Раздел IX политические и правовые учения второй половиных1х в

еще и аристократия родовая держалась упорнее» (с. 113). «Права человека», провозглашенные Французской революцией, мыслитель рассматривает как «демократизацию германского индивидуализма» служившего некогда «для дисциплины европейской», ибо тогда он был «уделом немногих, обуздывавших всех остальных», теперь же ставшего достоянием каждого говорящего: "Господа! Все люди имеют одинаковые права!"» (с. 91, 92). Таким образом «сословное всесме-шение разъедает Запад со времени провозглашения "прав человека" в 89-м году» (с. 311).

В-третьих, всеобщее стремление к усредненности приводит к «однообразию лиц, учреждений, мод, городов и вообще культурных идеалов и форм» (с. 159). Провозглашение всеобщего равенства приводит к тому, что разнообразие социальных положений, «воспи­тания и характеров бледнеет». При этом, подчеркивает Леонтьев, в теории признается «недостаточность этого политического равен­ства» и заявляются уже требования «равенства всякого, полного, эко­номического, умственного, полового» (с. 93-94). Формирование сред­него класса, по мнению Леонтьева, есть также «упрощение и смешение», вдохновленное стремлением «все свести к общему типу так называемого "буржуа"» (с. 101). Мыслитель полагает, что евро­пейский индивидуализм, выражающийся в возможности каждого го­ворить о своих равных со всеми правах, на самом деле лишь «губит индивидуальность характеров» (с. 178). Леонтьев убежден в том, что «даже рабство и всякие стеснения во многих случаях развивают лич­ность — и народную, и единичную больше (т. е. выразительнее), чем общеевропейская нынешняя свобода», которая есть «не что иное, как право и возможность— стать такими, как все» (с. 177). С его точки зрения «нынешняя свобода, нынешняя легальная эгалитар-ность больше всего и способствует тому, чтобы все большее и боль­шее количество людей находилось бы в однородном положении и подвергалось бы однообразному воспитанию» (с. 319).

В-четвертых, признаком упадка европейских государств явля­ется повсеместное торжество представительных учреждении и англосаксонских конституционных идей. Вследствие этого, по мнению Леонтьева, европейские государства «испортили у себя бо­лее или менее в частностях ту государственную форму, которая вы­работалась у них в период цветущей сложности» (с. 97), все они «опять стремятся сойтись на почве эгалитарной разнузданности» (с. 103). Политическое однообразие Европы в будущем может привести

672

Глава2 к. Н. Леонтьев

к объединению европейских государств в «федеративную, грубо рабо­чую республику», в «одну всеевропейскую республиканскую феде­рацию», что, вероятно, произойдет ценой отказа от «всех местных отличий, от всех сколько-нибудь чтимых преданий», ценой разру­шения главных столиц, которые «так долго способствовали разделе­нию западных народов на враждебные национальные станы» (с. 111).

В-пятых, в качестве симптома упадка европейской культуры Леонтьев рассматривает и стремление к созданию национальных государств: «Движение современного политического национализма есть не что иное, как видоизмененное только в приемах распростра­нение космополитической демократизации» (с. 309), которая «давно уже трудится над разрушением великих культурных миров Запада» (с. 307, 309). Целью такой «группировки государственности по пле­менам и нациям» является «переход в государство космополитиче­ское, сперва всеевропейское, а потом, быть может, и всемирное» (с. 314). Свою, на первый взгляд, парадоксальную мысль Леонтьев объясняет тем, что стремление какой-либо нации к политическому объединению и политической независимости сводится лишь к жела­нию установить у себя некую среднеевропейскую эгалитарно-рес­публиканскую форму и провозгласить права человека, а потому «племенное объединение» влечет за собой «большее однообразие как в самой объединенной среде, так и по отношению сходства с сосед­ними государственными обществами» (с. 313). Таким образом, де­лает вывод Леонтьев, «чисто племенная идея не имеет в себе ничего организующего, творческого; она есть не что иное, как частное пе­рерождение космополитической идеи всеравенства и бесплодного всеблага», выражается ли она «в широких и обманчивых претензиях парижской демагогии или в уездных желаниях какого-нибудь мел­кого народа приобрести себе во что бы то ни стало равные со всеми Другими нациями государственные права» (с. 68).

Вот как изображает Леонтьев историческую ситуацию в Евро­пе во второй половине 19 века: «Везде одни и те же более или менее Демократизированные конституции. Везде германский рационализм, псевдобританская свобода, французское равенство, итальянская рас­пущенность или испанский фанатизм, обращенный на службу той же распущенности. Везде гражданский брак, преследования като­ликов, везде презрение к аскетизму, ненависть к сословности и вла­сти, везде надежды слепые на земное счастье и земное полное ра­венство» (с. 94).

673