Подразумеваемое отрицание

Здесь, как и в других областях грамматики, встречаются слу­чаи несоответствия между понятийным значением и грамматическим выражением. Отрицательное содержание часто подразумевается, хотя в предложении и нет отрицания в собственном смысле этого слова.

Вопрос часто бывает равносилен отрицательному утверждению: Am I my brother’s keeper? (см. стр. 375).

Сочетания типа Me tell a lie! =„I cannot tell a lie“ были упо­мянуты на стр. 148.

Той же цели могут служить выражения со значением условия, например: I am a rogue if I drunke to-day (= I did not drink; Шекспир); I’m dashed if I know; также случаи самостоятельного употребления придаточного предложения условия: If there isn’t Captain Donnithorne a-coming into the yard! (Дж. Элиот; здесь, ко­нечно, прямое и косвенное отрицания взаимно погашаются, и ре­зультат получается утвердительный: he is coming).

Далее можно упомянуть: (You) see if I don’t; Catch me going there!; Mr. Copperfield was teaching me. — Much he knew of it himself; When the devil was ill, the devil a monk would be; When the devil got well, the devil a monk was he. Подобные идиома­тические и иронические выражения, по-видимому, часто встре­чаются во всех языках.

Понятийное отрицание также подразумевается при употребле­нии формы прошедшего времени (сослагательного наклонения) в придаточных предложениях отвергнутого условия (стр. 310).

Примечание: Тема этой главы была рассмотрена с привлечением го­раздо большего количества примеров из многих языков и с обсуждением ряда вопросов, опущенных здесь (отрицательные союзы, префиксы, сокращение not в nt и т. п.), в моей работе „Negation in English and Other Languages“, Det kgl. Danske Videnskabernes Selskabs Historisk-Filologiske Meddelelser I, 5, Co­penhagen, 1917.­

Глава XXV заключение

Конфликты. Терминология. Душа грамматики.

Конфликты

Естественное следствие сложности явлений жизни, которые должен выразить язык, с одной стороны, и, с другой стороны, языковых средств, которыми можно выразить эти явления, заклю­чается в том, что в речевой практике происходят различного рода конфликты; говорящему приходится делать выбор между несколь­кими языковыми средствами. После некоторого колебания он упот­ребляет одну какую-либо форму, хотя другой говорящий в данной ситуации может употребить другую. В некоторых случаях мы наблюдаем как бы состояние войны между двумя тенденциями, которое может продолжаться в течение очень длительного периода. Грамматисты ведут споры о том, какая из форм является „пра­вильной"; в других случаях одна из борющихся тенденций одер­живает верх, и вопрос разрешается практически языковым коллек­тивом, иногда в условиях протеста со стороны таких лиц, как Линдли Муррей (Lindley Murray), или со стороны существующих в данное время академий, которые нередко предпочитают логиче­скую последовательность простоте и естественности. Примеры грамматических конфликтов можно найти в разных местах в на­стоящем томе: наиболее типичны, пожалуй, конфликты, упомяну­тые в гл. XVII; они иллюстрируют столкновение между понятием пола и грамматическим родом (столкновение, ведущее к гр. neaniās, нем. ein Frдulein ... sie, исп. el justicia). В гл. XIV мы видели соперничество между глаголами в единственном и множе­ственном числе при собирательных существительных. Здесь можно упомянуть и некоторые другие конфликты такого же характера.

В германских языках нет различия в роде во множественном числе; но отсутствие специального обозначения „естественного сред­него рода“, когда речь идет более чем об одном предмете, ведет к употреблению формы, которая, собственно, является формой единст­венного числа среднего рода: нем. beides, verschiedenes (ср. также alles); Керм („A Grammar of the German Language“, 149) упоми­нает alles dreies, а Шпитцер пишет alles drei („Sie sind weder Germanen noch Gallier noch auch Romanen, sondern alles drei der­ Abstammung nach“). Здесь, таким образом, род оказывается силь­нее числа.

Точно так же чувство среднего рода часто оказывается более сильным, чем чувство правильного падежа. В дательном падеже первоначально не было различия между мужским и средним ро­дом; однако в английском языке мы с ранних времен находим for it, to this, after what, и в конце концов эти формы именитель­ного-винительного падежа стали единственными употребительными формами местоимений среднего рода. В немецком языке мы на­блюдаем ту же тенденцию, хотя она и не одержала верх в такой степени, как в английском: у Гете читаем zu was; часто говорят was wohnte er bei, a zu (mit, von) etwas — единственная употре­бительная форма; то же и с mit nichts и т. п. (остатки прежней формы обнаруживаются в выражениях zu nichte machen, mit nichten); wegen was употребляется в разговорной речи вместо дву­смысленного wegen wessen (Curme, A Grammar of the German Language, 198). Однако тенденция была не настолько сильной, чтобы допустить mit das, von welches, хотя mit dem, von welchem со значением среднего рода встречается не часто (ср. damit, wovon), а если после неизменяемого местоимения стоит прилагатель­ное, оно обязательно принимает форму дательного падежа: der Gedanke vonetwas Unverzeihlichem.

Нем. wem, подобно англ. whom, является общей формой муж­ского и женского рода, но там, где желательна особая форма для женского пола, употребляется редкая и непризнанная форма wer: Von Helios gezeugt? Von wer geboren? (Гете); Da du so eine art Bruder von ihr bist. — Von ihr? Von wer? (Wilbrandt; Curme, там же, 191). Это, однако, возможно только после предлога, по­скольку wer в качестве первого слова в предложении было бы понято как форма именительного падежа; Раабе поэтому находит другой выход: Festgeregnet!Wem und welcher steigt nicht bei diesem Worte eine gespenstische Erinnerung in der Seele auf? (= what man and woman).

С другой стороны, падеж оказался сильнее рода при постепен­ном распространении окончания родительного падежа -s на суще­ствительные женского рода в английском и датском языках; глав­ная причина здесь, конечно, в том, что прежняя форма родитель­ного падежа не отграничивала достаточно отчетливо этот падеж от других падежей. В немецком языке та же самая тенденция проявляется иногда у имен собственных; так, Френссен пишет: Lisbeths heller Kopf.

Конфликт между правилом, требующим косвенного падежа после предлога, и чувством субъектного отношения, требующим именительного падежа, иногда приводит к тому, что одерживает верх последняя тенденция; например, англ. Me thinkes no body should be sad but I (Шекспир); Not a man depart, Saue I alone­ (у него же); Did any one indeed exist, except I? (Mrs. Shelley); нем. Wo ist ein Gott ohne der Herr (Лютер); Niemand kommt mir entgegen außer ein Unverschämter (Лессинг); дат. Ingen uden jeg kan vide det и т. п. (ср. мою книгу „Chapters on English“, 57 и сл.).

Точно так же в испанском языке мы находим Hasta уо lo sй „вплоть до я (т. е. даже я) это знаю“ (ср. франц. Jusqu’au roi le sait). По существу здесь лежит в основе тот же принцип, что и в употреблении именительного падежа в немецком языке в сочетании was fьr ein Mensch и в соответствующем рус­ском сочетании что за человек;наконец, также и в нем. ein al­ter Schelm von Lohnbedienter.

Желание обозначить 2-е лицо единственного числа оказалось сильнее, чем желание различать изъявительное и сослагательное наклонения; это видно из того, что сочетания типа if thou dost и if thou didst стали обычными в значительно более ранний пери­од, чем такое же употребление изъявительного наклонения вместо сослагательного в 3-м лице.

В главе XXI мы говорили о конфликтах в косвенной речи между тенденцией сохранить временнэю форму прямой речи и тенденцией сдвинуть время в соответствии с фермой главного глагола (Не told us that an unmarried man was (или is) only half a man; He moved that the bill be read a second time). В предложении He proposed that the meeting adjourn можно сказать, что наклонение оказалось силь­нее, чем время; то же справедливо в отношении франц. Il dйsirait qu’elle lui йcrive — единственной формы, употребительной в современной обычной речи вместо более раннего йcrivisse. Наобо­рот, время оказывается сильнее наклонения во французской раз­говорной речи в случаях типа Croyez-vous qu’il fera beau demain, где старомодные грамматисты предпочли бы настоящее время сослагательного наклонения fasse; Руссо пишет: Je ne dis pas que les bons seront rйcompensйs; mais je dis qu’ils seront heureux, хотя, согласно общему правилу, после отрицательной формы главного глагола глагол в зависимом предложении стоит в сослагательном наклонении.

В области порядка слов есть немало таких конфликтов; многие из них относятся скорее к стилю, чем к грамматике. Упо­мяну здесь только один факт, представляющий интерес с точки зрения грамматики: с одной стороны, предлоги ставятся перед словами, к которым они относятся, но, с другой стороны, вопро­сительные и относительные местоимения должны занимать место в начале предложения. Отсюда возникают конфликты, разреше­ние которых часто зависит от прочности связи между предлогом и дополнением или между предлогом и каким-нибудь другим сло­вом в предложении: What are you talking of?; What town is he living in? или In what town is he living?; In what respect was he suspicious?; Some things which I can’t do without; Some things with­­out which I can’t make pancakes. Весьма поучительный пример я нашел у Стивенсона: Whatdo they careforbut money?For what would they risk their rascal carcases but money? Наряду с this movement of which I have seen the beginning (здесь было бы менее естественно сказать which I have seen the beginning of) существует литературное the beginning of which I have seen¹. Во французском языке нельзя отнести предлог на конец предло­жения, а поэтому надо говорить l’homme à qui j’ai donné le prix и l’homme au fils duquel j’ai donné le prix. Так как форму роди­тельного падежа в английском языке нельзя отделить от слова, к которому она относится, дополнение, в обычных предложениях стоящее после глагола, в сочетании the man whose son I met должно ставиться после whose; во французском языке, с другой стороны, такой необходимости нет, и дополнение занимает свое обычное место, хотя оно отделяется от dont в сочетании l’homme dont j’ai rencontrй le fils.