Глава 11. Новые реалисты

В начале XX столетия уже невозможно было считать реализм интеллектуально несостоятельным, своего рода вульгарным предрассудком. Брентано и Мейнонг доказали, что познаваемый объект существует независимо от акта познания; Мах и вслед за ним Джеймс — хотя с точки зрения реализма они еще не переболели субъективизмом — по крайней мере отрицали, что непосредственно воспринимаемое является состоянием сознания; Мур и затем Рассел отвергли тезис, который идеалисты (Брэдли) и феноменалисты (Милль) единодушно признавали неоспоримым: что существование объектов восприятия сводится к тому, что они воспринимаются. «Новый реализм» соединил эти сходящиеся тенденции; он был многим обязан Мейнонгу, еще большим — Маху и Джеймсу и признавал помощь Мура и Рассела в борьбе против идеализма.

В Англии характерные положения неореализма первым сформулировал Т. П. Нанн1. Известный главным образом как преподаватель, Нанн написал мало философских работ, но они оказали несоразмерно большое влияние. Его статья в подборке на тему «Являются ли вторичные качества независимыми от восприятия?»2 особенно широко изучалась как в Англии, где поразила беспокойное воображение Бертрана Рассела, так и в Соединенных Штатах. В этой статье Нанн отстаивал два следующих тезиса: 1) и первичные, и вторичные качества тел действительно принадлежат телам, независимо от того, воспринимаются они или не воспринимаются, и 2) качества существуют, поскольку они воспринимаются.

Аргументация Нанна носила в основном полемический характер. Главной мишенью были ранние статьи Стаута3. Стаут считал возможным исходить из того, что по крайней мере некоторые элементы нашего опыта существуют лишь постольку, поскольку мы их воспринимаем; в качестве примера он рассматривал боль. Нанн возражает, что боль (в точности так же, как материальный объект) причиняет нам неприятности, воздвигает препятствия на нашем пути, короче говоря, представляет собой нечто такое, с чем приходится считаться. «Боль, — заключает он, — есть нечто вне моего сознания, и сознание может вступать с ней в различные отношения». Отказ признать, что все воспринимаемое в своем существовании зависит от того факта, что оно воспринимается, стал самым характерным признаком нового реализма.

Вторичные качества, утверждал также Стаут, существуют только как объекты восприятия. При различном освещении оттенки цвета лютика меняются, однако у нас нет оснований утверждать, что изменился сам лютик; одним наблюдателям вода кажется теплой, а другим — прохладной, хотя ее температура остается неизменной. Такие факты доказывают, полагал Стаут,

==201

что вторичные качества существуют только как «чувственные данные», т. е. как объекты нашего восприятия; они не являются действительными свойствами физических объектов.

Ответ Нанна не допускает компромисса. Он доказывает, что противопоставление «чувственных данных» и «действительных свойств» несостоятельно. Все оттенки цвета лютика, которые можно наблюдать, являются действительными свойствами лютика, а различные «теплоты» воды — действительными свойствами воды. Здравомыслящий человек и ученый приписывают вещи стандартную температуру и стандартный цвет и ограничивают ее определенной областью пространства, поскольку иначе она оказалась бы слишком сложной. Фактически же, доказывает Нанн, вещь обладает не одной теплотой, но многими «теплотами», и они находятся не в ограниченной области пространства, но в разных местах близ стандартного объекта. Вещь теплее на расстоянии дюйма, чем на расстоянии фута, на холодной руке, нежели на теплой, в точности так же, как желтая вещь бледнее при одном освещении и ярче — при другом. Думать иначе — значит смешивать капризную «вещь» повседневной жизни с той «вещью», что демонстрирует нам эксперимент.

Следовательно, в теории восприятия Нанна обычное представление о материальной вещи претерпевает радикальное изменение. Такова цена его реализма. Нанн рассматривает «вещь» как собрание явлений, хотя каждое явление не зависит от сознания, которому оно является. В этом отношении его реализм весьма напоминает феноменализм Маха. Таков же и американский новый реализм.

Шотландская «философия здравого смысла», как мы отметили, господствовала в американских университетах на протяжении большей части XIX в.; и ее не вытеснили полностью ни прагматизм Джеймса, ни идеализм Ройса. Пирс (возьмем самый яркий пример) продолжал восхищаться «тонким и уравновешенным умом Томаса Рида»; «критически выверенный здравый смысл»4 Пирса во многом шел от Рида и его школы. Больше того, Пирс руководствовался идеями реализма даже в своей критике Рида. Рид, сожалел он, не вполне освободился от картезианской теории репрезентативного восприятия. «Мы непосредственно воспринимаем вещи в себе, — писал Пирс в 1896 г. — Нет ничего лживее утверждения, что мы воспринимаем только собственные идеи. Без преувеличения, оно — олицетворение лжи».

Против американской реалистической тенденции жестко выступил Ройс. В книге «Мир и индивид» (1900) он определил реализм как защиту независимости мира объектов и подверг ее критике как таковую. Реалист полагает, по мнению Ройса, будто «мир факта не зависит от нашего знания... исчезновение наших сознаний никак не повлияло бы на независимые факты, которые мы познаем». Посредством развернутых, ясных и тонких контраргументов Ройс хочет показать, что, если независимость есть не просто «явление», но фундаментальная характеристика мира фактов, тогда все отношения, включая познавательное, невозможны в принципе. И, пытаясь сохранить независимость объектов познания, реалист в конечном счете уничтожает саму возможность познания.

Критика Ройса вызвала немедленный ответ со стороны его бывших учеников — Р. Б. Перри и У. П. Монтэгю5. Связанность отношениями и

==202 Глава 11

независимость, доказывали они, вполне совместимы. Однако нелегко объяснить, в чем, собственно, состоит «независимость»; английский философ Шиллер критиковал Наина именно за неясность в этом вопросе. Удовлетворительное объяснение независимости мира фактов было одной из двух главных проблем, с которыми столкнулись новые реалисты. Вторая проблема состояла в том, чтобы объяснить, каким образом можно отличить действительность от иллюзии. Она-то и оказалась тем «камнем», о который споткнулись многие удачно стартовавшие философии реализма.

Американские философские журналы первого десятилетия XX в. предлагают много очерков реалистической философии, претендующих на благополучное решение этих проблем. Но совершеннолетия новый реализм достиг лишь в 1912 г., когда был опубликован коллективный труд «Новый реализм», в который вошли статьи Э. Б. Холта, У. Т. Марвина, У. П. Монтэгю, Р. Б. Перри, У. Б. Питкина и Э. Г. Сполдинга.

«Новый реализм» является для реализма тем же, чем «Опыты философской критики» — для идеализма. Несколько философов, которые были далеки от полного единомыслия и преследовали различные цели, почувствовали, что их объединяет метод, общий подход к философии. Их сборникманифест 6 начинается с пространного предисловия и завершается рядом кратких «политических» выступлений. После его опубликования философский мир уже не мог разыгрывать неведение относительно распространения нового революционного духа реализма.

Во многих отношениях, однако, «Новый реализм» добавил к «Опровержению идеализма» Мура разве что живость изложения. В других отношениях (например, в тезисе, что философия «основывается исключительно на логике», и в отстаивании ценности анализа вопреки идеалистическому положению «истина есть целое») новый реализм имеет значение главным образом как посредник, благодаря которому расселовское понимание философии привилось в Америке. И все же не следует преувеличивать долг нового реализма перед английской философией. В конце концов Рассел почерпнул многие наиболее характерные свои теории у Уильяма Джеймса, которого он называет «самым серьезным критиком монизма». На самом важном моменте логики «Нового реализма» — на внешнем характере отношений — Джеймс особенно настаивал. Марвин резюмировал это учение с необычайной краткостью. «В суждении "термин а находится в отношении R к термину Ь" aR ни в коей мере не конституирует b, Rb не конституирует а и R не конституирует ни а, ни А». Отсюда следует — если рассматривать знание как отношение, — что познаваемое не конституируется своим отношением к познающему, познающий — своим отношением к познаваемому, познающий или познаваемое — тем фактом, что они являются элементами познавательного отношения.

До этого момента неореалисты согласны друг с другом. Они расходятся в том, что касается природы познающего или познаваемого. Благожелательно отзываясь о новом реализме, Рассел имел в виду «нейтральный монизм», разработанный Перри и Холтом под влиянием Маха, Джеймса и Нанна 7. Другие новые реалисты, и особенно Монтэгю, относились к нейтральному монизму крайне критически.

Новые реалисты_____________________

==203

Разновидность реализма, предлагаемая Холтом и Перри, в своей последовательности превосходит радикальный эмпиризм Джеймса. Джеймс отрицал, что есть такая сущность, как «сознание»; ее защитники, писал он, «цепляются за простой отзвук, слабое эхо, оставленное исчезающей "душой" в атмосфере философии». Имеются только «восприятия», познание есть отношение между порциями чистого восприятия. Ф. Дж. Е. Вудбридж 8 возразил, однако, что возможно лишь одно определение «восприятия» — как того, о чем знает сознательное существо, а потому говорить о «восприятии» — значит уже предполагать реальность сознания. Перри и Холт признали справедливой критику Вуд бриджа и попытались отразить ее посредством такого определения восприятия, которое не включало бы ни явной, ни скрытой отсылки к сознанию.

Они приспособили для собственных нужд другую сторону многогранной философии Джеймса. Джеймс подчеркивал — такова была тема одного из его ранних очерков «Определение сознания у Спенсера» (1878), — что человеческое существо есть организм, которому приходится утверждать себя в окружающей среде, иногда способствующей, а иногда угрожающей его выживанию. Перри взял у Джеймса акцент на человеческом организме и соединил его с теорией восприятия, намеченной в «Материи и памяти» Бергсона: «содержание» сознания, доказывал Бергсон, состоит из той части его окружения, на которую в конкретный момент направлено внимание данного человеческого существа. Сознание, заключил Перри, есть «заинтересованная реакция организма». «Сознание стола», например, состоит просто в том факте, что наша нервная система «интересуется» столом. Никакой сущности («сознания») здесь нет, нет даже в форме «ментального акта».

Таким образом, известное различение между «приватными» содержаниями конкретного сознания и «публичным» миром науки Холт и Перри считают совершенно необоснованным. В статье «Как два сознания могут знать одну вещь» (JP, 1905) Джеймс предположил, что опыт является «моим» лишь постольку, поскольку воспринимается как мой, и «вашим» — поскольку воспринимается как ваш, и что это не мешает ему быть одновременно и моим, и вашим. Подхватывая эту мысль, Перри осуждает как «заблуждение исключительной партикулярности» аргумент, согласно которому нечто, имеющееся в вашем сознании, не может быть в моем сознании; если бы содержания сознаний не пересекались, утверждает он, то контакты между людьми были бы невозможны. Несомненно, признает Перри, другим людям иногда трудно понять, о чем я думаю, и это наводит на мысль, будто содержания моего сознания являются «приватными»; однако понять мысли другого человека все же возможно. Даже в самом трудном случае — когда я что-то вспоминаю — внимательный наблюдатель, полагает Перри, мог бы понять, что преподносится моему сознанию. Ведь «мое воспоминание о Лондоне состоит из таких элементов, как сам процесс внимания, определенные сохраняющиеся модификации моей нервной системы, мои действительные (практические и закрепленные в нервной системе) контакты с Лондоном — и самого Лондона». Все эти элементы доступны для внешнего наблюдения, по крайней мере в принципе.

Основные тезисы нейтрального монизма теперь должны быть ясны. «Сознание» здесь отбрасывается, как и «акт осведомленности» и «чувствен-

==204