Новое расследование,

в ходе которого

ЗАГОРЕЦКИЙ И МОЛЧАЛИН

СУДАЧАТ О ТАТЬЯНЕ ЛАРИНОЙ

- Ну как? - обратился я к Тугодуму. - Выполнил мое задание?

- Выполнил, - хмуро ответил Тугодум.

- И все еще держишься своего прежнего мнения?

Тугодум потупился. Мой вопрос его явно смутил.

- Ну, что же ты? - подбодрил его я. - Если ты переменил свое мнение,

так и скажи. Ничего стыдного в этом нет. Лев Николаевич Толстой заметил

однажды, что вовсе не стыдно менять свои убеждения. Напротив, - сказал он, -

стыдно их не менять.

- Это вы серьезно? - удивился Тугодум.

- Совершенно серьезно.

- Ну что ж, - вздохнул он. - Тогда скажу. Перечитал я внимательно, как

вы сказали, седьмую и восьмую главу "Онегина". И пришел к выводу, что

Пушкин... как бы это сказать...

- Ну, ну? Смелее! - снова подбодрил его я. - Ошибся, что ли?

- Во всяком случае, чего-то он тут недодумал.

- Значит, ты согласился с тем, что неправдоподобно быстро у него

Татьяна из скромной провинциальной барышни превратилась в знатную даму,

сразу затмившую всех своей красотой?

- Ну, красота - это еще туда-сюда, - сказал Тугодум. - Красота, она,

как говорится, от Бога. Но то-то и дело, что Татьяна вовсе даже и не

красотой всех поражает. Погодите, я вам сейчас прочту...

Раскрыв томик "Онегина", Тугодум прочел:

Никто б не мог ее прекрасной

Назвать...

Многозначительно подняв кверху указательный палец, он спросил:

- Слышите?!. И несмотря на это...

Уткнувшись в книгу, он продолжал читать:

К ней дамы придвигались ближе;

Старушки улыбались ей;

Мужчины кланялися ниже,

Ловили взор ее очей;

Девицы проходили тише

Пред ней по зале...

- Ну, и так далее, - сказал Тугодум, захлопнув книгу. - Вы чувствуете?

Как будто королева вошла!

- И это теперь тебе кажется неправдоподобным? - уточнил я.

- Ну да! Прямо как превращение Золушки в принцессу. Но то - сказка. А

"Евгений Онегин" это ведь не сказка!

- Да уж, конечно, - подтвердил я.

- Издеваетесь? - поднял на меня глаза Тугодум.

- И не думаю. Ты совершенно прав. "Евгений Онегин" действительно не

сказка, а роман. Хоть и в стихах. А в романе такое внезапное преображение

героини должно быть как-то подготовлено. Во всяком случае, мотивировано,

объяснено.

- А у Пушкина оно, выходит, не мотивировано! Вы правда так считаете? -

спросил Тугодум.

- Прежде чем ответить на этот твой вопрос, - сказал я, - давай-ка

сперва припомним, какое впечатление произвела Татьяна в свете, когда матушка

привезла ее из сельской глуши в столицу. У тебя получается, что она чуть ли

не сразу поразила всех своей внешностью. Чуть ли не при первом же ее

появлении на нее сразу обратились все взоры...

- А разве это не так? - обиженно вскинулся Тугодум.

- По-моему, это было не совсем так. Впрочем, может быть, я ошибаюсь.

Давай проверим. Ты помнишь, каков был первый ее выход в свет? Куда они

отправились?

- Кажется, в театр, - неуверенно сказал Тугодум.

- Ну, положим, не сразу в театр. Сперва Татьяну возили по родственным

обедам, чтобы, как говорит Пушкин, "представить бабушкам и дедам ее

рассеянную лень". Но потом дело действительно дошло и до театра. Так что,

если ты хочешь, чтобы мы начали с театра, - изволь!

И в тот же миг мы с Тугодумом очутились в шумной театральной толпе,

среди разодетых декольтированных дам и сверкающих белыми фрачными манишками

мужчин.

- Какие люстры! - восторженно вымолвил Тугодум.

- Ты восторгаешься так, словно никогда не бывал в театре.

- Да нет, - смутился Тугодум. - Просто я не думал, что без

электричества, при одних только свечах можно добиться такого потрясающего

освещения.

- Как видишь... А-а, вот и они!

- Кто? - спросил Тугодум, ослепленный великолепными люстрами и

успевший, как видно, уже забыть о цели нашего приезда в оперу.

- Татьяна со своей маменькой, с тетушкой, княжной Еленой, да с

кузинами, - ответил я. - Вон, справа, в четвертой ложе.

- Верно! - обрадовался Тугодум. - Так мы сейчас к ним?

- Нет, мы пройдем в четвертую ложу слева. Чтобы лучше видеть Татьяну,

нам лучше занять место прямо напротив нее. А кроме того, там, в четвертой

ложе слева, если не ошибаюсь, сидят люди, хорошо нам знакомые.

- Кто такие?

- Я думал, ты их сразу узнаешь. Это же Антон Антоныч Загорецкий!

Помнишь такого? А с ним Молчалин.

- Смотрите-ка! - удивился Тугодум. - И в самом деле Молчалин!

- А почему это тебя удивило?

- Да ведь он такой тихоня. Всегда тише воды, ниже травы. А тут... Вы

только поглядите на него!

- Ну, это как раз понятно, - улыбнулся я. - Здесь ведь нет ни Фамусова,

ни Софьи, ни Хлестовой... Он здесь в компании сверстников, таких же молодых

людей, как он сам. Лебезить особенно не перед кем. Вот он и держится не так,

как обычно. Не вполне по-молчалински. Улыбается, острит... Совсем как Онегин

в свои юные годы - "двойной лорнет скосясь наводит на ложи незнакомых дам".

- Точно! - обрадовался Тугодум. - Вон он как раз и навел его на ту

ложу, где сидит Татьяна.

- Прекрасно! - сказал я - Это нам с тобой очень кстати. Давай-ка

послушаем, как они с Загорецким будут судачить на ее счет.

Войдя в ложу, где сидели Молчалин и Загорецкий, мы с Тугодумом скромно

пристроились на креслах, расположенных за их спинами. Молчалин же и

Загорецкий, нимало не смущаясь присутствием посторонних людей, довольно

громко перемывали косточки бедной Татьяне.

Первую скрипку в этом диалоге двух сплетников играл Загорецкий.

Молчалин же сперва только подыгрывал.

Загорецкий

Кто это с правой стороны

В четвертой ложе?

Молчалин

Незнакомка.

Загорецкий

Вы оценить ее должны

Обычно судите вы тонко

И очень метко.

Молчалин

Недурна.

Загорецкий

По мне, так несколько бледна.

Вы не находите?

Молчалин

Конечно.

Загорецкий

И сложена не безупречно.

Но отчего умолкли вы?

Зачем так скоро замолчали?

Ужель боитесь суетной молвы?

Молю вас, продолжайте дале!

Я мненье ваше знать хочу.

Молчалин

Уж лучше я, пожалуй, промолчу...

А впрочем, для чего таиться?

Извольте, так и быть, я правду вам скажу

Унылые вот эдакие лица

Отвратными я нахожу.

По мне уж лучше уксус и горчица...

Вы правы: словно смерть она бледна,

Как ночь безлунная печальна,

И, верно уж, как льдышка холодна...

Загорецкий

К тому же так провинциальна!

Молчалин

Банальна и ненатуральна!

Пряма как палка, словно жердь худа.

В ней женственности нету и следа!

Да и одета как-то странно, -

Претенциозно и жеманно...

К тому ж...

Загорецкий

Довольно, друг мой! Тсс! Молчок!

Я и не знал, что вы так с Чацким стали схожи.

Одно могу сказать: избави, Боже,

Попасться к вам на язычок!

- Вот подлец! - сказал Тугодум, когда мы с ним остались одни.

- Ты это про кого? - невинно спросил я.

- Ну, конечно, про Загорецкого!.. Хорош гусь! Сам же подбил Молчалина

на этот разговор, а потом ему еще и мораль стал читать!

- Как это - подбил? - спросил я.

- Неужели вы ничего не поняли? - кипятился Тугодум. - Да ведь если бы

Загорецкий не стал его подначивать, Молчалин, может быть, совсем и не так о

Татьяне отозвался бы.

- Ты думаешь, он был не вполне искренен?

- Да вы что! - возмутился Тугодум. - "Не вполне искренен", -

передразнил он меня. - Когда это Молчалин был искренен! Неужели вы не

поняли, что все это было сплошное лицемерие? Нет, уж если вы хотели узнать,

какое впечатление произвела Татьяна, когда первый раз появилась в театре,

вам надо было кого угодно послушать, но только не Молчалина!

- Ну, нет, - возразил я. - Как раз в этом случае у меня нет никаких

оснований сожалеть, что я остановил свой выбор именно на Молчалине. То, что

он сейчас говорил о Татьяне, в общем-то, довольно точно совпадает с тем, что

сказано по этому поводу у Пушкина.

- Не может быть! - возмутился Тугодум.

- Представь себе, - сказал я. - Позволь, я напомню тебе соответствующие

пушкинские строки.

Взяв со стола томик "Онегина", я быстро отыскал нужное место:

Ее находят что-то странной,

Провинциальной и жеманной,

И что-то бледной и худой,

А впрочем очень недурной.

- Это сказано о барышнях, московских сверстницах Татьяны, - пояснил я.

- А вот что Пушкин говорит о том, как реагировали на ее появление в свете

московские франты, представители так называемой золотой молодежи.

Перелистнув страницу, я прочел:

Архивны юноши толпою

На Таню чопорно глядят

И про нее между собою

Неблагосклонно говорят.

- Значит, сперва Татьяна им не понравилась? - сказал Тугодум.

- Во всяком случае, она не показалась им особенно привлекательной.

- Так, может, как раз в этом и состоит ошибка Пушкина? - предположил

Тугодум. - Может быть, если бы она сразу поразила их своей красотой...

- Ты думаешь, в этом случае ее последующее появление в облике знатной

дамы выглядело бы более правдоподобно? - спросил я.

- Ну конечно! - обрадовался Тугодум.

- Что ж, - сказал я. - Это мы с тобой легко можем проверить. Давай

вернемся туда и сами расспросим Молчалина. Поскольку ты высказал

предположение, что его суждения о Татьяне были спровоцированы Загорецким, на

этот раз мы постараемся побеседовать с ним без лишних свидетелей.

И вот мы с Тугодумом снова в той же ложе. На сей раз здесь один

Молчалин: Загорецкий куда-то пропал.

- Здравствуйте, любезнейший Алексей Степанович, церемонно обратился я к

Молчалину. - Однажды мы с вами уже встречались. Быть может, эта мимолетная

встреча и не отложилась в вашей памяти...

Молчалин возмутился:

- Как можно-с! Вас забыть? Готов я по пятам

Из вас за каждым следовать - за тем иль этим.

Ведь сплошь и рядом так случается, что там

Мы покровительство находим, где не метим.

- Ну, на наше-то покровительство пусть не рассчитывает, - неприязненно

пробурчал Тугодум. - Не дождется.

- Прошу тебя, - шепнул я ему, - не показывай ему своих чувств. Иначе из

нашей затеи ничего не выйдет.

Сделав это предостережение, я вновь любезно обратился к Молчалину:

- Мне и моему юному другу хотелось бы, чтобы вы высказали свое

откровенное и нелицеприятное мнение о юной девице, сидящей в четвертой ложе

справа. Прямо напротив вас,

Молчалин отвечал на этот вопрос по-молчалински:

- Ах, что вы! Мне не должно сметь

Свое суждение иметь.

- Полноте, Алексей Степанович, - улыбнулся я. - Мы прекрасно знаем, что

в иных случаях вы очень даже позволяете себе иметь свои собственные

суждения. И разбитную горничную Лизу решительно предпочитаете чопорной и

благовоспитанной Софье.

От этого разоблачения Молчалин пришел в ужас:

- Тс-с! Умоляю, сударь, тише!

Коль Загорецкий нас услышит,

Вмиг по гостиным разнесет.

Ничто тогда меня уж не спасет!

- Не бойтесь, он не услышит, - успокоил его я. - Я принял на этот счет

свои меры. А мы вас не выдадим. Разумеется, при условии, что вы будете с

нами вполне откровенны. Итак? Как показалась вам эта милая барышня?

Успокоенный моим обещание не выдавать его, Молчалин оставил свой

подобострастный тон и заговорил более свободно.

Молчалин

Откроюсь вам: едва ее заметил:

Едва лишь взор ее невольно взглядом встретил,

Как что-то дрогнуло тотчас в душе моей.

Тугодум

Вы говорите правду?

Молчалин

Ей-же-ей!

А для чего, скажите, мне таиться?

Как на духу всю правду вам скажу.

Такие томные, задумчивые лица

Прелестными я нахожу.

Заметьте, как тонка она!

Как упоительно печальна!

Я

Быть может, несколько бледна?

Молчалин

Ах нет! Напротив: идеальна!

И держится так натурально.

А лик ее пленительный исторг

Из сердца моего столь пламенный восторг,

Что я элегией едва не разразился...

Тугодум

Вот как? Я и не знал, что вы поэт.

Молчалин

Свои законы нам диктует свет.

Пришлось, и рифмовать я научился.

Я

Таланты ваши делают вам честь.

Но коль уж речь зашла о мненье света,

Вас не страшит, что ваш восторг сочтут за лесть?

Молчалин

Ах, злые языки страшнее пистолета!

Идти противу всех опасно и грешно.

Нет, сударь, коль уж я ее восславил,

Коль свой лорнет на ложу к ней направил,

Так, значит, я со светом заодно!

- Ну, что ты теперь скажешь? - спросил я у Тугодума, когда мы с ним

снова остались одни. - Такой вариант тебе больше нравится?

- Нет, конечно, - не задумываясь, ответил Тугодум. - Он так же

неправдоподобен, как и тот. Я и тогда не поверил ни одному слову Молчалина,

а теперь-то уж и подавно.

- Почему же это теперь и подавно? - удивился я. - Ведь Молчалин как

был, так и остался Молчалиным. Выходит, дело не в нем?

- Выходит, не в нем, - согласился Тугодум.

- Вот то-то и оно, - сказал я. - Нет, брат, вся штука в том, что

привезенная "из глуши степей" в столицу, Татьяна едва ли могла вызвать

всеобщий восторг. Поэтому-то Пушкин и отверг этот вариант. Сразу от него

отказался.

- Погодите! - удивился Тугодум. - А разве у Пушкина такой вариант был?

Я был уверен, что это вы сами только что сочинили.

- Нет-нет, что ты! Сочинил его не кто иной, как сам Пушкин. Вот,

взгляни, как он сперва описал первое появление Татьяны в московском свете.

Взяв томик "Онегина", я нашел нужное место и протянул его Тугодуму. Тот

прочел:

Архивны юноши толпою

На Таню издали глядят,

О милой деве меж собою

Они с восторгом говорят.

Московских дам поэт печальный

Ее находит идеальной

И, прислонившись у дверей,

Элегию готовит ей...

- Вот оно что! - протянул Тугодум. - Теперь понятно, почему это вдруг

Молчалина на сочинение элегий потянуло.

- Ну конечно, - живо откликнулся я. - Молчалин и на этот раз был верен

себе. Как и во всех других случаях, в разговоре с нами он высказал не свое

личное, а всеобщее мнение. Мнение света.

- Я понял! - обрадовался Тугодум. - Сперва я, честно скажу, очень

удивился, что вы именно Молчалина выбрали на роль судьи. А теперь понял:

Молчалин потому-то как раз вам и понадобился, что он всегда повторяет то,

что говорят все. Верно?

- Ты прав, - кивнул я. - Отчасти я остановил свой выбор на нем именно

поэтому. Но только отчасти.

- Значит, была еще и другая причина?

- Была. И довольно важная. Ведь Молчалин - как раз один из тех, кого

Пушкин называет "архивными юношами". Ты разве не помнишь, как Молчалин

говорит о себе Чацкому:

По мере я трудов и сил

С тех пор, как числюсь по Архивам,

Три награжденья получил.

- Припоминаю, - сказал Тугодум. - Но я, по правде говоря, никогда не

придавал этим строчкам никакого значения. Не все ли равно, где он там

числился? А с другой стороны, где еще такому человеку числиться, как не в

каких-нибудь там тухлых архивах...

- О нет, брат! Строчки эти весьма многозначительны. Они несут весьма

важную информацию. Видишь ли, какая штука: лет за двадцать до описываемых

Пушкиным и Грибоедовым времен русский император Павел Первый отменил все

привилегии, связанные с несением военной службы. И тогда дворяне, в том

числе и самые родовитые, стали гораздо охотнее поступать на штатские

должности. Желающих служить по штатским ведомствам оказалось так много, что

Павел запретил принимать туда дворян, сделав исключение лишь для ведомства

Иностранных дел и Московских архивов. Поэтому служба в Архивах стала

считаться весьма почетной. Состоять в "архивных юношах" для молодого

человека того времени значило принадлежать к "золотой молодежи", быть

принятым в лучших домах. Сообщая Чацкому, что он "числится по Архивам",

Молчалин дает ему понять, что он сильно преуспел, сделал поистине блестящую

карьеру.

Тугодум не мог прийти в себя от удивления.

- Вот уж не думал, - сказал он, - что Молчалина можно причислить к

"золотой молодежи". У меня было совсем другое представление... Роль его

всегда казалась мне какой то жалкой... Особенно в сравнении с Чацким... А

выходит...

- О, Молчали вообще не так прост, как кажется. Я думаю, мы с тобой еще

вернемся к его особе. Но прежде давай все-таки закончим наше расследование о

пушкинской Татьяне. Итак, мы выяснили, что сперва Пушкин изобразил появление

Татьяны в светских гостиных Москвы как полный ее триумф.

- А в театре? - напомнил педантичный Тугодум.

- И в театре тоже. Вот, взгляни!

Перелистав томик "Онегина", я нашел нужное место:

И обратились на нее

И дам ревнивые лорнеты,

И трубки модных знатоков

Из лож и кресельных рядов.

- Ишь ты! - не удержался от восклицания Тугодум.

- Однако потом, - продолжал я, - Пушкин решил отказаться от этого

варианта и заменил его другим.

- Как - другим?

- А вот так. Прямо противоположным. Взгляни!

И я вновь раскрыл перед ним томик "Онегина":

Не обратились на нее

Ни дам ревнивые лорнеты,

Ни трубки модных знатоков

Из лож и кресельных рядов.

- Поворот на сто восемьдесят градусов, - ухмыльнулся Тугодум.

- Вот именно, - кивнул я. - Пушкин почувствовал, что тут - фальшь.

Только что приехавшая из глуши в столицу, Татьяна едва ли могла сразу

вызвать такое всеобщее внимание, такой всеобщий восторг. Это было бы

неправдоподобно.

- А так ли уж важно это мелочное правдоподобие? - задумался Тугодум.

- К мелочному правдоподобию Пушкин как раз не очень-то стремился, -

сказал я. - То есть стремился, конечно, но забота о нем отходила всякий раз

на второй план, отступала перед более важными соображениями. Взять хотя бы

вот эту некоторую неправдоподобность внезапного превращения Татьяны в

знатную даму. Ведь первоначально Пушкин предполагал, что у него в "Евгении

Онегине" будет не восемь, а десять глав. Между седьмой главой, где Татьяна

появляется в Москве в облике провинциальной барышни, и нынешней восьмой, где

она является перед читателем уже знатной дамой, по его замыслу должна была

быть еще одна целая глава.

- Почему же тогда он ее не написал?

- В том-то и дело, что написал. Но в последний момент, перед тем, как

отдать свой роман в печать, он решил эту главу из него исключить.

- И так потом и не включил?

- Включил в виде приложения к роману. И не полностью, а в отрывках. С

тех пор она так и печатается во всех изданиях пушкинского романа под

названием "Отрывки из путешествия Онегина".

- А-а, помню! - сказал Тугодум. - Когда я читал "Онегина", то очень

жалел, что из этой главы напечатаны только отрывки. Но я думал, что Пушкин

ее просто не дописал.

- Да нет, дописал. Но целиком ее печатать не стал. Однако вернемся к

нашей теме. В маленьком предисловии, предпосланном этим "Отрывкам из

путешествия Онегина", Пушкин привел отзыв своего друга поэта Катенина. Тот

считал, что Пушкин напрасно исключил эту главу из романа. Вот, прочти-ка!

Я протянул Тугодуму томик "Онегина", придерживая пальцем отмеченное

место.