Из "записок княгини м. Н. Волконской"

Я была еще очень больна и чрезвычайно слаба. Я выпросила разрешение

навестить мужа в крепости. Государь, который пользовался всяким случаем,

чтобы выказать свое великодушие - в вопросах второстепенных, разумеется, -

разрешил нам свидание, но, опасаясь для меня всякого потрясения, приказал,

чтобы меня сопровождал врач. Мы вошли к коменданту. Сейчас же привели под

стражей моего мужа. Это свидание при посторонних было очень тягостно. Мы

старались обнадежить друг друга, но делали это без убеждения. Я не смела его

расспрашивать: все взоры были обращены на нас. Мы обменялись платками.

Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал...

- И что же там было? - обернулся нетерпеливый Уотсон к княгине. Но та,

улыбнувшись, молча указала ему на тетрадь, давая понять, что там все

сказано.

И в самом деле, продолжив чтение, Уотсон сразу нашел ответ на свой

нетерпеливый вопрос. Однако ответ этот сильно его разочаровал.

Вот что он там прочел:

Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал, но нашла лишь

несколько слов утешения, написанных на одном углу платка. Всего несколько

слов. Их едва можно было разобрать.

- А теперь, - сказал Холмс, протягивая Уотсону уже хорошо ему знакомую

книгу, - прочтите рассказ героини Некрасова о том, как прошло ее первое

свидание с арестованным мужем.

Развернув книгу на заранее заложенной Холмсом странице, Уотсон прочел:

Из поэмы н. А. Некрасова "русские женщины"

Я в крепость поехала к мужу с сестрой.

Пришли мы сперва к генералу.

Потом нас привел генерал пожилой

В обширную, мрачную залу.

"Дождитесь, княгиня! Мы будем сейчас!"

Раскланявшись вежливо с нами,

Он вышел. С дверей не спускала я глаз,

Минуты казались часами.

Шаги постепенно смолкали вдали,

За ними я мыслью летела.

Мне чудилось: связку ключей принесли,

И ржавая дверь заскрипела.

В угрюмой каморке с железным окном

Измученный узник томился.

"Жена к вам приехала!.." Бледный лицом,

Он весь задрожал, оживился:

"Жена!.." Коридором он быстро бежал,

Довериться слуху не смея...

"Вот он!" - громогласно сказал генерал,

И я увидала Сергея...

- Какой генерал? - удивился Уотсон. - У той, настоящей княгини

Волконской, ни слова не было ни о каком генерале.

- Не торопитесь, Уотсон. Дочитайте ее рассказ до конца, - оборвал его

Холмс.

Пожав плечами, Уотсон послушно продолжил чтение:

Недаром над ним пронеслася гроза:

Морщины на лбу появились,

Лицо было мертвенно бледно, глаза

Не так уже ярко светились...

Казалось, он в душу мою заглянул...

Я горько, припав к его груди,

Рыдала... Он обнял меня и шепнул:

- Здесь есть посторонние люди...

И правда, по комнате важно шагал

Свидетель: нам было неловко...

Сергей на одежду свою показал:

- Поздравь меня, Маша, с обновкой...

Я громко сказала: "Да, я не ждала

Найти тебя в этой одежде".

И тихо шепнула: "Я все поняла.

Люблю тебя больше, чем прежде..."

- Так вот ты какая! - Сергей говорил,

Лицо его весело было...

Он вынул платок, на окно положил,

И рядом я свой положила.

Потом, расставаясь, Сергеев платок

Взяла я - мой мужу остался...

Нам после годичной разлуки часок

Свиданья короток казался...

- Я бы хотел все-таки, если позволите, задать вам только один вопрос, -

прервав чтение, обратился Уотсон к некрасовской героине. - Этот обмен

платками был чисто символическим? Или мужу удалось передать вам вместе со

своим платком нечто важное?

Но и вторая княгиня ответила Уотсону совершенно так же, как незадолго

до того это сделала первая: она молча указала ему на книгу, давая понять,

что ответ он найдет там.

И он действительно легко нашел его:

Великую радость нашла я в платке:

Целуя его, увидала

Я несколько слов на одном уголке.

Вот что я, дрожа, прочитала:

"Мой друг, ты свободна. Пойми - не пеняй!

Душевно я бодр, и желаю

Жену мою видеть такой же. Прощай!

Малютке поклон посылаю..."

- Благодарю вас, сударыня, - поклонился Холмс героине Некрасова. - И

вас тоже от души благодарю, - обернулся он к другой, "настоящей" княгине

Волконской. - Простите, что мы вынудили вас воскресить в памяти эти горькие

мгновенья.

Покинув обеих княгинь, Холмс и Уотсон тотчас же вернулись к себе на

Бейкер-стрит, чтобы обсудить увиденное и услышанное.

Отправимся и мы вслед за ними.

- Как видите, мой милый Уотсон, Некрасов довольно далеко отклонился от

записок Марии Николаевны Волконской, - начал Холмс.

- Что же тут удивительного, - пожал плечами Уотсон. - Ведь сын княгини

отказался дать ему ее записки. Только прочел один раз вслух. Кое-что из

услышанного Некрасов запомнил правильно, а многое не удержалось в его

памяти. Вот он и напутал. Я, конечно, его в этом не упрекаю. С одного чтения

всего ведь не упомнишь!

- Нет, друг мой, - улыбнулся Холмс. - Такое объяснение было бы,

извините меня, по меньшей мере наивным. Некрасов ведь не просто изложил этот

эпизод чуть-чуть иначе, чем он выглядит в "Записках княгини Волконской". То,

что в ее "Записках" было всего лишь скупым и строгим изложением фактов, он

превратил в красноречивую, исполненную глубокого драматизма сцену.

- Вы имеете в виду этот их разговор в тюрьме? И то, что было написано

на платке?

- И это тоже, конечно. Но важно даже не то, что Некрасов обогатил этот

эпизод из "Записок княгини Волконской" своей фантазией. Так же, кстати, как

и многие другие эпизоды, заимствованные из ее "Записок". Важно, с какой

целью он это делал!

- Какая же, по-вашему, у него тут была цель?

- О, тут не может быть двух мнений! Некрасов хотел не просто

пересказать никому не известную историю...

- Конечно, не просто пересказать, - заметил Уотсон. - Он хотел изложить

ее стихами. А ведь это, я думаю, гораздо труднее, чем писать прозой.

- Ну, на этот счет есть разные мнения, - улыбнулся Холмс. - Многие

считают, что стихи писать легче, чем прозу. Может быть, как-нибудь в другой

раз мы к этой проблеме вернемся. Сейчас же я хочу решительно возразить нам.

Нет, отнюдь не только желание облечь рассказ княгини Волконской в

стихотворную форму вынудило Некрасова отклониться от реальности и дать волю

своей фантазии. Некрасов хотел потрясти воображение своего читателя как

можно более впечатляющим изображением подвига декабристов. Он хотел показать

не только глубину их страданий, но и всю меру их душевного величия. Именно

это стремление окрыляло и направляло его художественную фантазию.

- Да, - согласился Уотсон. - Это благородное желание его, конечно, до

некоторой степени оправдывает.

- До некоторой степени? - изумился Холмс - Нет, Уотсон, не до некоторой

степени. Да и вообще это ваше словечко - "оправдывает" - тут совершенно

неуместно. Ни в каких оправданиях Некрасов не нуждается. Ведь он поступил

так, как поступает каждый истинный художник.

- Что значит - каждый? Уж не хотите ли вы сказать, что мы имеем тут не

просто некий казус, а как бы некоторую общую закономерность?

- Вот именно! Это вы очень верно подметили, мой проницательный друг! -

подтвердил Холмс. - Именно закономерность! Художник всегда обогащает

избранную им натуру своим отношением к ней. Мыслями, которые она эта натура

- в нем пробудила... Чувствами, одушевлявшими его в работе над тем или иным

сюжетом...

- Вы хотите сказать, что писатели в своих книгах никогда не

воспроизводят в точности то, что было в жизни? - уточнил Уотсон.

- Да, я хотел сказать именно это, - подтвердил Холмс. - Подчеркиваю:

никогда!

- И вы можете подкрепить это свое утверждение фактами?

- О, множеством фактов! В чем другом, а в фактах у меня недостатка не

будет. Но это уж как-нибудь в другой раз.