Из черновых вариантов

"СКАЗКИ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ"

Что исполнишь как свою

Волю первую мою.

Так ли? - шлюсь на всю столицу...

- Обратите внимание, Уотсон, - продолжал Холмс. - Звездочет дает понять

царю, что про его обещание знает вся столица. А помните, что говорила нам

Вера Федоровна Вяземская? "О свидании Пушкина с царем, - сказала она, -

нынче говорит вся столица".

- Поразительно! - в восхищении воскликнул Уотсон. - Я всегда знал, что

вы гений, Холмс! Но сегодня вы превзошли самого себя!

- Полноте, друг мой. Вы мне льстите, - скромно отвел Холмс этот

комплимент.

- Нет, я не льстец! - пылко возразил Уотсон.

- О, вы заговорили цитатами? - удивился Холмс.

- Какими еще цитатами? При чем тут цитаты?

- Ну как же! Ведь слова, которые вы только что произнесли, - дословная

цитата из одного довольно знаменитого пушкинского стихотворения. Оно прямо

так и начинается: "Нет, я не льстец..."

- Помилуй Бог! С чего бы это Пушкину вдруг понадобилось перед кем-то

оправдываться, доказывая, что он не льстец? Неужели кто-то посмел обвинить

его...

- Так вы, значит, не знаете, о каком стихотворении я говорю?

- Что поделаешь, я не такой эрудит, как вы...

- Не обижайтесь, друг мой, - миролюбиво сказал Холмс. - Моя эрудиция

совсем не так велика, как вам кажется. А что касается моего проникновения в

сокровенный смысл пушкинской "Сказки о золотом петушке", так это и вовсе не

моя заслуга.

- А чья же?

- Впервые мысль об автобиографической основе "Сказки о золотом

петушке", - ответил Холмс, - высказала русская поэтесса Анна Ахматова.

Кстати, она же первая установила, что сюжет этой пушкинской сказки восходит

к "Легенде об арабском звездочете" Вашингтона Ирвинга.

- А чем отличаются друг от друга эти два произведения, установила тоже

она? - ревниво спросил Уотсон, которому искренне жаль был расставаться с

мыслью о приоритете Холмса.

- Да, - подтвердил Холмс. - Особенно замечательно в этом смысле одно ее

наблюдение. Доказав, что Вашингтон Ирвинг обоих персонажей своей легенды - и

султана, и звездочета - рисует в насмешливом, издевательском, отчасти даже

пародийном тоне, Ахматова заметила, что Пушкин, в отличие от Ирвинга,

иронизирует только над царем. А о звездочете он говорит с почтением и даже с

нежностью. "Весь как лебедь поседелый..."

- Уж не хотите ли вы сказать, Холмс, - недоверчиво спросил Уотсон, -

что в образе мудреца-звездочета поэт изобразил себя самого?

- Нет, - улыбнулся Холмс. - Так далеко я не иду. Однако хочу напомнить

вам, что Пушкин в этой своей сказке уже не в первый раз изобразил

звездочета, кудесника, вступившего в конфликт с земным властителем. К образу

вдохновенного кудесника поэт уже обращался однажды. И не случайно, я думаю,

в уста этого своего кудесника он вложил слова, которые вполне мог бы отнести

и к себе. Взгляните!

Полистав пушкинский том, он открыл его на нужной странице и поднес к

самым глазам Уотсона.

Тот прочел:

Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен.

Правдив и свободен их вещий язык

И с волей небесною дружен.

- Какие прекрасные слова! - воскликнул Уотсон. - Откуда они?

- Стыдитесь, друг мой! Это знает каждый школьник... А теперь сравните

это четверостишие из пушкинской "Песни о вещем Олеге" вот с этим. Оно,

кстати, венчает то самое пушкинское стихотворение, которое начинается

словами: "Нет, я не льстец..."

Полистав пушкинский том, он снова поднес его к самым глазам Уотсона,

ткнув пальцем в такие строки.

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупив очи долу.

- Обратите внимание, - сказал Холмс, убедившись, что Уотсон не только

прочел, но и "переварил" эти пушкинские строки. - Кудесник из "Песни о вещем

Олеге" говорит о себе, что его вещий язык не только правдив и свободен, но и

"с волей небесною дружен". И о поэте, чей правдивый голос противопоставлен

льстивым речам раба и льстеца, он говорит почти теми же самыми словами:

"...небом избранный певец". Как видите, миссия поэта в глазах Пушкина была в

чем-то сродни миссии звездочета, кудесника, предсказателя, пророка. Это, мне

кажется, может служить еще одним подтверждением автобиографичности

пушкинской "Сказки о золотом петушке". Если помните, Уотсон, я как-то сказал

вам, что каждый портрет - это в какой-то степени автопортрет.

- Конечно, помню! Ведь мы с вами установили это в ходе специального

расследования.

- Так вот, теперь мы можем сделать примерно такой же вывод и

относительно сюжета. Оказывается, даже "чужой" сюжет может стать для автора

поводом для отражения конкретных обстоятельств его собственной жизни, его

собственной судьбы.

- И это часто так бывает?

- О, - улыбнулся Холмс, - чтобы ответить на этот вопрос, нам с вами

пришлось бы провести новое расследование. А может быть, даже и не одно.

Когда-нибудь, быть может, мы этим еще займемся. Но теперешнее наше

расследование закончено.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ,

в котором автор объясняет, почему он решил отказаться

от услуг Шерлока Холмса и доктора Уотсона

и заменить их другими персонажами.

До сих пор Шерлок Холмс и его верный помощник доктор Уотсон с

обязанностями литературоведов справлялись вроде неплохо. Но по мере того как

я приближался ко второй части этой моей книги, меня одолевали все большие и

большие сомнения насчет того, годятся ли они для той роли, которую я им

предназначил.

Но прежде чем открыть природу этих сомнений, я должен объяснить, почему

эту часть моей книги я назвал так, как назвал, а эпиграфом ко всей книге

поставил строчки Пушкина, из которых это заглавие взял.

Дело в том, что эти знаменитые пушкинские строки ("И даль свободного

романа я сквозь магический кристалл еще неясно различал"), относятся не

только к Пушкину и его роману "Евгений Онегин", о котором в них идет речь. В

не скольких этих строчках Александр Сергеевич, может быть вовсе о том и не

думая, выразил некий общий закон художественного творчества.

Художник всегда видит даль своего будущего произведения как бы сквозь

некий "магический кристалл". Сперва он не совсем ясно различает своих

будущих героев, толком еще не знает, как они себя поведут и куда в конце

концов его приведут, как заставят его изменить свой первоначальный замысел.

Подтверждая и развивая эту главную мою мысль, мне придется то и дело

заниматься расследованиями, предметом которых далеко не всегда будут такие

известные произведения, как те, к которым я обращался в первой части.

Конечно, эрудиция Шерлока Холмса необъятна. Но когда я сообразил, что

по ходу дела мне придется обращаться не только к художникам с мировыми

именами, как это бывало раньше, я почувствовал некоторую неловкость.

Заставить великого сыщика обращаться к воспоминаниям вдовы Всеволода Иванова

и рассказам Михаила Зощенко, автобиографическим признаниям Василия Розанова,

высказываниям Евгения Замятина и Вячеслава Шишкова и даже (будет и такое) -

к статье совсем уж никому не известного журналиста, появившейся на страницах

"Комсомольской правды", это, пожалуй, было бы уже чересчур. Мне не хотелось

ставить моего ученого друга в неловкое положение, не хотелось, чтобы он

выглядел смешным. Вот почему - после некоторых колебаний - я все-таки решил

в дальнейшем обходиться без помощи мистера Холмса и доктора Уотсона. А роль,

которую в первой части я предназначил великому сыщику, отныне - тут уж

ничего не поделаешь! - придется играть мне самому.

Конечно, все предстоящие мне расследования я бы мог проводить и в

одиночку. Но для той цели, которую я перед собой ставлю, мне нужен помощник.

Точнее, собеседник. А еще точнее, человек, задающий вопросы. Причем такие,

которые мне самому в голову не придут.

Собеседник этот - это особенно для меня важно! - должен быть человеком

- как бы это поделикатнее выразиться, - ну, скажем, так: он должен быть

человеком не слишком сообразительным. Чем больше наивных и даже глуповатых

вопросов он будет мне задавать, тем будет лучше. Ведь только в этом случае у

меня будет уверенность, что в своем (вернее, нашем с ним) расследовании я не

упущу ни одного недоумения, не пройду мимо даже самой пустяковой

какой-нибудь неясности.

Короче говоря, этот помощник нужен мне для той же цели, для которой

Шерлоку Холмсу был нужен его друг Уотсон.

Найти такого собеседника оказалось непросто. И тогда я решил его

придумать. Или, выражаясь чуть более высокопарно, вообразить. А как только я

его себе вообразил, так сразу же явилось у меня для него и прозвище -

"Тугодум".

В глаза я его, конечно, так называть не буду: обижать своего

собеседника, хотя бы даже и воображаемого, я не хочу. Но мы с вами - между

собой - можем, я думаю, позволить себе эту маленькую вольность. Кличка,

конечно, немного обидная. Но ведь он о ней никогда не узнает.