате по гражданскому праву» Планьола. И тем не менее, хотя о самоц понятии инцеста ничего не говорится, но, судя по оценке его последствий, отрицательное отношение к нему наполеоновских законодателей не оставляет ни малейшего сомнения. Статья 331 Гражданского кодекса лишала прав детей, рожденных от крово­смесительных браков, а также незаконнорожденных, так как по­следующий брак их родителей признавался невозможным; ст. 335 запрещала добровольное признание таких детей их родителями; ст. 342 возбраняла любые попытки установления при этом мате­ринства или отцовства. Только ст. 762 признавала за такими деть­ми право на получение алиментов, в том случае, если их родите­ли уперли. Эта возможность была весьма спорной, так как такие дети не имели права пытаться установить свое происхождение. Во всяком случае, на практике такие факты не встречались¹.

Со времени Гражданского кодекса 1804 г. до наших дней эволю­ция 6 этой области отмечена двумя особенностями: ограничение за­прета в гражданском праве (он касается, в первую очередь, родите­лей it детей, так как для законодателя родительский авторитет и полойые отношения исключают друг друга) и более сильная репрес­сия в уголовном праве. Но в целом этот вопрос по-прежнему остает­ся в тени. Уголовный кодекс рассматривает инцест только как отяг­чающее обстоятельство при изнасиловании (ст. 331), а Гражданский кодекс, не определяя его, перечисляет тех родственников, брак меж-ДУ которыми невозможен (ст. 161—164). В отношении таких родст­венников запрет носит безоговорочный характер по прямой линии и выборочный (частичный) по боковой. Надо также отметить, что по­добный запрет распространяется также на браки между усыновите­лями и усыновленными, и это наглядно доказывает, что не одни только мотивы евгеники являются основанием запрета на инцест.

Итак, постоянное существование запрета на инцест в нашем обществе ставит два вопроса. Первый касается того лаконизма, который присущ праву в этом отношении, заставляющего думать, что запрет этот был изобретен именно правом. В то же время мы знаем, что корни этого запрета лежат в культуре. Игнорирование этого факта законодателем объясняется, без сомнения, тем, что на своем уровне он может решить проблему простым перечислени­ем Степеней родства: так или иначе, но каждый индивид уверен, что знает, почему он не может вступить в брак с близким родст­венником, а от права требуется только обозначить границы этого

родства. С другой стороны, на более глубоком уровне, государство, устами которого гласит кодекс, должно хранить в этом вопросе молчание: ибо законодательствовать в отношении запрета на кро­восмешение, значило бы придавать значение закону обмена и как следствие — тем родственным группам, наличие которых связано для государства с потенциальной опасностью.

Но почему этот запрет продолжает существовать в наше вре­мя, тогда как в целом в современном обществе эти группы, кажет­ся, играют гораздо менее значительную роль, чем в традиционных обществах? Мы хорошо знаем, что у нас — по крайней мере, мы так считаем — любой брачный союз основывается не только на соображениях генеалогического порядка, а руководствуется и ины­ми критериями, прежде всего экономическими, политическими и социальными. Ответ на поставленный вопрос будет тем более по­лон, чем менее конкретен, если предположить, что запрет на ин­цест основан не только на генетической опасности последнего. Со­гласно Ф. Эритье и Ф. Зонабенду, запрет на инцест остается акту­альным, так как даже в нашем современном обществе существуют определенные правила в создании брачных союзов. Леви-Строс не исключает, что в один прекрасный день этот запрет исчезнет, но не ранее чем появятся иные способы обеспечить прочность социаль­ных связей¹. Наконец, в нашем понимании, устойчивость запрета на инцест может быть истолкована как некий противовес. В самом деле, утвердившаяся тенденция к социальной гомогамии скрыто отрицает правило обмена. Устойчивость запрета на инцест проти­востоит в данном случае кажущемуся отрицанию социальных групп, служит своего рода призывом к действию закона обмена.

Как бы то ни было, устойчивое наличие запрета на инцест дока­зывает, что семья всегда балансирует между данными природы и социальными императивами. Традиционные общества придают осо­бое значение последним, тогда как в нашем обществе семью, скорее, относят к первым. По крайней мере, это демонстрируют наши совре­менные концепции, касающиеся понятия преемственности.