Isвn 5-7516-0058-4

...И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал.

А. С. Пушкин

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

Шерлок Холмс меняет профессию

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ,

в котором автор вспоминает диалог

Шерлока Холмса и доктора Уотсона,

завершавший его книгу, написанную и опубликованную

четырнадцать лет тому назад

В 1989 году в издательстве "Искусство" вышла моя книга "По следам

литературных героев". Среди многочисленных ее персонажей был и Шерлок Холмс

с неизменным своим другом и помощником доктором Уотсоном. Они - вместе с

автором - участвовали в разгадывании разных литературных загадок, а в самом

конце книги, на последних ее страницах между ними завязался такой разговор:

- По совести говоря, мой милый Уотсон, - сказал Холмс, - мы с вами

должны признать, что труд литературоведа в некоторых отношениях даже важнее,

чем труд нашего брата сыщика.

- Не думал я, Холмс, что вы способны на такое нелепое умаление своих

заслуг, - нахмурился Уотсон. - Впрочем, я забыл пословицу, гласящую, что

самоуничижение паче гордости.

- О, нет! - усмехнулся Холмс. - В данном случае мною движет не гордыня,

а простое чувство справедливости. Я ведь сказал еще не все, что думаю по

этому поводу.

- Вот как?

- Ну да. Я отметил лишь, что отчеты литературоведов о своих

исследованиях остротой интриги не уступают порой рассказам о подвигах наших

с вами коллег. Но я пока еще ни словом не обмолвился о тех преимуществах,

которыми литературоведы обладают по сравнению с нашим братом криминалистом.

Вспомните, на пример, о строфах из десятой главы "Евгения Онегина", которые

Пушкин так тщательно и остроумно зашифровал, что их чуть ли не сто лет не

могли расшифровать. Только в 1910 году литературовед Морозов...

- Мне кажется, Холмс, - запальчиво прервал своего друга Уотсон, - что у

вас тоже есть кое-какие заслуги в этой области. Не вы ли блистательно

разгадали шифр пляшущих человечков? Я готов поверить, что этот ваш Морозов

совершил нечто похожее. Иначе говоря, я готов допустить, что какой-нибудь

выдающийся литературовед иной раз может оказаться равен Шерлоку Холмсу. Но

ведь вы, кажется, говорили о преимуществах, которыми литературоведы якобы

обладают перед нами? Так вот, извольте прямо сказать: каковы эти так

называемые преимущества?

- На этот ваш вопрос, - возразил Холмс, - я отвечу словами одного из

родоначальников жанра литературоведческого детектива. Словами Ираклия

Андроникова.

Сняв с полки книгу Андроникова, Холмс полистал ее, нашел нужное место и

прочел:

- "Несколько слов о Холмсе..."

- О! Речь идет о вас? Интересно! - оживился Уотсон.

- "Несколько слов о Холмсе, - невозмутимо продолжал великий сыщик. -

Рассказы о нем в высшей степени отвечали своему времени... В то же время в

них заключалось то ценное, что позволяет наряду с рассказами Эдгара По

лучшие рассказы о приключениях этого сыщика относить к настоящей литературе.

Я имею в виду умение героя связывать отдельные тончайшие наблюдения цепью

неопровержимых логических умозаключений, имею в виду "торжество логики",

аналитический подход к явлениям жизни, увлекательные поиски доказательств,

умение строить гипотезы..." Как видите, Уотсон, - заметил Холмс, оторвавшись

от книги, - он отдает мне должное. Вы должны быть довольны.

- Ах, милый Холмс! - вздохнул Уотсон. - Вы забыли мудрую поговорку

древних: "Бойтесь данайцев, дары приносящих..." Чует мое сердце, что за

всеми этими комплиментами последует какое-то "но".

- На этот раз ваша интуиция вас не обманула, - улыбнулся Холмс -

Правда, тут следует не "но", а "однако". Но это, разумеется, дела не меняет.

Надеюсь, вы позволите мне дочитать рассуждение Андроникова до конца?

Уотсон пожал плечами, словно говоря: "А что еще мне остается делать?

Ведь вы же все равно сумеете настоять на своем".

- "Однако, - продолжил чтение Холмс, - чего бы ни касался западный

детектив, в основе даже и лучших его рассказов лежит принцип прямо

противоположный тому, который развивает литература "научного поиска".

Принцесса потеряла кольцо. Украли шкатулку, в которой лежало завещание

банкира. Вследствие происков акционер теряет свое состояние. Детектив

находит кольцо, обнаруживает похитителей, пресекает шантаж. Но кольцо,

шкатулка, миллионное состояние принадлежит не читателю, а принцессе,

банкиру, миллионеру. А рукопись Пушкина или Байрона, полотна Рафаэля и

Ренуара, расшифрованный алфавит - это общая собственность. Она принадлежит

всем читателям, потому что раздвигает границы наших познаний".

- Ловко он это повернул, ничего не скажешь, - вынужден был согласиться

Уотсон. - Однако я не понимаю, Холмс, почему вы с таким довольным видом

приводите аргументы, дискредитирующие профессию, которой вы отдали столько

сил, ума, наконец, таланта.

- Потому что я всю жизнь служу истине, Уотсон. Истина для меня превыше

всего. И уж во всяком случае, выше мелкого самолюбия. Я склоняю голову перед

истиной, друг мой. Торжественно признаю, что профессия литературоведа куда

почтеннее профессии сыщика, и объявляю о своем твердом и непреклонном

решении окончательно переквалифицироваться в литературоведа.

- Боже! Что я слышу?! - всплеснул руками Уотсон.

- Не стоит так отчаиваться, друг мой, - успокоил его Холмс. - Ведь все

лучшее из того, что присуще ремеслу детектива, останется при нас. И умение

связывать отдельные наблюдения цепью неопровержимых логических

умозаключений, и аналитический подход к явлениям жизни, и умение строить

гипотезы... Впрочем, если вы не согласны, если вы предпочитаете сохранить

приверженность нашим прежним занятиям...

- Ну что вы, Холмс! - прервал друга верный Уотсон. - Вы же знаете, куда

бы вы ни направили свои стопы, я всюду последую за вами.

- Другого ответа я от вас не ожидал, - промолвил растроганный Холмс. -

Вашу руку, дружище!

Как уже было сказано, этим диалогом великого сыщика со своим верным

другом и соратником заканчивалась моя книга, вышедшая в свет тринадцать лет

тому назад.

Но там Шерлок Холмс еще только собирался переквалифицироваться в

литературоведа. Во всяком случае, делал на этом поприще самые первые свои

шаги.

В книге, которую вы сейчас раскрыли, он уже гораздо увереннее чувствует

себя в этой своей новой роли.

Ну, а о том, насколько эта роль ему удалась, судить не мне. Ответить на

этот вопрос я предоставляю вам, дорогие мои читатели.

ПРОТОТИП И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ГЕРОЙ

ПИСАТЕЛЬ ВЫДУМЫВАЕТ СВОИХ ГЕРОЕВ

ИЛИ ОНИ СУЩЕСТВОВАЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ?

Такой вопрос задают всякий раз, когда заходит речь о том, что такое

художественная литература. В самом деле: выдумал Марк Твен своего Тома

Сойера или действительно существовал такой озорной мальчишка, которого

писатель вывел в своей знаменитой повести под этим именем? Жил на свете

человек, которого Пушкин изобразил в своей "Капитанской дочке" под именем

Петруши Гринева? Или и сам Петруша, и все события, которые с ним

приключились, выдумка Пушкина, плод его художественной фантазии?

Или вот, скажем, знаменитые три мушкетера Александра Дюма. Ведь они

действуют в романе, который в какой то мере тоже можно назвать историческим.

Не только потому, что в нем - правдиво, или не очень правдиво -

изображена определенная историческая эпоха, но прежде всего по той причине,

что многие его герои такие, как король Людовик Тринадцатый, королева Анна

Австрийская, кардинал Ришелье, герцог Бэкингемский и некоторые другие, - это

вполне реальные исторические фигуры. Были ли они на самом деле такими,

какими изобразил их в своем романе Дюма, - это уже другой вопрос. И мы к

нему, я надеюсь, когда-нибудь еще вернемся. Пока же мы можем с полной

уверенностью сказать лишь одно: эти персонажи романа Дюма не совсем

выдуманы. У них были свои прообразы. Или, как принято в таких случаях

говорить, - прототипы.

А вот были ли прототипы у других, главных героев романа? У д'Артаньяна,

Атоса, Портоса, Арамиса?

В романе Льва Толстого "Война и мир" тоже действуют реальные

исторические лица: Наполеон, Кутузов, Багратион... Под именем Василия

Денисова, друга Николая Ростова, Толстой вывел в этом своем романе

знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова. Ну, а сам Николай? А его сестра

Наташа? Андрей Болконский? Пьер Безухов? Соня? Мать и отец Наташи и Николая

- все эти неисторические герои "Войны и мира", - можно ли с полной

уверенностью сказать, что у каждого из них не было своего прототипа?

А Робинзон Крузо? Дон-Кихот? Плюшкин? Чацкий? Обломов?

Да, конечно, многое писатели, наверное, и понапридумывали обо всех этих

персонажах своих книг. Но ведь что-то же, наверное, все-таки было? С кого-то

же срисовывали они все эти портреты, как это делает портретист-живописец,

когда рисует, как говорят в таких случаях, с натуры?

Человек, позирующий живописцу, называется натурщиком. Натурщик (или

натурщица; или, как часто называют позирующего им человека художники, -

модель) сидит напротив художника, создающего задуманную им картину, а тот,

поминутно взглядывая на модель своим зорким художническим глазом, кладет на

холст мазок за мазком. Сюжет картины художник, конечно, придумывает сам. И

натурщика (модель) тоже подбирает сам, в зависимости от того, кто ему лучше

подходит для воплощения его замысла. Но без натурщика (без модели) картина

даже гениального художника вряд ли получилась бы такой жизненной, а

изображенные на ней люди вряд ли казались бы нам такими натуральными,

реальными, живыми.

Писатели работают не так, как живописцы или скульпторы. Никаких

"натурщиков" и "натурщиц" у них не бывает.

Писатель часто даже обижается, когда его подозревают в том, что

какого-то своего героя он писал "с натуры".

Вот, например, одна из княгинь Волконских, прочитав роман Льва

Николаевича Толстого "Война и мир", решила, что под именем князя Андрея

Болконского он вывел в этом своем романе какого-то ее родственника.

Лев Николаевич этим предположением был очень раздосадован и даже

оскорблен. Он написал княгине в ответ на этот ее запрос довольно-таки

сердитое письмо.

Вот что в нем говорилось.