Из повести л. Н. Толстого "хаджи-мурат"

Бутлер сидел рядом с Полторацким, оба весело болтали и пили с

соседями-офицерами. Когда дело дошло до жаркого, и денщики стали разливать

по бокалам шампанское, Полторацкий с искренним страхом и сожалением сказал

Бутлеру:

- Осрамится наш "как".

- А что?

- Да ведь ему надо речь говорить. А что же он может?

- Да, брат, это не то, что под пулями завалы брать. А еще тут рядом

дама, да эти придворные господа. Право, жалко смотреть на него, - говорили

между собой офицеры.

Но вот наступила торжественная минута. Барятинский встал и, подняв

бокал, обратился к Козловскому с короткой речью. Когда Барятинский кончил,

Козловский встал и довольно твердым голосом начал:

- По Высочайшей Его Величества воле, я уезжаю от вас, расстаюсь с вами,

господа офицеры, - сказал он. - Но считайте меня всегда, как, с вами... Вам,

господа, знакома, как, истина - один в поле не воин. Поэтому все, чем я на

службе моей, как, награжден, все, как, чем осыпан, великими щедротами

государя императора, как, всем положением моим, и, как, добрым именем, всем,

всем решительно, как... - здесь голос его задрожал, - я, как, обязан одним

вам и одним вам, дорогие друзья мои! - И морщинистое лицо сморщилось еще

больше. Он всхлипнул, и слезы выступили ему на глаза. - От всего сердца

приношу вам, как, мою искреннюю задушевную признательность...

Козловский не мог говорить дальше и, встав, стал обнимать офицеров,

которые подходили к нему. Все были растроганы.

- Итак, Уотсон, - сказал Холмс, подняв глаза от книги, - вы продолжаете

настаивать на том, что вся эта сцена была Толстым выдумана?

Хорошо зная своего друга, а потому, почувствовав в этом его вопросе

какой-то подвох, Уотсон отвечал уже не так уверенно:

- Обо всей сцене я не говорил. Сам этот эпизод прощания генерала с

офицерами, быть может, и не выдуман. А вот речь... Эта изумительная его

речь, и смешная, и трогательная, она, конечно, придумана. И придумана, надо

сказать, замечательно!

- В таком случае, - сказал Холмс, достав из своего необъятного бюро

какой-то старый журнал, - взгляните сюда.

- Что это? - спросил Уотсон.

- Журнал "Исторический вестник" за апрель тысяча восемьсот девяносто

третьего года. В этом номере были напечатаны воспоминания Полторацкого...

да, да, того самого офицера, который упоминается и в этом эпизоде тоже,

одного из участников описываемых в "Хаджи-Мурате" событий.

- И что же там пишет этот Полторацкий? - не без некоторого раздражения

спросил Уотсон.

- А вот, прочтите сами.

И Холмс передал Уотсону раскрытый журнал, отчеркнув ногтем нужные

строки, точь-в-точь как это несколько минут тому назад сделал Уотсон,

протягивая ему развернутый том Толстого.

С изумлением Уотсон стал читать вслух:

- "Вам, господа, знакома, как, истина: один в поле не воин... Все, чем

я на службе моей, как, награжден, все, чем осыпан великими щедротами..."

Помилуй Бог! - воскликнул он. - Так значит Толстой не выдумал этот монолог?

- Не выдумал, - подтвердил Холмс. - Весь эпизод он заимствовал из

воспоминаний Полторацкого. А речь генерала Козловского, как вы только что

убедились, была воспроизведена им почти дословно. Толстой почувствовал в

этом эпизоде аромат подлинности, художественное очарование живой натуры. И

сохранил его почти в неприкосновенности, лишь слегка пройдясь по тексту

Полторацкого своею рукой.

- Уж не хотите ли вы сказать, Холмс, что в "Хаджи-Мурате" вообще нет ни

одного вымышленного эпизода, ни одной выдуманной подробности?

- О, нет! - покачал головой Холмс. - Совсем нет. Я хотел лишь

сказать... Впрочем, лучше меня вам это скажет сам Толстой. Вот, взгляните,

это его письмо к сыну госпожи Каргановой, - той самой, с которой мы

беседовали. Нет-нет, все письмо читать не надо. Только вот эту фразу...

Уотсон взял протянутое ему письмо и послушно прочел:

- "Когда я пишу историческое, я люблю быть до мельчайших подробностей

верным действительности"... Что ж, я могу только подивиться этой

поразительной добросовестности великого писателя. Однако вы ведь не станете

меня уверять, мой дорогой Холмс, что все писатели были такими же

добросовестными, как Лев Толстой?

- О, нет! Не стану! - рассмеялся Холмс. - Да и сам Толстой тоже далеко

не всегда был так верен натуре. Надеюсь, мой милый Уотсон, вы еще не раз

сумеете в этом убедиться.

ГЛАЗ ХУДОЖНИКА НЕ ОБЪЕКТИВ ФОТОАППАРАТА

Итак, из расследования, проведенного Шерлоком Холмсом и Уотсоном, мы

узнали, что не только сам Хаджи-Мурат, главный герой толстовской повести, но

и многие другие ее персонажи имели реальных прототипов. И Толстой, изображая

их, был верен натуре.

Значит ли это, что все эти его герои получились у него точь-в-точь

такими, какими они были в жизни?

Нет, конечно!

Представьте себе, что в студии сидят несколько художников (положим,

даже учеников), а перед ними - натурщик, портрет которого каждый из них

должен нарисовать. Совершенно очевидно, что все эти портреты будут

отличаться друг от друга. Может быть, даже очень сильно. Кое-кому из

зрителей, не знающих, что все они изображали одну и то же натуру, возможно,

даже покажется, что рисовали они не одного и того же человека, а совершенно

разных людей. И это совсем не потому, что художники были плохие или, скажем,

начинающие и не смогли справиться с поставленной перед ними задачей.

Вся штука в том, что портрет, выполненный художником, - это не

фотография.

На разных фотографиях один и тот же человек тоже может выглядеть

по-разному. Это зависит от позы, ракурса, освещения. Все эти (и многие

другие) технические ухищрения дают возможность талантливому фотографу даже и

фотографический портрет сделать художественным. Но все-таки фотография - это

всего лишь фотография. И одно и то же лицо, снятое в том же ракурсе и в том

же освещении, пусть даже не только разными фотографами, но даже и разными

аппаратами, будет выглядеть более или менее одинаково.

Художник отличается от фотографа тем, что, изображая человека, он

невольно выразит и свое к этому человеку отношение. Оно (это отношение)

может быть пристрастным, даже несправедливым. Но тем-то и отличается

человеческий глаз от объектива фотографического аппарата (недаром устройство

это даже и называется - объектив), что взгляд его всегда - субъективен.

Вот так же и взгляд писателя.

Даже изображая вполне реального человека и даже рисуя его, что

называется, "с натуры", писатель - иногда совершенно сознательно, а иногда

невольно, интуитивно преображает эту натуру, сообразно своим целям, задачам,

в соответствии с владеющим им замыслом.

Чтобы более или менее ясно представить себе, как это бывает, проведем

еще одно расследование.

Разумеется, с помощью все того же Шерлока Холмса и его неизменного

помощника доктора Уотсона.