Из стихотворения а. С. Пушкина "моя родословная"

Мой дед, когда мятеж поднялся

Средь петергофского двора,

Как Миних, верен оставался

Паденью третьего Петра.

Попали в честь тогда Орловы,

А дед мой в крепость, в карантин,

И присмирел наш род суровый,

И я родился мещанин.

- Дед Пушкина тоже, что ли, служил под началом этого Миниха? - спросил

Тугодум, прочитав эти строки.

- Служил или не служил он под его начальством, но, как видишь, Пушкин

считал, что, как и отец Петруши Гринева, его дед тоже - вместе с Минихом -

сохранил верность свергнутому императору. За что и поплатился.

- Этак вы, пожалуй, еще договоритесь до того, что в Петруше Гриневе

Пушкин изобразил самого себя, - усмехнулся Тугодум.

- А что ты думаешь? Характеру Петра Андреевича Пушкин и в самом деле

придал некоторые черты, свойственные ему самому. Взять вот хоть этот его

ответ императрице. Он разве не напоминает тебе известный ответ Пушкина царю?

- Какой ответ?

- А вот этот...

РАССКАЗ А. С. ПУШКИНА О ЕГО РАЗГОВОРЕ С ЦАРЕМ

ПОСЛЕ РАЗГРОМА ВОССТАНИЯ ДЕКАБРИСТОВ

Всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал

мне : "Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?" Я отвечал, как

следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: "Пушкин, принял ли

бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?" - "Непременно,

государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в

нем..."

В передаче А. Г. Хомутовой. Рус.

Арх., 1867.

РАССКАЗ ИМПЕРАТОРА О ЕГО РАЗГОВОРЕ С ПУШКИНЫМ

ПОСЛЕ РАЗГРОМА ВОССТАНИЯ ДЕКАБРИСТОВ

Однажды за небольшим обедом у государя, при котором и я находился, было

говорено о Пушкине. "Я, - говорил государь, - впервые увидел Пушкина, после

моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем

больного и покрытого ранами... Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в

Петербурге? - спросил я его между прочим. - Стал бы в ряды мятежников, -

отвечал он.

Граф М. А. КОРФ. Записки. Рус.

Стар., 1990.

- Ведь верно, похоже? - сказал я Тугодуму, когда он прочел оба эти

свидетельства.

- На что похоже? - переспросил Тугодум.

- На ответ Петра Андреевича Гринева императрице.

- Так ведь этот ответ вы сами выдумали! - возмутился Тугодум. - У

Пушкина-то ничего подобного нету!

- Так-таки уж и нету? - усмехнулся я.

Раскрыв "Капитанскую дочку" на восьмой главе, я молча протянул книгу

Тугодуму:

- Перечитай-ка, будь добр, вот этот место.

Из повести а. С. Пушкина "капитанская дочка"

Гости выпили еще по стакану, встали из стола и простились с Пугачевым.

Я хотел за ними последовать; но Пугачев сказал мне: "Сиди, я хочу с тобою

переговорить". Мы остались с глаз на глаз.

Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на

меня пристально, изредка прищуривая левый глаз с удивительным выражением

плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся. И с такой непритворной

веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему.

- Что, ваше благородие? - сказал он мне. - Струсил ты, признайся, когда

молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку

показалось... А покачался бы на перекладине, если б не твой слуга. Я тотчас

узнал старого хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который

вывел тебя к умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид

важный и таинственный.) Ты крепко предо мною виноват, - продолжал он, - но я

помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда

принужден был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще

тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с

усердием?

Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не

мог не усмехнуться.

- Чему ты усмехаешься? - спросил он меня нахмурясь. - Или ты не веришь,

что я великий государь? Отвечай прямо.

Я смутился. Признать бродягу государем был я не в состоянии: это

казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком -

было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в

глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне

бесполезной хвастливостию. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа.

Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга

восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву:

"Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя?

Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую".

- Кто же я таков, по твоему разумению?

- Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.

Пугачев взглянул на меня быстро. "Так ты не веришь, - сказал он, - чтоб

я бы государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в

старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня

не отставай, какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька.

Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья.

Как ты думаешь?"

- Нет, - отвечал я с твердостию. - Я природный дворянин; я присягал

государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь

мне добра, так отпусти меня в Оренбург.

Пугачев задумался. "А коли отпущу, - сказал он, - так обещаешься ли по

крайней мере против меня не служить?"

- Как могу тебе в этом обещаться? - отвечал я. - Сам знаешь, не моя

воля: велят идти против тебя - пойду, делать нечего. Ты теперь сам

начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если

я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей

власти: отпустишь меня - спасибо; казнишь - Бог тебе судья; а я сказал тебе

правду.

- Ну как? - спросил я Тугодума, когда он дочитал этот отрывок до конца.

- Убедился, что Гринев вел себя с Пугачевым совершенно так же, как Пушкин с

царем?

- Сравнили тоже, - возразил он. - Пушкин-то с настоящим царем

разговаривал. А этот с самозванцем.

- Ну, знаешь... Повесить его этот самозванец мог не хуже, чем настоящий

царь. И даже с большей легкостью.

- Да нет, - смутился Тугодум. - Отвечал он, конечно, смело. В этом ему

не откажешь.

- Дело не только в смелости, - возразил я. - Возьми хоть того же

Швабрина. Он ведь тоже не трус. Игра, которую он затеял, тоже весьма опасна.

Но Швабрин зависим. Он лакействует перед Пугачевым, как наверняка раньше

лакействовал перед своим гвардейским начальством. А Гринев независим. Он

держится как свободный человек.

- Хорош свободный человек! - усмехнулся Тугодум. - Вы вспомните, что он

говорит: "Я присягал государыне императрице: тебе служить не могу". Холуй,

вот он кто! Обыкновенный царский холуй. А вы говорите - свободный человек.

Да еще с Пушкиным его сравниваете.

- С Пушкиным я его сравниваю не потому, что он верен присяге, а потому,

что он не побоялся открыто сказать это Пугачеву, от которого в ту минуту

зависела его жизнь. Не стал юлить, уклоняться от прямого и ясного ответа. И

даже отказался пообещать, что, если Пугачев его отпустит, не будет больше

против него воевать. Ведь мог бы выразиться как-нибудь осторожнее:

постараюсь, мол... И Пушкин тоже мог бы в разговоре с царем выразиться

как-нибудь... более дипломатично, что ли... Но ему противно было юлить,

дипломатничать. Он предпочел прямой и откровенный ответ. И даже не

предпочел! он не выбирал, не обдумывал свой ответ, а просто сказал правду.

Вот и Гринев тоже... Впрочем, если ты заметил, была минута, когда Гринев

слегка заколебался. Вспомни!

Я раскрыл "Капитанскую дочку" и прочел:

- "Признать бродягу государем был я не в состоянии: это казалось мне

малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком - было

подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах

всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной

хвастливостию. Я колебался".

- Вот видите! - обрадовался Тугодум.

- Да, на секунду он заколебался. Но поступил все-таки так, как только и

мог, и должен был поступить. Тут Пушкин как бы устраивает своему герою

первое серьезное сюжетное испытание. Он испытывает его характер на

прочность. И дворянский недоросль, еще вчера гонявший голубей и мастеривший

змея, с честью это испытание выдерживает.

- Да, я помню, - сказал Тугодум. - С этого мы как раз и начали наше

расследование. Вы спросили, не удивляет ли меня, как быстро Петруша Гринев

из этакого великовозрастного шалопая превратился в мужественного и даже

незаурядного человека.

- Ну, скажем, так: в человека с очень высоким сознанием своего долга.

Человека, в самых трудных и даже смертельно опасных ситуациях сохраняющего

верность своим понятиям о чести.

- Да, - сказал Тугодум. - Теперь я понял, о чем вы тогда говорили. Это

и в самом деле удивительно. Даже и непонятно: откуда это у него?

- А вот откуда, - сказал я. И протянул Тугодуму том Пушкина с заранее

заложенной и отмеченной мною страницей.