Душа грамматики

Моя задача выполнена. Значительная часть этого тома была, естественно, посвящена спорным вопросам, но я надеюсь, что моя критика окажется конструктивной, а не разрушительной. Я позволю себе добавить (для тех рецензентов, которые любят указывать, что автор не учел какую-нибудь статью в новом журнале или док­торскую диссертацию), что я очень часто молчаливо критиковал точки зрения, которые представляются мне ошибочными, не ссылаясь в каждом отдельном случае на то или иное место в той или иной статье. Моя тема настолько обширна, что данная книга разбухла бы до недопустимых размеров, если бы я подробно останавливался на разнообразных точках зрения по интересующим меня вопросам. Те, для кого важна сущность больших проблем, а не грамматические подробности, может быть, найдут, что я цити­­ровал не слишком мало, а слишком много из все увеличивающегося потока книг и статей по этим вопросам.

Моя задача состояла в том, чтобы, не упуская из виду иссле­дований по частным вопросам известных мне языков, уделить ос­новное внимание общим принципам, лежащим в основе грамма­тического строя всех языков, и, таким образом, внести свой вклад в грамматическую науку, основанную одновременно на разумной психологии, здравой логике и надежных фактах истории языков.

Психология должна помочь нам понять, что происходит в соз­нании говорящих, а особенно — как они отступают от ранее су­ществовавших правил в результате борющихся тенденций, каждая из которых обусловлена известными фактами в строе данного языка.

Логика в том виде, в каком она до сих пор применялась к грамматике, была узкой, сугубо формальной логикой; обычно ее привлекали только для того, чтобы осудить те или иные процессы живой речи. Вместо этого надо развивать логику с более широ­ким кругозором, которая признает, например, что с логической точки зрения косвенное дополнение может стать подлежащим пас­сивного предложения точно в такой же мере, как прямое допол­нение, в связи с чем вопрос о допустимости таких предложений, как Не was offered a crown, переходит из юрисдикции логики в юрисдикцию реального употребления. Франц. Je m’en souviens было нелогичным, пока ощущалось первоначальное значение souvenir; однако в то время еще говорили Il m’en souvient, и новая конст­рукция — внешний признак того, что значение глагола изменилось {ср. изменение Me dreams в I dream): когда глагол souvenir вместо „приходить на память“ стал означать „иметь в памяти“, новая конструкция стала единственной логически возможной. Разделы, посвященные в гл. XXIV двойному отрицанию, также показывают применение ошибочных логических понятий к грамматике, но от­сюда вовсе не вытекает, что логику нельзя применять к вопросам грамматики; надо только остерегаться поверхностной логики, которая сочтет неприемлемым то, что при более тщательном рассмотрении может оказаться вполне оправданным. С другой сто­роны, логика имеет, конечно, огромное значение для построения нашей грамматической системы и для формулировки грамматичес­ких правил или законов.

Изучение истории языков имеет для грамматиста первостепен­ное значение: оно расширяет его кругозор и помогает ему изба­виться от типичного греха, присущего грамматисту, — склонности осуждать, подходя к явлениям без исторической перспективы: ведь история языков показывает, что в прошлом постоянно происхо­дили изменения, и то, что в один период было грамматической ошибкой, в следующий период может стать правильным. Однако история языков до сих пор слишком много занималась поисками­ первоначального источника каждого явления и не уделяла внима­ния многим, более близким к современности фактам, которые еще ждут тщательного исследования.

Грамматические явления можно и должно рассматривать с раз­личных (часто дополняющих друг друга) точек зрения.. Возьмем согласование прилагательного с существительным (в роде, числе и падеже) и согласование глагола с подлежащим (в числе и лице). Традиционная грамматика старого типа устанавливает правила и всякие отступления от этих правил расценивает как грубые ошибки, которые, по ее мнению, она вправе клеймить как нелогичные. Линг­вист-психолог устанавливает причины нарушения правил в том или ином случае: может быть, дело в том, что глагол отдален от под­лежащего и поэтому не хватает умственного усилия помнить, в каком числе стояло подлежащее; или глагол стоит до подлежащего, а говорящий еще не решил, каким будет подлежащее, и т. п. Историк анализирует тексты, относящиеся к разным столетиям, и обнаруживает растущую тенденцию к утрате отчетливых форм числа и т.п. А лингвист-философ может вмешаться и сказать, что требование грамматического согласования в этих случаях яв­ляется просто следствием несовершенства языка, поскольку по­нятия числа, рода (пола), падежа и лица относятся логически лишь к первичным словам, а не к таким вторичным, как прилагатель­ное (адъюнкт) и глагол. Таким образом, если язык постепенно утрачивает окончания прилагательных и глаголов, которые указы­вали на их согласование с первичным словом, это не является для него потерей; наоборот, такую тенденцию следует считать прогрессивной, и полная стабильность возможна только в том языке, который покончил со всеми этими громоздкими пережитками далекого прошлого. (Но я не поддамся искушению сказать об этом больше, чем я уже сказал в четвертой книге „Language“!).

Меня интересовало в этой книге то, что можно назвать высшей теорией грамматики. Но ясно, что если мои взгляды будут при­няты и даже если они будут приняты частично, они должны иметь практические последствия. Прежде всего они должны повлиять на те грамматики, которые будут написаны для продолжающих изу­чение языка (влияние этих взглядов уже сказывается во втором томе моей „Modern English Grammar“, а также на книге Аугуста Вестерна, — см. August Western, Norsk Riksmaalgrammatik); через эти грамматики новые взгляды должны с течением времени про­никнуть в элементарные грамматики и оказать влияние на весь процесс обучения, начиная с самой ранней стадии. Но как это долж­но осуществиться и сколько новых взглядов и терминов можно с успехом применять в начальной школе, — по всем этим вопросам я не буду высказывать какое-либо мнение до тех пор, пока не увижу, как моя книга будет принята учеными, для которых она предназначается. Хочу только выразить надежду, что обучение­ грамматике в начальной школе в будущем станет более живым, чем до сих пор: поменьше недопонятых или непонятых рецептов, поменьше „нельзя“, поменьше определений и гораздо больше наблю­дений над фактами живого языка. Это единственный способ превра­тить грамматику в полезный и интересный предмет школьного курса.

В начальной школе может преподаваться только грамматика родного языка. Но в старших классах и в университетах изучают и иностранные языки; их можно преподавать так, чтобы они взаимно освещали друг друга и родной язык. Это требует знания сравнительной грамматики, в которую входит историческая грамматика родного языка. Большое освежающее влияние сравни­тельной и исторической грамматики общепризнано, но я позволю себе заметить, прежде чем закончить книгу, что мой подход к фактам, изложенным в настоящей книге, намечает новый метод сравнительной грамматики или новый тип сравнительной грамма­тики. В наше время этот предмет преподается следующим обра­зом: начинают со звуков и форм, сравнивая их в различных род­ственных языках и в различные периоды одного и того же языка, чтобы установить соответствия, известные под названием фонети­ческих законов, и дополнить их изменениями по аналогии и т. д. В схеме, данной выше в гл. III, это означает, что начинают с А (формы), а затем переходят к В (функции) и С (понятию или внут­реннему значению). Такому направлению следует даже сравни­тельный синтаксис, и он также скован формами, поскольку он рас­сматривает главным образом употребление в различных языках форм и формальных категорий, которые были установлены срав­нительной морфологией. Но можно ввести новый, более плодотвор­ный подход и прийти к новому типу сравнительного синтаксиса, если придерживаться метода настоящей книги, т. е. начинать с С (понятие и внутреннее значение), а затем устанавливать, как каждое из основных понятий, свойственных всему человечеству, выражается в различных языках, т. е. переходить через В (функ­цию) к А (форме). Это сопоставление не должно обязательно ограничиваться языками, принадлежащими к одной и той же семье и представляющими разные пути развития одного первоначального общего языка; оно может учитывать языки самых различных ти­пов и самого различного происхождения. Образцы такого рас­смотрения, которые я дал здесь, могут служить предварительным наброском понятийной сравнительной грамматики, которую, я на­деюсь, другие исследователи, с более широким кругозором и с большим знанием языков, могут воспринять и развить далее, и таким образом помочь глубже заглянуть в сокровенную природу человеческого языка и человеческого мышления, чем это было возможно в настоящем томе.­