Раздел IX политические и правовые учения второй половины XIX,

идеи для византизма не характерен индивидуализм, т. е. то «крайне преувеличенное понятие о личности человеческой, которое внесено в историю германским феодализмом». Кроме того, византийский нравственный идеал склонен «к разочарованию во всем земном в счастье, в устойчивости нашей собственной чистоты, в способности нашей к полному нравственному совершенству», а также отвергает «надежду на всеобщее благоденствие народов». В этом смысле ви-зантизм есть «сильнейшая антитеза идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства» (с.19).

Византизм, таким образом, у Леонтьева противопоставляется не только славизму, существования которого как самобытной циви­лизации он не признает, но и западноевропейской культуре, отличи­тельной особенностью которой мыслитель считает чувство «чрез­мерного самоуважения лица», исторически связанное с «цветущей эпохой рыцарства» и определившее специфику ее последующего развития. Так, по его мнению, это чувство, «перейдя путем зависти и подражания сперва в буржуазию, произвело демократическую рево­люцию и породило все эти нынешние фразы о беспредельных правах лица, а потом, дойдя до нижних слоев общества, сделало из всякого поденщика и сапожника существо, исковерканное нервным чувством собственного достоинства» (с. 20).

В более узком смысле определяя византизм как симфонию церкви и царя (с. 40), Леонтьев относит «начало полного торжества» ви­зантизма к эпохе императора Константина (IV в.). В IX в. византий­ская цивилизация «приобретает своему гению Россию». Поскольку Русь в момент своего крещения «не вступила в период цветущей сложности и многообразного гармоничного творчества», то «бесцвет­ность и простота» тогдашней русской культуры, «свежесть и про­стодушие» народа способствовали «чистому и беспрепятственному» восприятию византизма (с. 21, 28). Византизму мы обязаны не толь­ко верой, но и своей государственностью: «Византийские идеи и чувства, — убежден Леонтьев, — сплотили в одно тело полудикую Русь. Византийский образ Спаса осенял на великокняжеском знаме­ни верующие войска Дмитрия на том бранном поле, где мы впервые показали татарам, что Русь московская уже не прежняя раздроблен­ная, растерзанная Русь». Исторически сложившаяся форма правле­ния России — «родовое и безграничное самодержавие наше» — так­же окрепло «под влиянием византийской культуры» (с. 34). При этом

680

К. Н. ЛЕОНТЬЕВ

Пеонтьев подчеркивает, что «монархическое начало является у нас единственным организующим началом, главным орудием дисцип­лины» (с.36).

Таким образом, делает вывод Леонтьев, византизм как симфония церкви и царя «глубоко проникает в самые недра нашего обществен­ного организма»: «сила наша, дисциплина, история просвещения, поэзия — одним словом, все живое у нас сопряжено органически с родовой монархией нашей, освященной православием, которого мы естественные наследники и представители во вселенной». Визан­тизм, убежден Леонтьев, «организовал нас, система византийских идей создала величие наше», соединившись «с нашими патриархаль­ными началами, с нашим еще грубым в начале славянским материа­лом» (с. 40).

Целостная формула византизма Леонтьева такова: «I. Госу­дарство должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осто­рожностью подвижно. 2. Церковь должна быть независимее нынеш­ней. Иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее. Церковь должна смягчать государственность. 3. Быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве. 4. Законы, принципы власти должны быть строже, люди должны стараться быть лично добрее; одно уравновесит другое. 5. Наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе».¹⁴

Под знаменем византизма, убежден Леонтьев, «мы будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!» (с. 35). Изменяя «даже в тайных помыслах наших этому византизму, мы погубим Россию» (с. 40).

Было бы ошибкой воспринимать Леонтьева как проповедника национальной исключительности. По его мнению, «любить племя за племя — натяжка и ложь», ибо что такое племя «без системы своих Религиозных и государственных идей» (с. 41). Систему таких свое­образных идей, создавших величественное здание «православно-культурного русизма», Леонтьев и увидел в византизме. В отличие от ^авянофилов Леонтьев был далек от идеализации «племенных»

¹⁴ Там же. С. 265.

681