Из правительственного сообщения

ОТ 10 ЯНВАРЯ 1775 ГОДА "О НАКАЗАНИИ

СМЕРТНОЮ КАЗНИЮ ИЗМЕННИКА, БУНТОВЩИКА

И САМОЗВАНЦА ПУГАЧЕВА И ЕГО СООБЩНИКОВ"

Подпоручика Михаила Швановича за учиненное им преступление, что он,

будучи в толпе злодейской, забыв долг присяги, слепо повиновался

самозванцевым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти, - лишив

чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу.

- Ну, это мало что нам дает, - сказал Тугодум.

- Да, немного, - согласился я. - Но вот еще один любопытный документ.

Это запись, сделанная рукой самого Пушкина.

Заметка о шванвичах, сохранившаяся в бумагах

А. С. ПУШКИНА

Немецкие указы Пугачева писаны были рукою Шванвича.

Отец его, Александр Мартынович, был маиором и кронштадтским комендантом

- после переведен в Новгород. Он был высокий и сильный мужчина. Им разрублен

был Алексей Орлов в трактирной ссоре. Играя со Свечиным в ломбр, он имел

привычку закуривать свою пенковую трубочку, а между тем заглядывать в карты.

Женат был на немке. Сын его старший недавно умер.

Слышано от Н. Свечина

- Опять Орлов! - разозлился Тугодум. - Вы скажете мне наконец, кто

такой этот Орлов? И какие такие немецкие указы Пугачева?

- Шванвич у Пугачева был переводчиком. Переводил пугачевские указы на

немецкий язык.

- А отец тут при чем? Не все ли равно было Пушкину, кто был его отец,

какую трубку он курил и как в карты заглядывал?

- Как видишь, не все равно. Пушкина сперва заинтересовали оба Шванвича

- и отец, и сын. Делая эту запись, он, очевидно, уже знал, что драматической

истории Шванвича сына предшествовала какая-то - не менее драматическая -

история Шванвича-отца.

- Что же это была за история?

- А вот... Прочти еще вот эту запись. Она тоже сделана рукою Пушкина.

А. С. Пушкин. Из дополнительных замечаний

К "ИСТОРИИ ПУГАЧЕВА"

Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один дворянин не

был замешан в пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество

офицеров (по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева, не

считая тех, которые из робости пристали к нему. Из хороших фамилий, был

Шванвич; он был сыном кронштадтского коменданта, разрубившего палашом щеку

гр. А. Орлова...

Анекдот о разрубленной щеке слишком любопытен. Четыре брата Орловы...

были до 1762 году бедные гвардейские офицеры, известные буйною и беспутною

жизнью. Народ их знал за силачей - и никто в Петербурге с ними не

осмеливался спорить, кроме Шванвича, такого же повесы и силача, как и они.

Порознь он бы мог сладить с каждым из них - но вдвоем Орловы брали над ним

верх. После многих драк они между собою положили, во избежание напрасных

побоев, следующее правило: один Орлов уступает Шванвичу и, где бы его ни

встретил, повинуется ему беспрекословно. - Двое же Орловых, встретя

Шванвича, берут перед ним перед, и Шванвич им повинуется. - Такое перемирие

не могло долго существовать. - Шванвич встретился однажды с Федором Орловым

в трактире, и пользуясь своим правом, овладел бильярдом... Он торжествовал,

как вдруг, откуда ни возьмись, является тут же Алексей Орлов, и оба брата по

силе договора отымают у Шванвича вино, бильярд... Шванвич уже хмельной хотел

воспротивиться. - Тогда Орловы вытолкали его из дверей. Шванвич в бешенстве

стал дожидаться их выхода, притаясь за воротами. - Через несколько минут

вышел Алексей Орлов, Шванвич обнажил палаш, разрубил ему щеку и ушел, удар

пьяной руки не был смертелен. Однако ж Орлов упал - Шванвич долго скрывался,

- боясь встретиться с Орловыми. Через несколько времени произошел переворот,

возведший Екатерину на престол, а Орловых на первую ступень государства.

Шванвич почитал себя погибшим. Орлов пришел к нему, обнял его и остался с

ним приятелем. Сын Шванвича, находившийся в Команде Чернышева, имел

малодушие пристать к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием. - Г. А.

Орлов выпросил у государыни смягчение приговора.

- Ну как? - спросил я у Тугодума, когда тот дочитал этот документ до

конца. - Опять чего-то не понял?

- Во-первых, - сказал Тугодум, - я не понял: что, Пушкин в самом деле

считал, что Шванвич перешел на сторону Пугачева по глупости?

- Не думаю, - сказал я. - Ведь эти "Дополнительные замечания" имели

официальное назначение - они направлялись царю. В документе такого рода

Пушкин не мог выразиться иначе. Но я спрашивал тебя о другом. Теперь, я

надеюсь, ты наконец понял, кто такой Орлов и какова была его роль в истории

младшего Шванвича?

- По правде говоря, не очень, - признался Тугодум. - Почему вдруг этот

Орлов был возведен, как говорит Пушкин, на первую ступень государства?

- Ну как же! Он ведь был одной из главных фигур переворота тысяча

семьсот шестьдесят второго года. Именно он, Алексей Орлов, помог Екатерине

свергнуть с престола ее мужа, Петра Третьего, - того самого, за которого

себя выдавал Пугачев, - а самую Екатерину возвести на трон.

- А-а... И он, значит, заступился перед нею за сына этого... который

ему щеку разрубил?

- Не он, а брат его, Григорий. Но дело не в этом, а в самой истории...

История, согласись, замечательная. Великолепно рисующая тогдашние нравы. И

немудрено, что она привлекла к себе внимание Пушкина.

- Ну да, - сказал Тугодум. - Но в "Капитанскую дочку" она так и не

вошла.

- Сама история не вошла, - согласился я. - Но Пушкина, я думаю,

привлекла даже не так сама история, как характеры всех ее героев.

- Но у героев "Капитанской дочки" характеры-то совсем другие, - сказал

Тугодум. - Швабрин - это вообще мразь какая-то...

- А при чем тут Швабрин? Мы ведь с тобой уже выяснили, что молодой

Шванвич был скорее прототипом Гринева, чем Швабрина. Как я тебе уже говорил,

Швабрин для Пушкина был своего рода громоотводом. Осудив и разоблачив

перебежчика-Швабрина, Пушкин спасал от цензорских придирок главного,

любимого своего героя - Гринева.

- Вот поэтому этот ваш Гринев и вышел такой, - мрачно сказал Тугодум.

- Какой - такой? - не понял я.

- Ни рыба, ни мясо. От своих отстал, а к Пугачеву не пристал. А вы

говорите - незаурядный. Что, интересно, вы в нем нашли незаурядного?

- О! - сказал я. - Об этом я много чего мог бы тебе порассказать. Но,

как известно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поэтому давай-ка

проделаем такой эксперимент. Представим себе, что не Маша Миронова

разговаривала с императрицей о судьбе своего жениха, а сам Петр Андреевич

Гринев лично объяснялся с ее императорским величеством. Интересно ведь, как

он повел бы себя в этом случае?

- Интересно, конечно, - согласился Тугодум. - Но как это сделать? Разве

это в наших силах?

- Вполне, - сказал я. - Чтобы осуществить этот эксперимент, нужно

только одно: немного воображения.

В тот же миг воображение перенесло меня (вместе с Тугодумом, конечно, -

не забывайте, он ведь тоже плод моего воображения) в Санкт-Петербург 1774

года, в императорский дворец, где толпа придворных кавалеров и дам ожидает

торжественного выхода императрицы.

- Не знаете ли, кто сей мрачный господин, ожидающий аудиенции у

государыни? - спрашивает один придворный у другого.

- Он не мрачен, а скорее печален, - отвечает тот. - Судя по всему, он

пребывает в самых жалостных обстоятельствах.

- Это прапорщик Гринев, - пояснил третий. - Тот самый, что изменил

присяге и соединился со злодеями. Примерная казнь должна была его

постигнуть, но государыня из уважения к заслугам и преклонным летам родителя

его решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни,

повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение.

- Но ежели приговор уже произнесен, зачем он здесь, во дворце? -

спросил первый придворный.

- Объявились новые обстоятельства, - понизив голос, сообщила слушавшая

этот разговор придворная дама. - Невеста несчастного подала ея величеству

челобитную. И государыня всемилостивейше соизволила самолично разобраться в

сем запутанном деле.

- Бедный молодой человек, - добавила другая дама, - только что прибыл с

фельдъегерем из Казани. - Какова переменчивость судьбы! Три дни тому назад

он томился в темнице, закованный в цели, а сейчас ожидает приема у самой

государыни...

Распахнулась дверь, и ступивший в залу камер-лакей прервал этот

разговор. Воцарилась мертвая тишина.

Остановившись перед Гриневым, камер-лакей молча указал ему на

распахнутую дверь. Гринев встал и последовал за ним. Они прошли длинный ряд

пустых великолепных комнат. Камер-лакей указывал дорогу. Наконец, подойдя к

запертым дверям, он объявил, что сейчас об нем доложит, и оставил его

одного.

Через минуту двери отворились, и Гринев вошел в уборную императрицы. Та

сидела за своим туалетом. Несколько придворных, окружавших ее, почтительно

его пропустили.

- Прошу вас оставить меня с прапорщиком Гриневым наедине, - обратилась

к ним Екатерина. - Мне надобно переговорить с ним с глазу на глаз.

Придворные вышли. Гринев и Екатерина остались одни.

- Ничего не бойся, - обратилась к нему императрица - Отвечай мне прямо

и откровенно. По какому случаю и в какое время вошел ты в службу к Пугачеву

и по каким поручениям был им употреблен?

- Ваше величество! - отвечал Гринев. - Как офицер и дворянин я ни в

какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог.

- Каким же образом дворянин и офицер один был пощажен самозванцем,

между тем как все товарищи его злодейски умерщвлены? Каким образом этот

самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от

главного злодея подарки? Отчего произошла сия странная дружба и на чем она

основана, ежели не на измене или, по крайней мере, на гнусном и преступном

малодушии?

- Белогорскую крепость, - твердо отвечал на эти обвинения Гринев, -

защищал я противу злодея до последней крайности. Известно также мое усердие

во время бедственной оренбургской осады.

- Генерал, под началом коего ты служил в Оренбурге, подтверждает твое

усердие, - признала императрица. - Однако же на запрос наш он к тому

присовокупляет.

Она взяла со стола бумагу, развернула ее и прочла:

- "Оный прапорщик Гринев находился на службе в Оренбурге от начала

октября прошлого 1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он

из города отлучился и с той поры уже в команду мою не являлся. А слышно от

перебежчиков, что он был у Пугачева в слободе и с ним вместе ездил в

Белогорскую крепость". Что по сему пункту скажешь ты в свое оправдание?

Услышав это новое обвинение, Гринев смутился.

Императрица между тем требовательно ждала ответа.

- Ваше величество, - наконец решился он отвечать. - Для меня не

составило бы труда оправдаться пред вами и по сему пункту. Но я не хочу

впутывать сюда третье лицо, которое...

- Довольно, - прервала его Екатерина. - Я вижу, что ты не лукавишь. Сие

третье лицо мне известно. Не далее как неделю тому назад я имела беседу с

твоею невестою...

- Ваше величество! - пылко воскликнул Гринев.

- Подозрение в измене с тебя снято, - объявила императрица. - Ныне я

убеждена в твоей невинности. Вот письмо, которое ты свезешь от меня отцу...

Не благодари. Это не милость, но лишь восстановление попранной

справедливости.

- Ваше величество! - вновь не нашел других слов для и изъявления своих

чувств Петр Андреевич.

- Однако же, - продолжала Екатерина, - прежде чем мы расстанемся, я

хочу задать тебе один вопрос... Мне известно, что ты отказался перейти на

службу к Пугачеву, сказавши ему, что не веришь, будто он - твой законный

государь Петр Федорович...

- Вы превосходно осведомлены, ваше величество, - поклонился Гринев.

- Я хочу знать, - властно сказала императрица. - А как бы ты отвечал на

сие предложение, ежели бы перед тобою был не вор и самозванец, а и впрямь

государь Петр Федорович?

- Но, - растерянно начал Гринев, - ведь государь, августейший супруг

вашего величества, скончался двенадцать лет тому назад...

- И все же? - настаивала Екатерина. - Ежели бы случилось такое чудо и

оказалось, что он жив? Ежели бы в государстве началась смута и ты должен был

решать, кому служить - мне ли, которой ты присягал, или тому, кто нежданно

явился из небытия и вдруг предъявил свои права на престол?

- Мне очень жаль, ваше величество, - не задумываясь ответил Гринев, -

но ежели бы случилось невозможное, я счел бы долгом служить законному своему

государю Петру Федоровичу.

- Ну, как тебе мой эксперимент? - спросил я Тугодума, когда мы с ним

остались одни. - Убедился, что я был прав? Что Гринев и в самом деле человек

незаурядный? Ты только вдумайся в смысл этого его последнего ответа

императрице. Ведь такое признание было для него смертельно опасным. А он

даже и на секунду не поколебался.

- Но ведь все это только ваш домысел, - уличил меня Тугодум. - У

Пушкина-то такой сцены нет. Это вы ее придумали.

- Не совсем, - возразил я. - Я только довел ситуацию, в которой

оказался пушкинский Гринев, до ее логического конца. Поверь, у меня были

очень серьезные основания полагать, что Гринев именно так ответит на этот

испытующий вопрос императрицы.

- А какие основания?

- Ну, для начала вспомни, как начинается пушкинская "Капитанская

дочка".

- Начинается с того, что отец Петруши решил отправить его служить в

армию. Сказал, что хватит ему голубей гонять, и...

- Да нет, я тебя не про это спрашиваю, а про самое начало. Про самую

первую страницу. Как начинается первая глава? Вернее, даже так: что

предшествует началу этой главы, самым первым ее строчкам?

- Кажется, эпиграф, - вспомнил Тугодум.

- Правильно, эпиграф. А что там, в этом эпиграфе?

- Ну, это уж вы слишком много от меня хотите, - сказал Тугодум. -

Эпиграфы я никогда не запоминаю. А если честно, я их даже и не читаю. Просто

пропускаю.

- Ну что ж, - сказал я Тугодуму, достав с полки том Пушкина. - Раскрой

в таком случае "Капитанскую дочку" и внимательно прочти эпиграф к первой ее

главе.

Тугодум послушно выполнил эту мою просьбу.