Глава 7

элементом той системы, чьей частью он является. (Изображение Тауэрского моста вызывает в нашей памяти Лондон, поскольку Лондон — та система, куда Тауэрский мост входит как составная часть.) «Говорить об ассоциации между конкретными психическими сущностями, — пишет он, — значит высказывать совершеннейшую чепуху. Прежде всего, эти конкретные сущности не имеют постоянства; их жизнь пролетает мимолетным мгновением... Не существует Аида, где они, как в мрачном изгнании, ждут, пока ассоциация возвестит их воскрешение и призовет к возвращению... Эта трогательная вера в широко распространенную легенду выбалтывается дряхлеющей психологией и получает деформированное выражение в метафизике одной консервативной догмы, но философия должна, отметив эту веру, со вздохом пройти мимо».

Стоит только отбросить ассоциацию идей, как ее понимал Милль, и вся ткань миллевской логики, полагает Брэдли, сразу расползется. Конечно, Миллю нужно отдать должное в том, что он указал на несовершенство силлогистической логики, но он ошибался, считая альтернативой силлогизму умозаключение от частных случаев. Заметив, что мы можем перейти к частному выводу после ознакомления на опыте с частными случаями, Милль, согласно Брэдли, ошибочно заключил, что здесь мы имеем дело с умозаключением от частных случаев. Утверждать, как это делает Милль, что на основе «это горело» и «то горело» мы должны сделать вывод, что и «какая-то другая вещь будет гореть», значит совершать явную ошибку. Если же вместо этого мы заключим, что и «эта сходная вещь будет гореть», то, возражает Брэдли, мы тем самым введем понятие сходства, т. е. универсалию, без которой Милль обещал обойтись.

В своей яркой критике миллевских индуктивных методов Брэдли идет тем же путем. Эти методы, утверждает он, предполагают, что наш опыт изначально содержит в себе общие связи между универсалиями, а не является, как считает Милль, опытом «совершенно частных» фактов. Если вслед за Миллем мы утверждаем, что имеем здесь дело с ситуациями, отличающимися только одним фактором, то тем самым, считает Брэдли, мы предполагаем, что эти ситуации имеют множество общих свойств, а потому не являются совершенно частными. Далее эти так называемые методы состоят в простом исключении того или иного свойства из числа искомых нами причин. Следовательно, на всем протяжении рассуждения мы имеем дело с универсалиями, а вовсе не занимаемся дедукцией от частного. Индуктивная логика, заключает Брэдли, потерпела крах.

«Логика» Брэдли представляет собой продукт лотцевского периода в его творчестве. На этом этапе он был склонен проводить более или менее резкое различие между мышлением как областью логики и «предельной реальностью» как областью метафизики. Поэтому его логика, особенно в первом томе «Принципов», в определенной степени независима от его метафизики Абсолюта. Этой логикой восхищались очень многие философы, даже если «Видимость и реальность» вызывала у них скуку и раздражение. Как мы уже видели, Бернард Бозанкет, говоря о гегелевской традиции в «Знании и реальности», укоряет Брэдли за этот отрыв мышления от реальности. Поэтому во многих дополнениях, сделанных Брэдли ко второму изданию «Принципов», чувствуется раскаяние, и он не единожды рекомендует своим

==127

читателям «Логику» Бозанкета как выражение «истинного взгляда». Стало быть, если мы хотим найти строго идеалистическую логику, лишенную проницательных чудачеств Брэдли, нам нужно обратиться к Бозанкету.

Его «Логика» (1888) имеет подзаголовок «Морфология знания». Это кратко передает ее содержание. «Логика» являет собой попытку описать на манер Гегеля и Лотце, хотя и в противовес лотцевской метафизике, стадии, через которые проходит мышление, — от простейшей формы суждения («это красное») до сложного дизъюнктивного суждения, служащего для выражения конкретных универсалий — универсалий, представленных систематичными взаимосвязями своих составных частей. Интересно отметить, что, в отличие от Брэдли, Бозанкет отзывается о Милле с искреннем восхищением. В этом проявляется не только общая склонность Бозанкета видеть в людях доброе (Реальность, к которой они обращены), в отличие от Брэдли, склонного видеть в них злое (кажущееся Явление, которым они довольствуются). И у Бозанкета были свои антипатии, хотя обычно он выражал их не в столь резкой форме, как Брэдли, и среди его антипатий не последнее место занимала формальная логика. «Реформа логики в нашей стране, — пишет Бозанкет, — начинается с Милля, чей гений указал ему, несмотря на все его философские огрехи, правильную позицию в отношении выродившихся представителей Аристотеля». Главным доводом в пользу Милля служит то, что для него логика — это прежде всего теория исследования. Но если Милль проводил различие между силлогистической логикой как логикой непротиворечивости и индуктивной логикой как логикой истины, то для Бозанкета логика может быть только логикой истины, хотя истину он сводит к некоторому виду системной непротиворечивости или когерентности. «Выродившимся представителям Аристотеля» не оставлено ни малейшей лазейки в виде «непротиворечивости», где они могли бы укрыться от гнева Бозанкета.

Вникать во все детали логики Бозанкета — кстати, он дал более краткое ее изложение в часто переиздававшейся работе «Основы логики» (1895) — было бы занятием малопродуктивным; по большей части она является переложением известной метафизики идеализма и имеет своим прямым источником Лотце и Брэдли. Однако есть несколько идей полуформального характера, которые выразил именно Бозанкет5.

В частности, Бозанкет подчеркивает категорическое основание гипотетических суждений в противовес трактовке «если.., то...», кратко набросанной Пирсом, а в более развернутом виде разработанной Расселом. Бозанкет идет очень далеко в своих выводах: «Гипотетическое утверждение — это противоречие в терминах, как, впрочем, и гипотетическое умозаключение. Взятый отдельно от какого-либо категорического значения, которое он может выявить, весь процесс «если.., то...» — это чистая выдумка». Он поясняет свой тезис следующим примером: «если осел является Платоном, то он великий философ». По его мнению, это предложение вовсе не выражает утверждения, ибо «пускает на ветер лежащую в основе реальность». Реальность такова, что осел является Платоном — подобное утверждение в глазах Бозанкета совершенно несогласованная система, а следовательно, и не реальность вообще. Любое осмысленное гипотетическое суждение, полагает он, — это утверждение о связи, действительно и категорическим образом

==128

Глава?

имеющей место в системе реальности. Например, суждение «если сердце останавливается, то тело умирает» утверждает связь в органических структурах между двумя «прилагательными» — останавливающимся сердцем и умирающим телом.

Отношение Бозанкета к гипотетическому суждению проясняет характер его возражений против формальной логики. Подлинно философскую логику, утверждает он, интересуют «условия логической устойчивости». Он согласен с Лотце в том, что задача логики — найти идеальное суждение, чьи элементы постигаются как необходимо увязанные в систему. Формальная же логика, наоборот, использует «термины» и «высказывания», как если бы они были отдельными сущностями, которые логик связывает по своему усмотрению. Например, Бозанкет критикует силлогизм на том основании, что он лишь внешним образом связывает посылки и заключение, больший, средний и меньший термины. Для Бозанкета вопрос не в том — воспользуемся 1<лассическим примером, — как Сократ связан со смертностью, а в том, можно ли надлежащим образом приписать Реальности определенный комплекс — сократо -человеческий вид смертности. Для силлогизма, с его акцентом на различии, этот вопрос нельзя ни поставить, ни решить.

Логика Бозанкета известна прежде всего своим тезисом о взаимности6. Наиболее ясная формулировка этого тезиса дана им в ходе анализа гипотетических суждений. Для Бозанкета типичным гипотетическим суждением является утверждение, что если А есть В, то А есть С. Так, если суждение А есть В с необходимостью влечет суждение А есть С, то это, обосновывает он, просто означает, что имеется некоторая система, в которой А, В и С сцеплены друг с другом. Поскольку сцепленность является симметричной, отсюда следует, что суждение А есть С также с необходимостью влечет суждение А есть В. Этот вывод, безусловно, идет вразрез с традиционным пониманием гипотетических суждений как необратимых, но он легко увязывается с когерентной теорией истины и с лотцевским предположением о том, что каждое суждение выражает тождество. Бозанкет признает, что суждение «если он утонул, то он мертв» не говорит, казалось бы, о взаимных связях. Не склонен он истолковывать его и просто как утверждение «если он мертв, то он мертв», хотя эта трактовка, кстати сказать, представляется ему весьма привлекательной. Он полагает, что можно сохранить различие в этом утверждении и вместе с тем выделить лежащее в его основе тождество, истолковав это утверждение как «если он утонул, то он мертв в результате удушения водой». Только благодаря такой трактовке, утверждает он, мы сможем соблюсти логическое требование когерентности. По существу, любые «приводимые основания» являются обратимыми, и «только из-за того, что в повседневной жизни мы нагружаем наши "основания" массой бесполезных вещей и путаем их с причинностью во времени, — пишет Бозанкет, — мы считаем гипотетические суждения необратимыми во времени»7.

Бозанкет упорно держался этой точки зрения. В своей последней логической работе «Импликация и линейное умозаключение» (1920) он утверждал, что сторонники дедуктивной и индуктивной логики совершают одну и ту же ошибку: и те и другие полагают, что умозаключение является «линейным» и имеет отношение к способу перехода от множества одних вы-

==129

оказываний к другому высказыванию. Эта общая ошибка, считает он, более важна, чем все их разногласия. Согласно Бозанкету, умозаключение надлежит понимать как осознание необходимости суждения — осознание того, что суждение является или этим, или ничем, а такое понимание возможно, если мы усматриваем его включенность в некоторую систему. Выводить заключения, с его точки зрения, — это видеть следствия суждения, но не в том простом смысле, когда мы отмечаем вытекающие из него какие-то другие суждения, а в более радикальном понимании: умозаключая, мы должны быть уверены, что, не будь это суждение истинным, система мышления, к которой оно принадлежит, Реальность, которую оно обозначает, оказались бы разрушенными. Подобная трактовка умозаключения резко противоречит тому, что говорили о нем такие авторы, как Рассел. Из нее вытекает, что любой метод исследования составляет предмет логики. Любой способ установления истинности суждения, каким бы неформальным он ни был, представляет собой логический прием и метод достижения устойчивости мышления.

Отнюдь не все идеалисты были согласны с тем, что логика должна быть антиформальной. Ройс, проявлявший глубокий интерес к математике, в этом вопросе занимал позицию, отличную от позиции Бозанкета и Брэдли8. Но это не означает, что он не был идеалистом. Его логику можно охарактеризовать как синтез идеалистической философии и математической логики, разрабатываемой Пирсом, оказавшим на Ройса немалое влияние, и Расселом9. В небольшой работе «Логика», которую Ройс написал для «Энциклопедии философских наук» (английский перевод 1913 г.) и в которой он продолжил исследование, начатое им в статье «Отношение логических принципов к основаниям геометрии», он определил логику как «науку о порядке». Этот порядок можно описать в формальных терминах или истолковать философски как необходимость мышления. Если мы рассматриваем его под первым углом зрения, мы следуем по стопам Пирса и Рассела; если же мы рассматриваем его под вторым углом зрения, то следуем по стопам Брэдли и Бозанкета. Ройс не видит причины, препятствующей ему соединить вместе эти два подхода. Таким образом, хотя по своей общей структуре логика Ройса была идеалистической, она стала одним из главных каналов, по которым математическая логика была передана младшему поколению американских логиков.

Между тем ряд логиков с одинаковой решительностью сражались на оба «фронта»: это были «инструменталисты». В Англии неортодоксальной позиции в отношении логики твердо держался Альфред Сиджуик, выпустивший серию книг, начинавшуюся работой «Ошибки: взгляд на логику с практической стороны» (1883). Согласно Сиджуику, логика — это прежде всего «наука избегать ошибок». Поэтому логик должен изучать, как совершаются ошибки — тема, обсуждаемая Сиджуиком обычно в очень беглой и извиняющейся манере. Общепринятые «логические правила» не обеспечивают, как это считал Милль, надежной защиты от ошибок, поскольку они не учитывают многозначность наших слов. Например, нельзя формальным способом установить, имеем ли мы в виду одно и то же, когда используем слово «модель» в посылках такого силлогизма, как «Все модели уравновешены; это — модель; следовательно, она уравновешена». Обычно, сетовал

5-

==130