Из книги м. Е. Салтыкова-щедрина

"В СРЕДЕ УМЕРЕННОСТИ И АККУРАТНОСТИ"

Я не раз задумывался над финалом, которым должно разрешиться

молчалинское существование, и, признаюсь, невольно бледнел при мысли об

ожидающих его жгучих болях... Больно везде: мозг горит, сердце колотится в

груди... Надо куда-то бежать, о чем-то взывать, надо шаг за шагом перебрать

всю прежнюю жизнь, надо каяться, отрицать самого себя, просить, умолять...

Вот "больное место" беззащитного, беспомощного молчалинства.

- Это Молчалин-то беззащитный?! Молчалин беспомощный?! - возмущенно

воскликнул Тугодум. - Ну, знаете! Уж от кого другого, но от Щедрина я этого

никак не ожидал!

- Ты отнесся бы к этой мысли Щедрина иначе, - сказал я, - если бы читал

его книгу. Ты знаешь, самое поразительное в ней то, что Щедрин не только не

смягчил, но даже усилил всю остроту сатирического разоблачения Молчалина и

"молчалинства". И в то же время он сумел увидеть в этом явлении и его

трагическую сторону.

- А разве так может быть, чтобы сатирический образ был трагическим? -

удивился Тугодум.

- Конечно! Я уверен, что ты и сам, без моей помощи, выстроишь целую

галерею художественных образов, в которых сатира и трагедия слились воедино.

Сатира или трагедия?

Как мы только что выяснили, фигурой трагической можно назвать и

Молчалина. Тень трагедии лежит даже и на гоголевском Плюшкине.

Дон-Кихот (мы об этом уже говорили) задумывался как пародия, как сатира

на рыцарские романы... А чеховский Беликов! Разве это не сатира? Да еще

какая злая сатира... И в то же время он фигура, безусловно, трагическая. Вы

только представьте себе весь ужас этого существования в тесном футляре

готовых формул и циркуляров...

Но пожалуй, яснее, отчетливее, чем на любом другом примере, можно

разглядеть это диалектическое единство сатиры и трагедии на примере

гончаровского Обломова. И тут, я думаю, есть смысл вернуться к статье

"Комсомольской правды", на которую я ссылался в начале этой главы.

Автор ее (надеюсь, вы об этом не забыли) сокрушался и негодовал по

поводу того, что на великом историческом распутье русская интеллигенция, к

стыду и несчастью своему, вслед за Писаревым, Чернышевским и Добролюбовым, в

качестве положительного идеала, примера для подражания выбрала Базарова. А

надо было ей, как он считает, выбрать - Обломова.

Роман "Обломов", на его взгляд, замечателен прежде всего тем, что в нем

автор "ставит вопрос главный - для чего мы живем? В чем смысл жизни?" И

ответ Гончарова на этот вопрос вопросов, уверяет он нас, целиком и полностью

совпадает с ответом Обломова. А Илья Ильич отвечал на него так:

Из романа и. А. Гончарова "обломов"

- ...Надев просторный сюртук, или куртку какую-нибудь, обняв жену за

талью, углубиться с ней в бесконечную, темную аллею; идти тихо, задумчиво,

молча, или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья, как биение пульса;

слушать, как сердце бьется и замирает; искать в природе сочувствия... и

незаметно выйти к речке, к полю... Река чуть плещет; колосья волнуются от

ветерка, жара... сесть в лодку, жена правит, едва поднимает весло...

- Да ты поэт, Илья! - перебил Штольц.

- Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать

ее! Потом можно зайти в оранжерею, - продолжал Обломов, сам упиваясь идеалом

нарисованного счастья.

Он извлекал из воображения готовые, давно уже нарисованные им картины,

и оттого говорил с воодушевлением, не останавливаясь.

- Посмотреть персики, виноград, - говорил он, - сказать, что подать к

столу, потом воротиться, слегка позавтракать и ждать гостей. А на кухне в

это время так и кипит; повар в белом, как снег, фартуке и колпаке, суетится;

поставит одну кастрюлю, снимет другую, там помешает, тут начнет валять

тесто, там выплеснет воду... До обеда приятно заглянуть в кухню, открыть

кастрюлю, понюхать, посмотреть, как свертывают пирожки, сбивают сливки...

Потом, как свалит жара, отправили бы телегу с самоваром, с десертом в

березовую рощу, а не то как в поле, на скошенную траву, разостлали бы между

стогами ковры, и так блаженствовали бы вплоть до окрошки и бифштекса...

Темно; туман, как опрокинутое море, висит над рожью; лошади вздрагивают

плечами и бьют копытами: пора домой. В доме уже засветились огни; на кухне

стучат в пятеро ножей: сковорода грибов, котлеты, ягоды...

Оказывается, он и в самом деле поэт - Илья Ильич Обломов. Нарисованная

им картина и впрямь исполнена истинной поэзии. Но именно вот тут и

произносится впервые в романе это ядовитое (по выражению самого Обломова),

на много лет вперед определившее наше отношение к этой поэтической мечте

Обломова слово.