Глава XXVIII. РОЖДЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

§219. «Сокровенный иудей»: Иисус из Назарета

В 32 или 33 г. нашей эры некий молодой фарисей по имени Савл, отличавшийся особым рвением в преследовании христиан, шел однажды из Иерусалима в Дамаск. «Внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь... Встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать. Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя. Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел и не пил». После этого ученик по имени Анания, которому явился Иисус в видении, возложил на Савла руки и вернул его к жизни. «И тотчас как бы чешуя отпала от его глаз, и вдруг он прозрел; и, встав, крестился и, приняв пищи, укрепился»1.

Это событие произошло через два или три года после распятия Иисуса (точная дата распятия Иисуса неизвестна: предположительно это могло произойти в 30 или 33 г. Следовательно, обращение Савла имело место не ранее 32 и не позже 36 г. н.э.) Из дальнейшего станет ясно, что в основе христианства, и особенно христианства павлинистского толка, лежит вера в воскресение Христа2. И это чрезвычайно важно, так как Послания апостола Павла являются первыми документами, отражающими историю возникновения христианской общины. Эти послания дышат верой в воскресение и, значит, в спасение во Христе. «Наконецто, — пишет выдающийся историк эллинизма Виламо-

1Деян 9:3-5. Автор Деяний Апостолов еще дважды описывает встречу будущего Павла с воскресшим Христом по дороге в Дамаск: Деян 22:4-21; 26:12-20.

2В Первом Послании к Коринфянам (15:1-2) он подробно перечисляет всех, кому явился воскресший Христос.

280

виц-Мёллендорф, — греческий язык становится выражением жгучего и живого духовного опыта»3.

Здесь важен еще один момент. Это — крайне малый отрезок времени (всего несколько лет), отделяющий экстатический опыт Павла от события, которое открыло предназначение Иисуса. В пятнадцатый год правления императора Тиверия (т.е. в 28-29 г. н.э.) пустынник Иоанн, по прозванию Креститель, ходил по окрестностям Иордана, «проповедуя крещение покаяния для прощения грехов» (Лк 3:1 и сл.) Историк Иосиф Флавий описывает Иоанна как «человека благочестивого», призывающего иудеев к добродетельной, справедливой и богобоязненной жизни (Иуд. Древн. 18, т. 2 116-119)*75. Итак, Иоанн — подлинный пророк, боговдохновенный, ревностный, пылкий, открыто выступающий против иудейских политических и религиозных властей. Будучи вождем милленаристской эсхатологической секты, Иоанн Креститель возвещал неотвратимость прихода Царства Божьего, причем не призывал принимать себя за Мессию. Его проповедь имела мощный резонанс в народных массах. Среди тысяч людей, сходившихся со всей Палестины, чтобы принять крещение от рук Иоанна, был и Иисус, родом из Галилейского Назарета. По христианскому преданию, Иоанн Креститель признал в нем Мессию.

Почему крестился Иисус, нам неизвестно. Однако совершенно очевидно, что крещение выявило его мессианское достоинство. Таинство этого откровения передано в Евангелиях образом Духа Божия, сошедшего с небес на Иисуса в виде голубя: «Сей есть Сын Мой возлюбленный» (Мф 3:16; ср. Мк 1; 11; Лк 3:22). Сразу же после крещения Иисус удаляется в пустыню. Евангелия уточняют, что «Дух ведет Его в пустыню», дабы «Он был искушаем Сатаной» (Мк 1:12; Мф 4:10; Лк 4:13). Мифологический характер этих искушений очевиден, но символика их выявляет особую структуру христианской эсхатологии. Морфологически сценарий состоит из ряда испытаний-инициаций, сходных с испытаниями Гаутамы Будды (ср. § 148). Иисус постится в течение сорока дней и сорока ночей, и Сатана его «искушает». Сначала он требует от Иисуса чудес («скажи, чтобы камни сии сделались хлебами»); потом «поставляет Его на крыле Храма Иерусалимского и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз» и, наконец, искушает абсолютной властью над «всеми царствами мира и славой их». Иными словами, сатана искушает его самой возможностью уничтожения Римской Империи (что следовало понимать как победу иудеев, предсказанную их апокалипсисами) при условии, что Иисус «пав, поклонится ему»4.

3Willamovitz-Moellendorff, цит. в: G.Bornkamm. Paul, pp. 9—10.

4Безусловно, сценарий «искушений» позже был включен в притчевую традицию, воспринятую Евангелиями после разгрома восстания 66-70 гг., т.е. после разрушения римлянами Храма. Но в символическом порядке, в котором складывалась церковь, «искушения» были прообразами чудес Иисуса (так вскоре он претворит воду в вино, умножит хлеба и рыб) и победы христианства. Хоть римская империя и устояла перед вооруженным восстанием, она, в конечном итоге, была завоевана, т.е. стала империей христианской.

281

Какое-то время Иисус «крестил многих», как и Иоанн, а возможно, даже и более успешно (ср. Ин 3:22-24; 4:1-2). Но, узнав, что пророк взят под стражу Иродом, Иисус оставил пределы Иудеи и вернулся на родину. Иосиф Флавий объясняет действия Ирода страхом: он боялся влияния Иоанна Крестителя на народные

массы и боялся восстания. Как бы то ни было, заключение под стражу Иоанна послужило поводом для начала проповеди Иисуса. Прибыв в Галилею, Иисус возвестил Евангелие, т.е. Благую Весть: «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие»5. Благая весть — это эсхатологическое упование, которое, за некоторым исключением, господствовало в иудейской религиозной мысли более столетия. Вслед за пророками и Иоанном Крестителем, Иисус проповедовал грядущее преображение мира: это суть его проповеди (ср. §220).

В окружении своих первых учеников Иисус проповедовал и учил в синагогах и на площадях, обращаясь главным образом к униженным и обездоленным. Он прибегал к традиционным средствам поучения: ссылался на священную историю и почитаемых народом библейских персонажей, используя этот неисчерпаемый источник образов и символов, особенно образный язык притч. Как и другие богочеловеки эллинистического мира, Иисус был врачевателем и чудотворцем; он исцелял любые болезни и изводил бесов из одержимых. Некоторые чудеса навлекают на него подозрение в чародействе — преступлении, наказуемом смертной казнью. Кто-то говорил: «Он изгоняет бесов силой веельзевула, князя бесовского. А другие, искушая, требовали от Него знамения с неба»6.

Слава экзорциста и чудотворца не изгладилась из памяти иудеев; предание не то первого, не то второго века говорит о некоем Иешу, «занимавшемся чародейством и удивлявшем Израиль»7 *76.

Проповедь Иисуса сразу же стала внушать беспокойство двум влиятельным политическим и религиозным группировкам, фарисеям и

5Мк 1:15:16. Мф 4:17 говорит о Царстве Небесном, но оба эти выражения синонимичны.

6Лк 11:15-16. Лука правильно понял, что требование «знамений» и обвинение в чародействе, представляют собой единый нарратив; другие же Евангелия свидетельствуют об этих событиях в разных местах; МкЗ:22; 8:11;Мф 12:24,38, 16:1; ср.: Dodd. The Founder of Christianity p. 179, n. 11.

7Ср.: B. Sanhedrin, 43a. Тот же текст содержит другие сведения, значение которых будет рассмотрено в дальнейшем, так как они не имеют отношения к христианским источникам (ср. стр. 322, прим. 12). Раввинистические источники приводятся и обсуждаются в: J. Klausner, Jesus of Nazareth, pp. 17—47.

282

саддукеям. У первых вызывало раздражение слишком вольное обращение Назарянина с Торой. Саддукеи же воспринимали мессианскую проповедь как повод для начала народных волнений. В самом деле, Царство Божие, которое проповедовал Иисус, кое-кому напоминало религиозный фанатизм и политическую непримиримость зелотов. Последние отказывались признавать власть Рима, объясняя это тем, что для них «один лишь Всевышний — владыка и Господь» (Иосиф Флавий. Иуд. Древ. 18,1,6 §23). По меньшей мере один из двенадцати апостолов, Симон Кананит,8 был в прошлом зелотом (Мк 3:18). Лука сообщает о том, как после распятия Иисуса один из учеников сказал: «А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиль» (24:21).

К тому же один из самых таинственных и ярких эпизодов, расказанных в Евангелии, свидетельствует о некотором разночтении в трактовке провозглашенного Иисусом «Царства».9 В тот день, после долгой проповеди, Иисус узнает, что 5000 человек, следовавших за ним по берегам Тивериадского озера, остались без еды. Тогда он просит их сесть на землю и чудесным образом умножает несколько хлебов и рыб, а потом они все совершают совместную трапезу. Речь идет о некоем архаическом ритуале, которым подтверждается или подкрепляется мистическая целостность группы. В данном случае совместная трапеза могла означать символическое предвосхищение эсхатона, так как Лука (9:11) уточняет, что именно тогда Иисус говорил им о Царстве Божьем. Но возбужденная новым чудом толпа не поняла всей глубины и смысла происходящего и увидела в Иисусе страстно ожидаемого «царя-пророка», который принесет Израилю избавление. «Иисус же, узнав, что хотят прийти, нечаянно взять Его и сделать царем» (Ин 6:15), распустил собравшихся, вошел с учениками в лодку и переплыл Тивериадское озеро.

Эту «неувязку» можно было бы счесть неудавшейся попыткой восстания. Так или иначе, многие оставили Иисуса. В Евангелии от Иоанна сказано: «отошли» (6:66-67), с ним остались лишь апостолы. Именно с ними весной 30 (или 33 г.) Иисус решает отпраздновать в Иерусалиме Пасху. Много спорили — спорят и по сей день — какова же была подлинная задача этого предприятия? Скорее всего, Иисус хотел возвестить и проповедать Благую Весть в религиозном центре Израиля, чтобы добиться от народа окончательного решения: либо так, либо иначе10. Когда он был уже близ Иерусалима, люди «думали, что скоро должно открыться Царствие Божие» (Лк 19:11). Иисус вошел в Град как царь-мессия (Мк 11:9—10), выгнал из Храма торгующих и по-

8Ср.: Brandon. Jésus and Zealotes, pp. 44-47, 243-45.

9Этот эпизод описывается во всех четырех Евангелиях (Марк и Матфей говорят об этом в двух местах); Мк

6:30-44; Мф 14:13-21, 15:32-39; Лк 9:10-17; Ин 6:1-15.

10Dodd. Ор. cit., р. 139 sq.; RM. Grant. Augustus to Constantine, p. 43.

283

купающих и учил народ (11:15 и сл.) На другой день он снова вошел в Храм и рассказал притчу о злых виноградарях, которые, убив слуг, посланных хозяином, затем схватят и убьют его сына. «Что же сделает хозяин виноградника? — заключает Иисус. — Придет и предаст смерти виноградарей, и отдаст виноградник другим» (12:9).

Для священников и книжников значение этой притчи было совершенно однозначно: пророки подвергались

гонениям, и последний из посланных, Иоанн Креститель, был убит. Согласно учению Иисуса, Израиль попрежнему был виноградником Господа, однако его религиозная элита обречена; у нового Израиля будут иные духовные лидеры11. Иисус давал понять, что он-то и унаследует виноградник, он, «сын любезный» хозяина — мессианская проповедь, которая могла вызвать кровавые репрессии завоевателей. Первосвященник Кайафа об этом скажет так: «лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели весь народ погиб» (Ин 11:50). Медлить было нельзя, надо было действовать, не вызывая подозрений в стане приверженцев Иисуса. Взять его под стражу следовало тайно и в ночи. В канун Пасхи Иисус совершил последнюю трапезу со своими учениками. Эта последняя агапа станет центром христианского обряда — Евхаристии, к смыслу которой мы обратимся ниже (§220).

«И, воспев, пошли на гору Елеонскую» (Мф 26:30). Из этой, полной волнующих событий ночи, предание сохранило память о двух эпизодах, и поныне тревожащих христианскую совесть. Иисус предсказывает Петру, что «прежде, нежели пропоет петух», тот трижды отречется от него (Мф 14:26-31). А ведь Иисус видел в Петре своего самого верного ученика, того, кому надлежало поддерживать дух общины верующих: отречение его, несомненно, подтверждало слабость человеческого, однако вовсе не отменяло достоинство и харизматические добродетели апостола. Смысл его тяжкого проступка ясен: в икономии спасения не важны ни людские грехи, ни людские добродетели; главное — покаяться и уповать. Без этого «прецедента» с Петром было бы крайне затруднительно обосновать большую часть христианской истории; его отречение и последующее покаяние (Мф 26:74) в определенном смысле стали образцом для всей христианской жизни.

Не менее показательна следующая сцена — «на месте, называемом Гефсиманией». Иисус идет туда с Петром и еще двумя учениками и говорит им: «Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною» (Мф 26:38). «И, отойдя немного, пал на лицо Свое, молился и говорил: Отче Мой! Если

возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (26:39). Но, возвратившись, видит

11 Ср.: Dodd, р. 150.

284

Он своих учеников спящими и говорит Петру: «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?» (26:40). «Бодрствуйте и молитесь», — вновь учит он их. Но, увы! Придя, «находит их опять же спящими, ибо у них глаза отяжелели» (26:43; ср. Мк 14:32-42; Лк 22:40-46). Еще по истории Гильгамеша (§23) известно, что победить сон, остаться бдящим — это одно из самых тяжелых инициатических испытаний, ибо смысл его заключается в трансмутации профанного, в достижении «бессмертия». В Гефсиманском саду «инициатическое бдение», даже ограниченное всего несколькими часами, оказалось выше человеческих сил. И поражение это также станет назиданием для большинства христиан.

Вскоре Иисус был взят стражей первосвященника, усиленной римскими воинами. Нелегко точно установить последовательность событий. Евангелия говорят о двух судилищах. Синедрион обвиняет Иисуса в богохульстве, так как на вопрос первосвященника: «Ты ли Христос (т.е. Мессия), Сын Благословенного?» Он отвечает: «Я» (Мк 14:61-62; ср. Мф 26:57-68; Лк 22:54, 66:71). Богохульствующего побивали камнями, но нельзя с уверенностью утверждать, что в то время синедрион обладал правом приговаривать к смертной казни. Так или иначе, Иисус затем предстает перед судом Понтия Пилата, прокуратора Иудеи. По обвинению в подстрекательстве к мятежу («Ты Царь Иудейский?») Он был приговорен к казни через распятие, в соответствии с римским обычаем. Отданный на поругание (одетый в багряницу, с терновым венцом на голове, под крики солдат: «Радуйся, Царь Иудейский!», Иисус был распят между двух «разбойников». Этим словом — lestes — Иосиф Флавий часто называет мятежников. «Итак, контекст казни Иисуса явно представлял собой подавление мятежа против римского правления и его сторонников внутри Иудеи. В глазах иерусалимских властей любая проповедь близости Царства Божьего предполагала реставрацию иудейского царства»12.

Взятие Иисуса под стражу, суд над ним и казнь рассеяли его приверженцев. Вскоре Петр, любимый ученик, трижды отрекся от него. Скорее всего, и проповедь Иисуса, и само его имя канули бы в забвение, если бы не один момент, странный и необъяснимый вне веры: воскресение мученика*77. Предание, дошедшее до нас через Павла и через Евангелия, придает особое значение опустевшему гробу и многим явлениям Иисуса воскресшего своим ученикам. Что бы ни стояло за этим религиозным опытом, в нем — источник и первооснова христианства. Вера в Иисуса Христа воскресшего превратила горстку растерянных

12 Grant. Augustas to Constantine, p. 43. Раввинистическая традиция свидетельствует о том, что Иисус был осужден иудейскими властями и приговорен к казни через повешение накануне Пасхи; Klausner. Jesus of

Nazareth, p. 18 sq.*78

285

изгоев в сообщество людей решительных и твердо убежденных в своей непобедимости. Можно, пожалуй, утверждать, что апостолы тоже пережили инициатическое испытание через потерю надежды и духовную смерть, дабы потом возродиться к новой жизни и стать первыми провозвестниками Евангелия.

§220. Благая Весть: приблизилось Царствие Божие

Рудольф Бультман говорил о «невыносимой банальности» биографий Иисуса. В самом деле, свидетельства немногочисленны и не слишком достоверны. Самые ранние — Послания ап. Павла — почти полностью игнорируют историческую сторону жизни Иисуса. Синоптические Евангелия, составленные между 70 и 90

гг., вобрали устные предания первых христианских общин. Но эти предания относятся как к Иисусу, так и к Христу воскресшему, что вовсе не отменяет их документальной ценности; память, памятование — это основной элемент христианства, как, впрочем, и любой другой религии, у которой есть основоположник. Память об Иисусе является назиданием для каждого христианина. Предание, сохраненное первыми свидетелями, и было именно этим «назиданием», а не только «историей»; оно запечатлело сущностные структуры событий и проповеди Иисуса, а вовсе не просто перечень его дел — явление достаточно известное, и не только в истории религий.

С другой стороны, следует считаться с тем фактом, что первохристиане, иудеи из Иерусалима, сами представляли собой апокалиптическую секту, возникшую внутри палестинского иудаизма. Жили они в состоянии страстного ожидания второго пришествия Христа, парусии, и умы их были всецело заняты «концом истории», а не историографией эсхатологических чаяний. Кроме того, как и следовало ожидать, вокруг личности воскресшего Учителя достаточно рано выкристаллизовалась целая мифология, родственная мифологии богов-спасителей и боговдохновенных людей (theios antropos). Эта мифология, о чем пойдет речь в дальнейшем (§222), имеет чрезвычайно важное значение: она помогает нам понять особое религиозное измерение христианства и последующую историю его развития. Мифы, которые помещают Иисуса из Назарета в мир архетипов и трансцендентных фигур, столь же «истинны», как его слова и дела: эти мифы и в самом деле служат подтверждением силы и креативности истоков его благовествования. К тому же, благодаря такой универсальной символике и мифологии, религиозный язык христианства становится вселенским и понятным за пределами очага своего возникновения.

286

Считается, что синоптические Евангелия донесли до нас суть Благой Вести и, прежде всего, возвестили о Царстве Божием. Итак, мы не забыли (стр. 281) о том, что Иисус начинает свое служение в Галилее, проповедуя Благую Весть о Царстве Божием: «...исполнилось время и приблизилось Царствие Божие» (Мк 1:15)13. Эсхатон неминуем: «есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Мк 9:1; ср.: 13:30). «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (Мк 13:32).

Однако другие слова Иисуса позволяют думать, что Царство уже здесь. После эпизода с изгнанием бесов он говорит: «Если же Я перстом Божиим изгоню бесов, то, конечно, достигло до вас Царствие Божие» (Лк 11:20). В другом случае Иисус утверждает, что со времен Иоанна Крестителя «Царство Небесное силой берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф 11:12). Смысл представляется таковым: Царству мешают сильные, но оно уже здесь14. В отличие от апокалиптического синдрома, которым проникнута вся литература того времени, его Царство придет без потрясений, т.е. без внешних признаков, знамений, «...не придет Царство божие приметным образом; и не скажут: "вот, оно здесь", или: "вот, там". Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть» (Лк 17:20-21). В притчах Царство сравнивается с постепенным вызреванием семени, растущим само по себе (Мк 4:26-29), с горчичным зерном (30-32), с закваской, на которой поднимается тесто (Мф 13:33).

Возможно, что эти два разных возвещения Царства — в ближайшем будущем и в настоящем — отражают два последовательных этапа служения Иисуса15. Можно же считать, что они представляют собой два истолкования одной и той же вести. Это: 1) неотвратимость наступления Царства, о чем возвестили пророки и апокалипсисы, т.е. «конец исторического мира» и 2) предвосхищение Царства для тех, кто благодаря предстательству Иисуса уже сейчас живут в вечном настоящем веры, неподвластном времени16 *79.

Особенно это второе возможное истолкование вести выявляет мессианское достоинство Иисуса. Нет оснований сомневаться в том, что

13Современная экзегеза считает подлинными четыре возвещения Царства Божьего: Мк 1:15а; Лк 11:20-21 ;

Мф 11:12. Ср.: Perrin. Rediscovering the teaching of Jesus, p. 63 sq; idem. The New Testament: An Introduction, p. 288 sq.

14Ср.: Ernst Kasemann. The problem of the Historical Jesus, p. 42 sq., Perrin. Rediscovering, p. 76 sq.

15Marcel Simon. Le Judaïsme et le Christianisme antique, p. 86.

16Вслед за Бультманом, Перрин говорит об «опыте экзистенциальной реальности»; ср.: New Testament, p.

287

ученики признали его Мессией (подтверждение — в самом его имени «Христос», греческое «Помазанник», т.е. «Мессия»). Сам себя Иисус никогда так не называет; но дозволяет другим (Мк 8:29;14:61). Вполне возможно, что Иисус избегал называть себя так, чтобы подчеркнуть разницу между своей проповедью Благой Вести и националистическими формами иудейского мессианства. Царство Божие — не теократия, которую зелоты стремились установить силой оружия. Иисус называл себя, по большей части, «Сын Человеческий». Термин этот, сначала бывший всего лишь синонимом слова «человек» (ср. §203), становится, в конце концов — имплицитно в проповеди Иисуса и эксплицитно в христианском богословии,

— означающим для Сына Божия.

Но в той мере, в какой можно восстановить, хотя бы в общих чертах, Иисуса как персонаж, его можно сопоставить с фигурой «Отрока Господня» (Ис 40-50; ср. §196). «Ничто не дает оснований отвергнуть или счесть недостоверными строфы, в которых он говорит о грядущих испытаниях. Его предназначение нельзя объяснить, если не допустить, что он предвидел страдания, поругание и, конечно, саму смерть и принимал

вмешательстве Бога»17.

«Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить». (Мф 5:17). Как и пророки, он превозносит чистоту сердца в противовес обрядовому формализму; он постоянно напоминает о любви к Богу и ближнему. В Нагорной Проповеди (Мф 5:3-12; Лк 6:20-23) Иисус описывает блаженства, ожидающие милостивых и чистых сердцем, кротких и миротворцев, обремененных и изгнанных правды ради. Это самый известный за пределами христианского мира евангельский текст. И тем не менее Израиль остается для Иисуса богоизбранным народом. Он был послан именно к погибшим овцам дома Израилева (Мф 15:24) и лишь в виде исключения обращает свою проповедь к язычникам; своих же учеников учит он избегать последних (Мф 10:6). Однако он все-таки допустил «все народы» участвовать в установлении Царства (Мк 13:10; Мф 8:11). Вслед за пророками и Иоанном Крестителем, служение Иисуса ставило целью радикальное преобразование иудейского народа, другими словами — создание нового Израиля, нового народа Божьего. Молитва Отче Наш (Лк 11:2—4; Мф 6:9-13) превосходным образом излагает «способ» достижения этой цели. Будучи выражением еврейского благочестия, молитва эта пользуется первым лицом не единственного числа, а множественного: Отче Наш, хлеб наш насущный даждь нам днесь, остави нам

17 Simon. Ор. cit., р. 86. О слиянии двух идеальных фигур — Мессии и Отрока Господня в личности Иисуса,

ср.: Dodd. Ор. cit., р. 103 sq.

288

долги наши, избави нас от лукавого. Ее содержание восходит к древне-синагогальной молитве kaddish и отражает тоску по первоначальному религиозному опыту: эпифании Яхве как Бога Отца. Но текст, предложенный Иисусом, короче и проникновеннее18. Впрочем, любая молитва должна быть проникнута истинной верой, верой, выказанной Авраамом (ср. §57). «Все возможно верующему» (Мк 9:23), потому что «Все возможно Богу» (Мк 9:23). Благодаря таинственному свойству авраамовой веры, сам способ бытия падшего человека радикальным образом изменился. «Все, чего ни будете просить в молитве, то получите, — и будет вам» (Мк 11:24; ср. Мф 21:22). Другими словами, Новый Израиль возникает мистическим образом силой авраамовой веры. Именно этим объясняется успех христианской проповеди, призывавшей уверовать во Христа воскресшего.

Во время Тайной Вечери со своими учениками, Иисус «взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите; сие есть Тело Мое. И, взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из нее все. И сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая»19. Один современный экзегет, ничтоже сумняшеся, пишет: «Не существует более твердо засвидетельствованных слов Иисуса, нежели эти20. Но только лишь Лука повествует о наказе Иисуса: «Сие творите в Мое воспоминание» (22:18). Хотя ап. Павел и подтверждает достоверность этого предания (1 Кор 11:24), однако нет никакой возможности удостовериться, что эти слова были произнесены Иисусом. Обряд этот является продолжением домашней иудейской литургии, состоящей в благословении хлеба и вина. Иисус часто совершал его, когда бывал в обществе мытарей и рыбаков; очевидно, трапеза эта и была проповедью Царства21.

Для первохристиан «преломление хлеба» (Деян 2:42) составляло важнейший культовый акт. С одной стороны, это была реактуализация присутствия Христа и, следовательно, установленного им Царства; с другой же стороны, ритуал предполагал мессианский пир в конце времен. Но слова Иисуса обнаруживают более глубокий смысл: необходимость принести себя в жертву добровольно, чтобы заключить «новый завет»22, основание Нового Израиля. За этим стоит убеждение, что но-

18Экзегеты также настаивают на различии между выражением более древнего текста kaddish («Да возведет Господь Царствие Свое, пока ты живешь твоими днями» и словами Иисуса «Да приидет Царствие Твое...»;

ср.: Perrin. Teaching, p. 57 sq. и библиографию.

19Мк 14:22-24; ср.: Мф 26:26; Лк 22:19; l Kop 11:24. Иоанн (6:51) передает параллельную версию,

основанную, скорее всего, на другом переводе арамейского оригинала.

20Dodd. Ор. cit., р. 10.

21Естественно, присутствие «неприкасаемых» оскорбляло и раздражало иудейских ортодоксов.

22Члены Кумранской общины также считали себя наследниками Нового Завета; ср.: §223.

289

вая религиозная жизнь произрастает лишь из жертвенной смерти — концепция, как известно, древняя и повсеместно распространенная. Трудно с уверенностью сказать, рассматривалось ли самим Иисусом это ритуальное причастие его телу и крови как мистическое отождествление с ним самим. И даже если это подтверждает ап. Павел (1 Кор 10:16; ср.: 12:27; Рим 12:5; Еф 4:12), то, несмотря на все своеобразие его богословского видения и языка, Иисус, скорее всего, следует все той же иерусалимской традиции23. Но, в любом случае, совместная трапеза для первохристиан имитировала последний поступок Иисуса: это было и воспоминание о Тайной Вечере, и ритуальное повторение добровольной жертвы, принесенной Искупителем. Морфологически Евхаристия напоминает культовые агапы, практиковавшиеся в античном Средиземноморье и особенно в «мистериальных» религиях24. Их целью было посвятить и, следовательно, спасти участников данного ритуала через причащение божеству мистериософской природы. Сходство с христианской Евхаристией знаменательно: оно заключается в типичной для того времени надежде на