Глава 3

зитивным и нормативным подходами, хотя его целью было как раз уничтожение подобных противопоставлений.

В Лотце обычно (и оправданно) видят философа, который более преуспел в своих специальных исследованиях — в логике, этике, эстетике, психологии, ибо в разносторонности талантов ему не откажешь, — чем в сведении этих многообразных исследований в ту «связную картину мира», которая была целью его метафизики. Он жаждал единства, а его исследования всякий раз приводили его к дуализму. Мало у кого так часто списывали — далее мы не случайно будем его часто вспоминать, — но учеников у него, строго говоря, не было. Привычное суждение по его поводу: «Он был лишь наполовину философом» — не является совершенно ложным. Пытаться изложить его «систему» трудно, если не невозможно, и едва ли плодотворно, поскольку его влияние было связано как раз с отсутствием у него системы. Во Вселенной Лотце всем найдется место, но только с тем условием, что никто не приглядывается слишком внимательно к своему точному местоположению в этой Вселенной или не уточняет слишком настойчиво правила, по которым раздаются эти места.

Если на время вернуться в Великобританию, то происходившее там может показаться чрезвычайно странным. Уильям Джеймс так резюмирует происходившее: «Недоумение вызывает возрождение Гегеля из мертвых в Англии и здесь [в США] после его погребения в Германии. Я думаю, его философия может оказать значительное влияние на развитие нашей либеральной формы христианства. Она дает квазиметафизическую опору, в которой всегда нуждалась такая теология». В Германии гегельянство ничуть не воспрепятствовало продвижению материализма, но фактом остается то, что в Великобританию оно было завезено именно для этой цели6.

Богословский мотив возобновления интереса к Гегелю совершенно очевиден в сочинениях Дж. X. Стерлинга7. В его книге «Секрет Гегеля» (1863) гегельянство впервые было представлено в Великобритании в относительно ясной и связной форме, хотя суровые критики не преминули заметить, что «секрет был хорошо сохранен». Стерлинг не скрывал своих апологетических намерений. Как он писал (скорее с энтузиазмом, чем с соблюдением точности), «Кант и Гегель не имели иной цели, кроме восстановления Веры — Веры в Бога, Веры в Бессмертие Души и в Свободу Воли; мало того — Веры в Христианство как в религию откровения». Именно поэтому он рекомендовал их своим читателям. В Соединенных Штатах возникла замечательная группа энтузиастов, гегельянцев из Сент-Луиса, очень много сделавших для пропаганды Гегеля в Америке; они полагали, что разглядели в философии Гегеля «меч, поражающий трехглавое чудовище анархии в политике, традиционализма в религии и натурализма в науке»8. В конечном счете эти ожидания не сбылись. Неогегельянство развивало свой собственно философский импульс, который вывел его далеко за пределы даже самого неортодоксального христианства. Но наличие таких надежд у широкого круга лиц следует иметь в виду при объяснении неожиданной популярности идеализма в Британии в последнюю четверть XIX в.

Конечно, не следует и преувеличивать эту неожиданность. Ранее идеализм дважды расцветал в Великобритании, и оба раза как средство защиты от

==39

наступавшего материализма. В первый раз кембриджские платоники, опиравшиеся на Платона и Декарта, боролись против «механистически-атеистических» философских учений, рожденных развитием науки в XVII в. Во второй раз Беркли с тревогой обратился к философии, напуганный материализмом, который непреднамеренно несла с собой ньютоновская наука. Хотя постоянной идеалистической традиции в Великобритании не существовало, она всегда имела тут своих адвокатов. «Философы-литераторы», вроде Кольриджа и Карлейля в Англии, Эмерсона в Америке, помогли тому, чтобы подготовить умы образованной публики к «Секрету Гегеля» — само название указывает на распространившееся мнение, что «в Гегеле что-то есть». Еще до того, как накатила основная волна идеализма, появились два мыслителяидеалиста, заслуживающие хотя бы краткого упоминания, — Дж. Ф. Ферриер и Джон Грот9.

Ферриер10 немного разбирался в трудах Гегеля и Шеллинга; он был также восторженным поклонником Беркли, чьи произведения долгое время были всеми позабыты. В своих «Институциях метафизики» (1854) он выступает как философ, ищущий Абсолюта, обладающего «ясным, независимым, свободным, субстанциальным, подлинным, а не паразитическим бытием». Такого сорта философские притязания довольно редки и чуть ли не беспрецедентны в Великобритании, хотя на континенте их можно встретить достаточно часто. Необычным был и метод Ферриера. Британская философия всегда славилась свободным, неформальным, даже небрежным стилем философствования, тогда как Ферриер предложил всего-навсего сконструировать «непрерывную цепь ясных доказательств», которая должна состоять лишь из «необходимых истин», определяемых как «противоположность непродуманному, противоречивому, бессмысленному, невозможному».

Вероятно, его выводы были менее удивительными. Начав с получившего широкое признание у британских философов картезианского учения о том, что познание чего бы то ни было предполагает познание самого себя как познающего, он затем намеревался показать, во-первых, что по меньшей мере то, что может быть познано, не является ни чистым объектом, ни чистым субъектом, но субъектом-познающим-обьект; во-вторых, что он же является по меньшей мере существующим — единственным абсолютно сущим. Индивидуальные сознания не могут быть Абсолютом, они обладают независимым существованием, лишь постигая объекты; объекты не могут быть Абсолютом, поскольку они существуют, лишь будучи постигаемыми сознанием. Сказать же, что Абсолют может быть чем-то лежащим вообще за пределами сознания, чем-то вообще для нас неведомым, значит забыть, что мы можем быть в неведении только относительно возможных объектов познания. (Мы можем сказать, что не знаем причины заболевания раком, только предполагая, что у него есть причина и что мы могли бы ее познать.)

Этот вывод является характерно британским, поскольку ударение делается на познании как отношении, дающем ключ к «Реальности». Однако философия Ферриера была чем угодно, только не позицией «здравого смысла». О великом герое Шотландской школы Томасе Риде Ферриер, будучи сам шотландским профессором, писал так: «С самыми благими намерениями, с превосходными способностями ко всему, кроме философии, будучи совер-

==40