Глава 8

тив» является фактом. «Объектив» является или не является фактом независимо от соответствующих утверждений, но он истинен только в том случае, если кто-то утверждает, что он истинен. То, что Гитлер еще жив, есть (или не есть) факт независимо от того, формулирует ли кто-нибудь суждение о том, что он жив, но сказать: «истинно», что он жив, — значит утверждать, что чье-то суждение о том, что он жив, было правильным. Истины — ровесницы человеческого рода, а факты не зависят от человечества. Множество вещей, сказанных философами об истинах (например, что они вечны), на самом деле, считает Мейнонг, следовало бы сказать о фактах.

Как же узнать, являются ли «объективы» фактами? Мейнонг отвечает, что некоторые суждения обладают особым свойством — свойством «очевидности»: такие суждения направлены на «объективы», которые суть факты. Следует отметить, что «очевидность» есть свойство суждения; она состоит в родстве с «ясностью и отчетливостью» Декарта. Мейнонг не имеет в виду, что «объективы» суть факты только в тех случаях, когда мы располагаем подтверждающей их «очевидностью» в обычном смысле этого слова. Ведь «очевидность» в обычном понимании тоже сводится к фактам, и поэтому остается вопрос: как мы узнали, что они суть факты? Регресса можно избежать только в том случае, если определенные суждения «очевидны» непосредственно.

Пожалуй, о Мейнонге сказано достаточно — если только не ставить цели воздать должное тонкости и сложности его мысли; по крайней мере, теперь понятно, что именно в его взглядах привлекло внимание британских философов. Во-первых, он твердо настаивал на объективности фактов, вещей, чисел, универсалий, отношений, модальных различий. Ничто из перечисленного не есть свойство созерцающего или утверждающего сознания. Но, во-вторых, их объективность он отстоял немалой ценой. Ведь получается, что Вселенная населена разными реальными сущностями с поразительнейшими свойствами. Например, она содержит факт, что золотые горы суть золотые, и также факт, что они не существуют, и факт, что люди смертны. Некоторые из ее ингредиентов существуют, многие реальны, хотя и не существуют, другие же — нереальны и не существуют. Нельзя ли, должны были спросить философы, в отрицании субъективизма обойтись без этих странных и даже неправдоподобных последствий?

Согласно теории суждения, которую можно назвать «нормальной», имеются суждения, понимаемые как события в истории индивидуального сознания, имеются слова, выражающие эти события, и есть «мир», этими суждениями отражаемый, искажаемый или связываемый воедино, — вокруг этого последнего момента и вращался главный спор. Но «объектив» не есть ни ментальный акт, ни совокупность слов, ни (с необходимостью) факт. Протест Джеймса (приведем лишь один пример) последовал немедленно. «Разумеется, истина не может обитать в третьем царстве, — написал он своему американскому коллеге, — в промежутке между реальностями и утверждениями или верованиями. ...Я желаю вам забыть об этом нечистокровном «предположении», рожденном на вашу голову неудобоваримым Мейнонгом и его английскими приятелями». «Английские приятели», как мы еще увидим, ответили, что Мейнонг по крайней мере привлек внимание к двум важным и незамеченным фактам: что верование (то, во что верят)

==143

не есть ментальный феномен и что оно (поскольку может быть или истинным, или ложным) не есть также «действительность». Но и их, как Джеймса, обескураживала идея «третьего царства».

В феноменологии Эдмунда Гуссерля11 тоже заметно влияние Брентано. Впрочем, конкретный характер и степень этого влияния вызвали немалый спор. Если не считать студенческих дней Гуссерля, когда он занимался под руководством Масарика и Брентано, его домом была Германия, а не Австрия, и в конечном счете, как мы увидим, после относительно кратковременного, пусть и серьезного флирта с британским эмпиризмом он вернулся к германской идеалистической традиции. Именно в раннем творчестве Гуссерля влияние Брентано наиболее заметно. Безусловно, отправной точкой Гуссерля, как и Мейнонга, было брентановское возвышение психологии до положения высшей из наук. Его первая значительная работа «Философия арифметики» (1891) представляла собой попытку вывести основные понятия арифметики (которую он сближал с логикой) из психологических принципов. Но вскоре он отказался от этого проекта; «Пролегомены к чистой логике», составляющие первый том его «Логических исследований» (1900—1901), специально направлены против «психологизма» как попытки основать логические и арифметические выводы на психологических посылках12.

Основным источником зла в данном случае оказался, в частности, Милль: именно его психологический подход к логике стал главной мишенью для Гуссерля13. В «Обзоре философии сэра Уильяма Гамильтона» Милль написал о логике, что «в той мере, в какой она вообще наука, ее теоретические основания целиком заимствованы из психологии». Гуссерль возражает (заимствуя из «Критики чистого разума» Канта аргумент, направленный против психологизма того времени), что психологические законы — не более чем индуктивные обобщения, а значит, они могут быть скорректированы в свете дальнейшего опыта, тогда как логические и математические принципы суть «необходимые» — они должны быть истинными и, следовательно, не могут быть «основаны» на индуктивно выведенных посылках.

Решимость отстоять необходимый характер логических законов — и фундаментальных математических принципов, которые, как он полагает, базируются на законах логики, — привела Гуссерля к попытке построить чистую логику, совершенно свободную от сугубо эмпирических психологических посылок и тем самым гарантированную от всякой ошибки. Такой проект уже пытались осуществить «символические логики». Гуссерль получил математическое образование, и можно было бы ожидать, что он поддержит их усилия. Но он сурово критикует новую формальную логику в том виде, в каком она предстала, например, в работах Шредера. Такого рода логика, утверждает Гуссерль, работает с невыверенными понятиями, не утруждая себя их анализом; она недостаточно «критична» в кантовском смысле слова, поскольку не исследует «оснований» собственных операций. В лучшем случае она даст нам конкретное исчисление, метод решения конкретных проблем. Однако чистая логика должна пойти дальше: она должна быть теоретическим обоснованием всякого возможного исчисления, всякого возможного типа рассуждения. Стало быть, отвергая попытку Милля «обос-

==144