Из письма в. Г. Белинского м. Ф. Орловой.

4 Октября 1843 года

... Недостает только встречи нас с хлебом и солью (впрочем, это-то,

вероятно, будет), да еще того, чтобы члены честнова компанства (т. е.

гости), прихлебывая вино, говорили бы: "Горько!" - а мы бы с Вами целовались

в их удовольствие; да еще недостает некоторых обрядов, которые бывают на

Руси уже на другой день и о которых я, конечно, Вам не буду говорить. Вы,

может быть, скажете мне: "Что же за любовь Ваша ко мне, если она не может

выдержать вот такого опыта и если Вы для меня не хотите подвергнуться,

конечно, неприятным, но и необходимым условиям?" Прекрасно, но если бы на

Руси было такое обыкновение, что желающий жениться непременно должен быть

всенародно высечен трижды, сперва у порога своего дома, потом на полпути, и

наконец у входа в храм Божий, - неужели Вы и тогда сказали бы, что мое

чувство к Вам слабо, если не может выдержать такого испытания? Вы скажете,

что я выражаюсь, во-первых, слишком энергически (извините: я люблю называть

вещи настоящими их именами, а китаизм не считаю деликатностью), а во вторых,

по моему обыкновению утрирую вещи и то, что я сказал, далеко не то, чему я

должен подвергнуться. Вот это-то и есть самый печальный и грустный пункт

нашего вопроса. Я глубоко чувствую позор подчинения законам подлой,

бессмысленной и презираемой мною толпы; Вы тоже глубоко чувствуете это; но я

считаю за трусость, за подлость, за грех перед Богом подчиняться им из

боязни толков; а Вы считаете это за необходимость. Вопреки первой заповеди

Вы сотворили себе кумира, и из чего же? - из презираемых Вами мнений

презираемой Вами толпы! Вы чувствуете одно, веруете одному, а делаете

другое. А это и не великодушно и не благородно. Это значит молиться Богу

своему втайне, а въявь приносить жертвы идолам. Это страшный грех. О, я

понимаю теперь, почему Вы так заступаетесь за Татьяну Пушкина и почему меня

это всегда так бесило и опечаливало, что я не мог говорить с Вами порядком и

толковать об этом предмете.

- Ну, как? - спросил я, когда Тугодум дочитал этот отрывок до конца. -

Теперь, я надеюсь, точка зрения Белинского тебе ясна?

- Вполне, - кивнул он.

- И ты, насколько я понимаю, полностью с ним согласен?

- В общем, да. Ну, кое в чем он, может, преувеличивал. Просто

темперамент такой. Но это скорее... как бы сказать...

- Эмоции?

- Вот-вот! Именно эмоции... А по существу он, конечно, прав. Я даже не

представляю себе, какая тут может быть другая точка зрения.

- Другая, противоположная точка зрения тоже имела огромный успех, -

сказал я. - Она была высказана Федором Михайловичем Достоевским в его

знаменитой Пушкинской речи, которая тебе, конечно, известна.

- В общем, да, - замялся Тугодум. - Но я, честно говоря, очень смутно

помню, про что он там говорил. Напомните мне, пожалуйста.

- Изволь!

Я снял с полки том Достоевского, открыл его на заранее заложенной

странице и протянул Тугодуму.