Из статьи и. Вирабова

"ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ"

За что мы судим его?

За то, что у марксистов, коммунистов, бомбометателей и прочих были

другие представления о смысле жизни и счастье? И к этому смыслу должны были

быть принуждены все поголовно? Да за что же, помилуйте? Чего не понял

Добролюбов (и иже с ним), так это того, что роман ставит вопрос главный -

для чего мы живем? В чем смысл жизни? В борьбе? В победе над соперниками по

соцсоревнованию? В укреплении рядов своей партии?..

Возьмите любую цивилизованную страну. Обломовых там всюду большинство.

Обывателей. Нормальных людей. Не "лишних". Право обывателя жить, не

вписываясь в официальную идеологию, жить неподнадзорно - обычное гражданское

право...

Победа социализма, провозглашенная Сталиным и его верными

коммунистическими последователями, и была победа над 06ломовым.

Я уделил так много места статье, появившейся двенадцать лет тому назад

в "Комсомольской правде", потому что на ее примере особенно ясно видно, как

мало, в сущности, изменился сам подход к пониманию и восприятию

художественного образа.

В трактовке образа Базарова (или Обломова) автор "Комсомольской

правды", казалось бы, ушел очень далеко от традиционного, школьного взгляда.

Но на самом-то деле он - если вдуматься - ни на шаг от него не ушел. В

трактовке его поменялись только знаки. Там, где раньше был плюс, у него

минус. И - наоборот.

Был (условно говоря) положительный Базаров и отрицательный Обломов. А

теперь Базаров стал отрицательным, а Обломов - положительным. Базаров -

объектом злобного разоблачения, а Обломов - чуть ли не идеальным героем,

образцом для подражания. Вот, в сущности, и вся перемена.

Если мы хотим понять природу того или иного художественного образа, нам

прежде всего надо отказаться от всяких попыток подогнать этот образ под

какую-то одну мысль, под какое-то одно определенное суждение. Отказаться от

любых этикеток, ярлыков, любых готовых определений вроде того, что Плюшкин -

это скупец, Тартюф - лицемер, а Обломов - лентяй.

- Но позвольте! - предвижу я возражение. - Ведь вы же сами говорили,

что имена этих, как, впрочем, и многих других литературных героев стали

нарицательными. Что, желая назвать человека скупердяем, скопидомом, хранящим

в своем хозяйстве всякий ненужный хлам, мы часто говорим: "Да ведь это

Плюшкин!", а про какого-нибудь лежебоку, не желающего завязывать шнурки на

ботинках и предпочитающего любой нормальной обуви разношенные домашние

шлепанцы: "Ну прямо настоящий Обломов!"

Да, это так. Но при этом и Плюшкин, и Обломов, и Хлестаков, и все

прочие литературные герои, даже те, чьи имена стали нарицательными, - живые

люди, характеры которых не укладываются ни в эти, ни в какие-либо другие

жесткие определения.

Чтобы понять, как и почему это происходит, я предлагаю вам отправиться

со мной в небольшое путешествие (разумеется, воображаемое).

Вместе со мной в это путешествие отправится уже знакомый вам мой

постоянный (тоже воображаемый) спутник по прозвищу Тугодум.