Глава 9

составляющими — «Я уверен» и «х есть у». Но эта точка зрения небесспорна. Ведь истинность или ложность «х есть у» не имеет никакого отношения к истинности «Я уверен, что х есть у»; следовательно, «х есть у» не является «составляющим» суждения «Я уверен, что х есть у» в том смысле, в каком р является составляющим в «р и q». Верование, вынужден заключить Рассел, есть «новая порода для зоопарка». Однако это заключение оставляет чувство неудовлетворенности; кажется, что факты сознания не имеют логических отличий от других фактов.

В то же время, если утверждение «Я уверен, что х есть у>> можно сформулировать иначе, в бихевиористском духе, если оно равносильно суждению «когда я сталкиваюсь с неким х, я реагирую таким-то образом», — если, например, «я уверен, что змеи опасны» есть иная формулировка для «при виде змеи я хватаюсь за палку», — тогда нет нужды выделять убеждения или другие «факты сознания» в особый логический вид. Таким образом, неудивительно, что в работе «Анализ сознания» Бертран Рассел двигался именно в этом направлении; примечательно, что он обратился к бихевиористу Дж. Б. Уотсону и реалисту Т. П. Нанну30, прося их ознакомиться с его аргументами.

Теперь Рассел яростно восстает против всей идейной матрицы, в рамках которой сформировались ранние взгляды его самого и Мура; в частности, он решительно и сполна отвергает брентановское определение психических феноменов. Теперь он уже не думает, что сущность такого феномена состоит в том факте, что он «указывает на некий объект»; Рассел не видит оснований утверждать, что имеются «акты» либо «объекты». Вторя Маху, он пишет: «Вместо "я думаю" лучше было бы сказать "мне думается" или, еще лучше, "у меня есть мысль"». Форма предложения «Я думаю о х» сразу же наводит на мысль, что имеются акт мышления и объект этого акта; но в действительности, доказывает теперь Рассел, есть только мысль, находящаяся «во мне», в том смысле, что она составляет часть ряда событий, на которые указывает слово «я». В то время как прежде, подобно Муру, он настаивал на различии между ощущением и чувственными данными, теперь он отрицает ощущение как чисто мифический «акт».

Дальше в направлении нейтрального монизма Рассел не продвинулся. В «Анализе сознания» — где он занят согласованием своих взглядов с «новой физикой» Эйнштейна — Рассел делает резкий поворот и приходит к позиции, напоминающей (впрочем, весьма отдаленно) развитую в «Проблемах философии» теорию физических объектов как «выводов». В «Анализе сознания» чувственные данные хотя и не зависят в своем существовании от сознания, все же «субъективны» в более широком смысле: их существование зависит от нервной системы человека. Действительно, Рассел отождествляет их с состояниями человеческого мозга, который, как принято говорить, их «воспринимает». Расселу представляется очевидным, что действительный процесс ощущения имеет место в человеческом мозгу. Он доказывал, что процесс ощущения и ощущаемое чувственное данное тождественны. Стало быть, чувственное данное тоже должно быть «в мозгу»31. Исследуя чей-то мозг, физиолог непосредственно рассматривает состояния собственного мозга, а не того мозга, который пытается охарактеризовать.

==183

Рассел начал понимать, однако, что физические объекты сами по себе не могут таким образом зависеть от существования нашей нервной системы, т. е. что физические объекты в конечном счете не являются совокупностями чувственных данных. Он уже допустил, что помимо чувственных данных имеются «сенсибилии». Теперь он спрашивает, почему бы не пойти дальше. «Невозможно установить незыблемое правило, — писал Рассел, — которое исключало бы в принципе возможность логически значимого вывода о чем-то радикально отличном от того, что мы наблюдаем... если, правда, не придерживаться того мнения, что в принципе невозможен логически значимый вывод о том, что не может быть предметом наблюдения. С точки зрения строгой логики в пользу этой позиции говорит многое. Однако она означает конец физики». А как раз физику Рассел был полон решимости сохранить.

Решаемая им проблема стара. Каково отношение солнца, которое я сейчас вижу, к солнцу астронома — солнцу, относительно которого «сейчас» означает восемь минут назад, которое не является горячим или ярким и своим строением резко отличается от всего, что я могу надеяться воспринять? По мнению Рассела, мы можем заключить о существовании солнца, как его воспринимает астроном, исключительно благодаря непрерывной причинной цепочке32, связывающей события в нашей нервной системе с событиями в таком солнце. Этот вывод не может быть достоверным, поскольку причинная цепочка не полностью изолирована; она так или иначе переплетается с другими подобными цепочками, и эти нарушения регулярности не позволяют нам достоверно заключить о том, что происходит в конце всякого процесса, завершающегося в нашей нервной системе. Но если бы такой вывод был вовсе невозможен, доказывает Рассел, то мы никогда не могли бы избежать, как он говорит, «солипсизма, для которого существует только данное мгновение»: мы могли бы говорить о существовании лишь одного преходящего чувственного данного. Но последовательно придерживаться этой позиции, при всей ее логической неопровержимости, не может ни одно человеческое существо.

Мы не будем детально прослеживать изгибы и повороты в аргументации Рассела после «Анализа сознания». Но мы специально остановимся на нескольких моментах, связанных с теми постоянно занимавшими Рассела философскими проблемами, которые мы уже рассматривали. Он продолжает биться над удовлетворительной теорией верования, по-прежнему обеспокоен отношением между физикой и восприятием, но теперь видит в своих прежних взглядах и другие дефекты. С самого начала Рассел предполагал, что в нашем опыте имеются «конкретные единичные сущие» («particulars»), которые называются «логически собственными» именами. Поначалу «я», «этот стол», «Юлий Цезарь» рассматривались им как собственные имена, каждое из которых указывает на уникальную сущность, с которой мы «знакомы» и которую можем описать посредством универсалий. Но по мере развития теории обозначения Рассел перестал считать их именами собственными. Он стал доказывать, что каждое из них представляет собой замаскированную дескриптивную фразу. Строгий экзамен выдержало одно лишь местоимение «это».

==184