Из повести а. С. Пушкина "капитанская дочка"

Старичок своим одиноким глазом поглядывал на меня с любопытством. "Смею

спросить, - сказал он, - вы в каком полку изволили служить?" Я удовлетворил

его любопытству. "А смею спросить, продолжал он, - зачем изволили вы перейти

из гвардии в гарнизон?"

Я отвечал, что такова была воля начальства. "Чаятельно, за неприличные

гвардии офицеру поступки", - продолжал неутомимый вопрошатель. "Полно врать

пустяки, - сказала ему капитанша, - ты видишь, молодой человек с дороги

устал; ему не до тебя... А ты, мой батюшка, - продолжала она, обращаясь ко

мне, - не печалься, что тебя упекли в наше захолустье. Не ты первый, не ты

последний. Стерпится, слюбится. Швабрин, Алексей Иваныч вот уж пятый год как

к нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он,

изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги,

да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при

двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет".

- Я думаю, ты догадался, - сказал я Тугодуму, когда он дочитал этот

отрывок до конца, - что Василиса Егоровна велела старичку замолчать вовсе не

потому, что он "врал пустяки". Он говорил дело. И рассказ Василисы Егоровны

про Швабрина это как раз полностью подтверждает. Молодого дворянина,

записанного в гвардейский полк, просто так перевести из гвардии в армию не

могли. Такой перевод, как правило, был наказанием за какую-то провинность,

"за неприличные гвардии офицеру поступки", как предположил проницательный

Иван Игнатьич. Отказавшись от этого сюжетного мотива и заменив его другим,

Пушкин, по мнению некоторых его современников, слегка даже нарушил

правдоподобие сюжетной завязки своей повести.

Из письма п. А. Вяземского а. С. Пушкину

Можно ли было молодого человека записанного в гвардию прямо по своему

произволу определить в армию? А отец Петра Андреевича так поступил, -

написал письмо к Генералу и только. Если уже есть письмо, то, кажется, в

письме нужно просить Генерала о содействии его переводу в армию. А то письмо

не правдоподобно. Не будь письма на лице, можно предполагать, что эти

побочные обстоятельства выпущены автором, - но в письме отца они необходимы.

- А Пушкин, значит, Вяземского не послушался? - спросил Тугодум,

прочитав это письмо.

- Не послушался, - подтвердил я. - Придуманный им новый сюжетный мотив

был для него важнее этого мелкого правдоподобия.

- А почему?

- Потому что в этой сюжетной мотивировке очень определенно выразился

характер отца Петруши. Вот так вот, одним махом, взял да и перечеркнул

блестящую карьеру сына, записанного сержантом в Семеновский полк еще до

своего рождения, и загнал его в какое-то чертово захолустье. Согласись,

далеко не каждый родитель так поступил бы на его месте. Тут проявилась и

властность его крутого нрава, но прежде всего те нравственные понятия о

чести и долге дворянина, которые он высказал Петруше в своем напутствии. Сын

такого отца не мог проявить позорное малодушие и изменить присяге. Это про

Шванвича - помнишь? - Пушкин написал, что он "по малодушию примкнул к

Пугачеву". А Гринев с Пугачевым сошелся совсем по другой причине. И тут

Пушкину понадобилось в корне переменить все сюжетные мотивировки, все

сюжетные обстоятельства, в которых сложились непростые, основанные на

странной взаимной симпатии отношения героя его повести - дворянина - с

"вором и самозванцем" Пугачевым.

- Значит, вы считаете, что эпиграф из Княжнина у Пушкина остался от

того, старого его замысла, где героями были Шванвичи и Орловы? - спросил

Тугодум.

- Безусловно, - подтвердил я. - След этого старого замысла остался и в

эпиграфе к следующей, второй главе "Капитанской дочки".