Из письма в. А. Жуковского а. С. Пушкину

6 Июля 1834 года

Я право не понимаю, что с тобою сделалось; ты точно поглупел; надобно

тебе или пожить в желтом доме, или велеть себя хорошенько высечь, чтобы

привести кровь в движение. Бенкендорф прислал мне твои письма, и первое и

последнее. В первом есть кое-что живое, но его нельзя употребить в дело, ибо

в нем не пишешь ничего о том, хочешь ли оставаться в службе или нет;

последнее, в коем просишь, чтобы все осталось по-старому, так сухо, что оно

может показаться государю новою неприличностию. Разве ты разучился писать;

разве считаешь ниже себя выразить какое-нибудь чувство к Государю? Зачем ты

мудришь? Действуй просто. Государь огорчен твоим поступком, он считает его с

твоей стороны неблагодарностию... Одним словом я все еще стою на том, что ты

должен написать прямо к Государю и послать письмо свое через гр.

Бенкендорфа. Это одно может поправить испорченное...

Пришли мне копию того, что напишешь; хоть, вероятно, мне покажут...

Объяснимся (ведь ты глуп): ты пришлешь мне свое письмо с моим посланным и

тотчас пошлешь узнать, приехал ли Бенкендорф... Всего важнее не упустить

времени.

Из письма а. С. Пушкина в. А. Жуковскому

6 Июля 1834 года

Я право сам не понимаю, что со мною делается. Идти в отставку, когда

того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства,

собственное мое спокойствие - какое тут преступление? какая неблагодарность?

Но Государь может видеть в этом что-то похожее на то, чего понять все-таки

не могу. В таком случае я не подаю в отставку и прошу оставить меня в

службе. Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми? Во

глубине сердца своего я чувстную себя правым перед Государем... Что мне

делать? просить прощения? хорошо; да в чем? К Бенкендорфу я явлюсь и объясню

ему, что у меня на сердце - но не знаю, почему письма мои неприличны.

ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ

А. Х. БЕНКЕНДОРФА ИМПЕРАТОРУ

Так как он сознается в том, что просто сделал глупость, и предпочитает

казаться лучше непоследовательным, нежели неблагодарным, так как я еще не

сообщал о его отставке ни князю Волконскому, ни графу Нессельроде, то я

предполагаю, что Вашему Величеству благоугодно будет смотреть на его первое

письмо, как будто его вовсе не было... Лучше чтобы он был на службе, нежели

предоставлен себе!!

РЕЗОЛЮЦИЯ НИКОЛАЯ

Я ему прощаю, но позовите его, чтобы еще раз объяснить ему всю

бессмысленность его поведения и чем все это может кончиться; то, что может

быть простительно двадцатилетнему безумцу, не может применяться к человеку

тридцати пяти лет, мужу и отцу семейства.

ИЗ ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА Н. Н. ПУШКИНОЙ

11 Июля 1934 года

На днях я чуть было беды не сделал: с ТЕМ чуть было не побранился - и

трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь - другого не наживу.

ИЗ ДНЕВНИКА А. С. ПУШКИНА

Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором - но все

перемололось. Однако это мне не пройдет.

- Все это безумно интересно, - сказал Уотсон, дочитав до конца

"пушкинское досье" Шерлока Холмса. - Но я, признаться, так и не понял, какое

отношение все это имеет к "Сказке о золотом петушке"?

- Самое прямое! Вы только вдумайтесь в то, что произошло. В тысяча

восемьсот двадцать шестом году царь торжественно обещает поэту не посягать

на свободу его творчества. Но прошло семь лет, и поэт узнал, чего стоит

царское слово! Торжественное царское обещание освободить его от ненавистной

ему цензуры обернулось мелочным полицейским сыском, перлюстрацией его

частных писем, чуть ли не подглядыванием в замочную скважину. А обещанная

ему независимость - "оковами службы царской", от которых ему так и не

удалось избавиться: чем кончилась его отчаянная попытка сбросить эти оковы,

вы сейчас видели.

- Но при чем тут все-таки "Сказка о золотом петушке"? - продолжал

недоумевать Уотсон.

- Как? Вы все еще не поняли? - удивился Холмс. - Да ведь ссора

мудреца-звездочета с царем Дадоном до очевидности автобиографична! В

черновой рукописи сказки намеки на это были совсем прозрачные. Вот,

например, в одном из черновиков была такая строчка: "Но с царями плохо

вздорить". Слово "царями" Пушкин сперва не решился оставить. Он зачеркнул

его и написал: "Но с могучим плохо вздорить". Однако этот вариант ему не

показался удачным, и в беловом экземпляре он все-таки восстановил прежний:

"Но с царями плохо вздорить". Очевидно, уж очень ему хотелось оставить этот

прямой намек. Однако в печатной редакции он все же предпочел этот чересчур

ясный намек слегка зашифровать. Исправил так: "Но с иным накладно вздорить".

- И откуда только вы все это знаете! - восхищенно воскликнул Уотсон.

- О, это не моя заслуга, - отмахнулся Холмс. - Все эти варианты теперь

уже хорошо известны, они напечатаны в полном, академическом собрании

сочинений поэта... Однако позвольте, я продолжу свои разъяснения. Итак, мы

остановились на том, что в окончательном варианте намек на царя принял такую

форму: "Но с иным накладно вздорить". Казалось бы, хорошо! Но при такой

поправке слишком уж прозрачной становилась концовка, которая сперва звучала

так: "Сказка ложь, да нам урок, а иному и намек". Выходило уж очень дерзко.

Ведь при таком раскладе было совершенно ясно, что иной - это не кто иной,

как царь. Стало быть, вся сказка - прямой упрек царю. И тогда Пушкин изменил

последние строки. Теперь, как вы знаете, они звучат так: "Сказка ложь, да в

ней намек: добрым молодцам урок".

- Вы хотите сказать, что добрый молодец - это Николай Первый? -

недоверчиво спросил Уотсон.

- Ну да! "Сказка о золотом петушке" - это, в сущности, притча о

неисполнении царского слова. Вспомните! Царь Дадон обещает звездочету: "Волю

первую твою я исполню, как мою". Но когда дело дошло до расплаты...

Взгляните!

Он развернул перед Уотсоном книгу и ткнул пальцем в то самое место,

которое недавно показывал ему Уотсон:

Что ты? - старцу молвил он. -

Или бес в тебя ввернулся?

Или ты с ума рехнулся?

Что ты в голову забрал?

Я, конечно, обещал,

Но всему же есть граница...

- Да, - вынужден был согласиться Уотсон. - Пожалуй, это достаточно

ясно.

- А в черновом варианте было еще яснее, - сказал Холмс. - Там

говорилось прямо... Вот!

Раскрыв том академического собрания сочинений, он прочел:

- "Царь! - он молвил дерзновенно. - Клялся ты..." Дальше зачеркнуто...

"Обещал, что непременно..." Опять зачеркнуто... А потом... Читайте, Уотсон,

читайте!..