Инфинитив и герундий

Интересно отметить, как в ходе истории языков отглагольные существительные иногда утрачивают ряд характерных черт суще­ствительного и приобретают некоторые из характерных черт гла­гола, — мы назвали их „животворящими“; иначе говоря, интересно наблюдать, как говорящие на разных языках начинали трактовать отглагольные существительные подобно тому, как они привыкли трактовать предикативные формы глагола.

Это случилось с английскими инфинитивами, которые, по общему мнению, являются окаменевшими падежными формами прежних отглагольных существительных. Они сблизились с предикативными формами глагола морфологически и синтаксически, хотя и не в одинаковой степени в разных языках: они могут принимать допол­нение в том же самом падеже, что и обычные глаголы (винитель­ном, дательном и т. п.); они допускают сочетания с отрицаниями и другими субъюнктами; у них развиваются временные различия (перфектный инфинитив типа лат. amavisse, англ. to have loved, в некоторых языках также инфинитив будущего времени); наконец, им свойственно различие между действительным и страдательным залогами (ср., например, форму страдательного залога лат. amari, англ. to be loved и т. п.). Все эти черты чужды таким словам, как movement „движение“, construction „сооружение“, belief „вера“. Дальнейшее уподобление инфинитива предикативным формам гла­гола наблюдается в тех языках, которые допускают сочетание инфинитива с подлежащим в именительном падеже; см. стр. 135.

В некоторых языках инфинитив может употребляться с опре­деленным артиклем. Эта субстантивная черта дает возможность узнавать функцию инфинитива в предложении, которая видна из падежной формы артикля. Там, где артикль стоит при сочета­ниях типа греческого „винительного с инфинитивом“, он имеет бульшую ценность, чем там, где он присоединяется только к „оголенному“ инфинитиву, как в немецком языке¹.

Процесс, который мы наблюдаем в инфинитиве, обнаружи­вается также и в некоторых других отглагольных существитель­ных. Дополнение в винительном падеже встречается в редких­ случаях в санскрите, греческом и латинском языках, например, в часто цитируемом предложении из Плавта: Quid tibi hanc curatios rem? (Delbrьck, Synt., 1. 386). В некоторых славянских языках, в частности в болгарском, стало обычным присоединять дополнение в винительном падеже к отглагольному существитель­ному на-аниеи с другими соответствующими окончаниями. В дат­ском отглагольное существительное на -en может принимать дополнение, но в том лишь случае, если глагол и дополнение образуют тесное семантическое единство, что проявляется в объединяю­щем ударении на дополнении: denne skiften tilstand, tagen del i lykken и т. п.; примеры см. в моей книге „Fonetik“, 565.

Самый интересный случай в этом отношении представляет ан­глийская форма на -ing, которая показывает, как в результате длительного исторического развития чистые существительные, об­разованные от определенных глаголов, приобретали все большее количество признаков предикативных форм глагола („Growth and Structure of the English Language“, Leipzig and Oxford, 1923, § 197 и сл.). Теперь форма на -ing может принимать дополнение в ви­нительном падеже (on seeinghim) и сочетаться с наречием (Не proposed our immediatelydrinkinga bottle together), она приобрела перфектные формы (happy inhaving founda friend) и формы стра­дательного залога (for fear ofbeing killed).Что касается подле­жащего, которое первоначально всегда ставилось в родительном падеже и даже теперь нередко стоит в этом падеже, то оно часто встречается в общем падеже (Не insisted on theChambercarrying out his policy; without oneblowbeing struck), а в разговорной речи спорадически может стоять в именительном (instead ofhe converting the Zulus, the Zulu chief converted him, с сильным уда­рением на he). Когда англичанин говорит There is some possibility of the place having never been inspected by the police, он отклоня­ется в четырех грамматических пунктах от конструкции, которую употребил бы его предок шестьсот лет назад (общий падеж, пер­фект, страдательный залог, наречие).

Здесь можно упомянуть также и латинский герундий. Развитие этой формы довольно интересно. В латинском языке существовало пассивное причастие на -ndus (герундив), которой могло употреб­ляться точно таким же образом, как другие причастия и прилагательные, в результате чего получался нексус (ср. выше, стр. 142): ср. Elegantia augetur legendis oratoribus et poetisбукв. „Изя­щество увеличивается читаемыми ораторами и поэтами“. Наряду с сочетанием cupiditas libri legendi, которое следует толковать точно так же, стало возможным сказать cupiditas legendi без ка­кого-либо существительного в качестве первичного слова; это да­лее повело к тому, что legendi стало восприниматься как своею рода родительный падеж от инфинитива, допускающий постановку дополнения в винительном падеже. Таким образом, возникло то,­ что трактуется сейчас как особая форма глагола, которая скло­няется по падежам (кроме именительного) в единственном числе, подобно обычному существительному среднего рода, и называется герундием (см.Sommer, Handbuch, der lateinischen Laut- und Formenlehre, 631). Первоначальную и более позднюю конструкции находим в одном предложении у Цезаря: nequeconsilii habendi neque arma capiendispatio dato¹.