Глава 7

ет — и здесь он явно выступает предтечей Брэдли и Бозанкета, — что единицей мышления является «суждение», а не простое представление. Мышление он определяет как «знание и суждение о вещах посредством понятий»; иными словами, мыслить — это не просто «иметь идею», а судить, подпадает ли нечто под определенное понятие.

Хотя Мэнсел, конечно, может претендовать на роль зачинателя движения к идеалистической логике в Англии XIX в., однако факт остается фактом: Брэдли и Бозанкет не так уж часто ссылались на него, относясь с явным пренебрежением к его приверженности презренному Гамильтону1. Источник своего вдохновения они находили в Германии, причем не только в лице Канта и Гегеля, но и в лице Гербарта, Лотце, Зигварта и Ибервега2. Бозанкет, по существу, лишь адаптировал немецкую логику к Англии; Брэдли3 же, как всегда, был менее ортодоксален.

Логика, считает он, начинается с суждения. Поскольку этим заявлением он разрывал с британской традицией, для которой надлежащей точкой отсчета всегда была идея, он счел необходимым рассмотреть в «Принципах логики» (1883) в качестве первого основного вопроса то, как суждение и идея связаны между собой. Он определяет суждение как «акт, соотносящий идеальное содержание (осознаваемое как таковое) с реальностью вне этого акта». В этом случае отправной точкой для логики служит не идея, понимаемая как нечто «в моем сознании» или как «идеальное содержание», а идея, трактуемая как то, что имеет значение и указывает на реальность. Отсутствие ясности в этом вопросе было, по его мнению, главной причиной слабости британской логики, поскольку оно неизбежно вело к смешению логики и психологии. Однако со временем Брэдли счел, что его трактовка суждения в «Принципах» не слишком далеко отошла от локковской традиции. Не признавая идею отправной точкой логики, он все еще рассуждал так, как если бы идею можно было воспринимать как нечто законченное в себе. Согласно его более зрелой позиции, представленной в «Очерках об истине и реальности», идеи никогда не «текут» и никогда не являются законченными в себе, но всегда появляются в некоторой связи с Реальностью, которую они характеризуют, будучи квалифицирующим элементом суждения. Это означает, что идея существует только как значение, и наименьшее, что мы можем помыслить, — это суждение, где идея уже соотнесена с Реальностью.

Таким образом, Брэдли отказывается от традиционного воззрения, согласно которому суждение состоит в увязывании одной идеи (предиката) с другой идеей (субъектом). Прежде всего, утверждает он, в суждении имеется только одно «идеальное содержание» — то единственное содержание, которое мы, высказывая суждение, считаем реальным. Согласно традиционному взгляду, когда мы утверждаем, что «волк съел ягненка», мы сначала берем идею «волк», затем — идею «ягненок» и образуем из этих двух идей суждение, связывающее их вместе. Но почему, спрашивает Брэдли, мы должны принимать волка за «одну» идею? Совершенно очевидно, что волк сложен, как сложна и вся ситуация «волк съел ягненка». Если мы имеем в виду под «одной» идеей нечто, не содержащее сложности, то такой вещи, утверждает Брэдли, просто-напросто не существует; но раз мы признали,

==121

что идеи могут быть сложными, у нас нет никаких оснований отрицать, что суждение «волк съел ягненка» само является отдельной идеей. «Любое содержание, — заключает он, — воспринимаемое сознанием как целое, каким бы большим или маленьким, простым или сложным оно ни было, представляет собой одну идею, где все его многообразные отношения схвачены в единстве».

Более того, отмечает Брэдли, представление о связывании в каждом суждении двух идей — субъекта и предиката — не согласуется с такими суждениями, как «В следует из As>, «А и В равны», «существует морской змей», «здесь ничего нет», в которых выделение какой-то конкретной части в качестве субъекта было бы довольно произвольным делом. По мнению Брэдли, эти примеры со всей ясностью показывают, что суждение представляет собой единую сущность, а не совокупность связанных терминов или «идей». Одним словом, Брэдли относится к традиционному анализу суждения по меньшей мере столь же критично, как и сторонники «символической логики».

Различие состоит лишь в том, что Брэдли не имеет ни малейшего желания заменять старые пропозициональные формы новыми — такими, например, как уравнения Джевонса. Брэдли стремится показать, что если всерьез воспринимать анализ Джевонса, то мы вынуждены, например, трактовать суждение «все негры суть люди» как утверждающее негроидные люди = негроидные люди. В результате мы выжали все содержание из суждения и свели его к пустой оболочке: «суждение выхолащивается и в конечном счете исчезает».

Брэдли согласен, что и в традиционном анализе, и в анализе с помощью уравнений, несомненно, присутствует элемент истины. Традиционный подход подчеркивает, что каждое суждение заключает в себе различие, а алгебраический — указывает, что в основе этого различия лежит тождество. Но тождество суждения, как стремится показать Брэдли, выражается не отношением между его «терминами»; оно состоит в том, что суждение соотносит идеальное содержание с единой системой Реальности. Например, суждение «все негры суть люди» утверждает, что Реальность такова, что негры суть люди; оно образует единство, приписывая предикат единой Реальности, хотя сам этот предикат содержит в себе различие. Никакая другая трактовка суждения, по мнению Брэдли, не может совместить его единство и различие. Отсюда прямо следует, что формальные различия между, суждениями поверхностны и несущественны; в конечном счете все суждения имеют одну и ту же форму — они говорят об идеальном содержании Реальности.

Эта точка зрения наталкивается на очевидное возражение, высказанное еще Гербартом в его «Введении в философию» (1813). Согласно Гербарту, многие наши суждения говорят не о реальностях, а о возможностях или даже невозможностях. Совершенно очевидно, что суждение «четырехугольный круг невозможен» говорит не о реальном четырехугольном круге. В ответ Брэдли указывает, что это суждение было неправильно выражено, поэтому нас вводит в заблуждение его словесное оформление. Переформулируйте его как природа пространства исключает соединение круглого и квад-

==122

Глава?

ратного — и кажущаяся ссылка на несуществующие объекты полностью исчезнет; между тем мы сказали все, что могло бы подразумевать исходное утверждение. Таким образом, Брэдли, подобно Фреге, подчеркивает, что грамматическая структура предложения может быть обманчивым ориентиром при выявлении его логической формы.

Другие вопросы, поднимаемые Гербартом, представляются Брэдли куда более серьезными. Так, Брэдли должен отразить доводы Гербарта, якобы доказывающие гипотетический характер суждений: хотя по внешнему виду суждения являются категорическими, т. е. утверждающими что-то о Реальности, их категорический характер всего лишь иллюзия. Согласно Гербарту, идеи по своему характеру являются общими; следовательно, связывать идеи в суждении — это связывать две общие или универсальные сущности. Например, утверждать, что «все киты суть млекопитающие», значит высказывать суждение, что все относящееся к виду китов есть относящееся к виду млекопитающих. Это суждение не отсылает ни к каким конкретным млекопитающим и ни к каким конкретным китам, а если и отсылает, то гипотетически. Факты же, напротив, конкретны. Следовательно, заключает Гербарт, существует разрыв между суждением и реальностью. Суждение, при условии, что оно истинно, содержит лишь гипотетическое утверждение о том, что если что-то считается относящимся к виду китов, то его также необходимо считать относящимся к виду млекопитающих; факт же, наоборот, представляет собой действительную, а не гипотетическую связь между отдельными существованиями.

Доказательство Гербарта начинается с допущения, что суждение связывает идеи; если принять его, считает Брэдли, то доказательство имеет неопровержимый характер. Несомненно, эмпирист попытался бы возразить на данное утверждение, указав, как это иногда делает Милль, что хотя универсальное суждение действительно имеет только опосредованное отношение к реальности, в случае единичного суждения это не так; например, суждение «я испытываю зубную боль» есть прямая запись конкретного факта, в то время как суждение «все киты суть млекопитающие» говорит лишь о связи между универсалиями. Брэдли отвергает это противопоставление единичных и общих суждений на том основании, что и слово «я», и словосочетание «зубная боль» выражают общие идеи. Единичное суждение «я испытываю зубную боль» означает, что все считающееся существом того вида, каким являюсь я, необходимо считать испытывающим зубную боль. Согласно Брэдли, нельзя избежать этого общего характера суждения, даже заменив «я» на имя собственное, например «Джонс». Брэдли не принимает точку зрения Милля, считавшего, что имена собственные «не имеют коннотации». Если мы хотим избежать вывода Лотце о том, что такого рода предложения просто выражают тождество испытывающий зубную боль Джонс есть испытывающий зубную боль Джонс, мы должны признать, что «Джонс» в предложении «Джоне испытывает зубную боль» имеет значение, выходящее за рамки этого конкретного события. «Джонс» обозначает нечто, имеющее устойчивые признаки и идентифицируемое в течение некоторого периода, и эти устойчивые признаки образуют его коннотацию. Аналогичным образом Брэдли утверждает, подобно Платону в «Софисте*, что, не

==123

будь значение выражений «здесь» и «теперь» общим, эти выражения вообще были бы бессмысленными.

Итак, если универсальное суждение несовершенно в силу своей нереальности, то и единичное суждение должно разделить с ним этот недостаток. Более того, считает Брэдли, какую бы элементарную форму ни имело единичное суждение, оно искажает и никогда точно не передает, как полагают эмпиристы, положение дел. Например, мы говорим «вот волк». Такое суждение является «пустой абстракцией» по сравнению с тем, что мы действительно наблюдаем. Когда мы описываем видимое нами как «волк», а не как «животное, скалящее зубы», мы совершенно произвольно выделяем один аспект находящейся перед нами целостной реальности. Считать такое суждение «всей истиной» — значит, согласно Брэдли, искажать реальность. Мы можем «спасти» подобные суждения, только истолковав их как утверждения об общей связи между такими-то чертами окружающей обстановки и существованием волка. В этом случае мы больше не создаем абстракций, мы помещаем волка в ту конкретную систему, в которой воспринимаем его. Таким образом, мы не можем «спасти» реальность наших суждений, заявляя на манер эмпиристов, что, хотя универсальное суждение не имеет прямого отношения к реальности, единичное суждение протоколирует сами факты. Если мы хотим парировать возражение Гербарта, нам нужны более радикальные меры. «Реальность» наших суждений можно сохранить, не устает подчеркивать Брэдли, только отбросив два положения традиционной теории суждения, а именно что суждение связывает идеи и что его подлинным субъектом является то, что внешне выглядит таковым. Если бы суждение все Х есть Y говорило об X, оно могло бы быть только гипотетическим утверждением если нечто есть X, то оно есть Y, и тогда, открыто признает Брэдли, аргумент Гербарта невозможно было бы опровергнуть. Но если это суждение утверждает, что Реальность, которой приписывается X, также обладает приписываемым ей Y, если его подлинным субъектом является сама Реальность, каковая явным образом не упоминается, но образует конечное основание нашего утверждения, то категорическая природа этого суждения сохранена.

Между тем Брэдли вынужден парировать возражение и с противоположной стороны: хотя суждение все Х есть У гипотетически утверждает Г в отношении X, оно в то же время категорически отрицает, что Х есть не-Y, поэтому мы можем усмотреть основание для его категорического значения в нем самом, как предложении об X, не обращаясь к «Реальности». Например, Венн в своей «Символической логике» заявлял, что «в отношении того, что это [общеутвердительное] суждение утверждает, оно может быть только условным, но с точки зрения того, что оно отрицает, его можно считать абсолютным». Брэдли, наоборот, стремится доказать, что отрицательное суждение никогда не бывает абсолютным, что оно всегда опирается на неформулируемые основания. В его трактовке утверждать, что Х не есть Y, значит считать, что Х имеет некоторое свойство, препятствующее ему быть Y, хотя мы (обычно) не знаем, что представляет собой это свойство. Стало быть, говоря, что Х не есть Y, мы знаем, что мы отрицаем, поскольку противоречащее суждение Х есть Y четко это показывает, но мы не знаем

==124

Глава?

точно, какое свойство мы в позитивном смысле утверждаем относительно X. Для Брэдли утверждение первично, а отрицание паразитирует на нем — эта тонкость составляет важное различие между идеалистической и Булевой логикой.

Рассмотрев суждение, Брэдли переходит к умозаключению. И вновь он жестко критикует традиционную логику. Он начинает с перечисления того, что, по его мнению, бесспорно относится к «умозаключениям» и что должна учитывать любая теория вывода. Его список включает ряд умозаключений об отношениях и некоторые другие виды выводов, которые традиционная логика не склонна была принимать в расчет. На основе этих примеров Брэдли отбрасывает как «бесплодный предрассудок» классическое учение о зависимости любого умозаключения от универсальной большей посылки. «Порожденная старым метафизическим заблуждением, вскормленная бездумным отбором примеров, поддерживаемая тупым консерватизмом логиков и неприступная из-за слабости своих соперниц, эта химера, — пишет он, — надолго пережила-свой век». Но как только эта «химера» разоблачена, господству силлогизма над всеми другими видами умозаключений приходит конец. Силлогизм — это только один из видов умозаключения.

Что же в таком случае представляет собой умозаключение? Вначале Брэдли полагал, что оно состоит в обнаружении отношения — это один из многих пунктов, в которых взгляды Джеймса и Брэдли сходятся4. Мы рассматриваем отношение А к В и В к С; затем мы образуем «идеальную группу», объединяющую А, В и С на основе некоего единого принципа. Например, мы замечаем, что А = Ј и В = С; затем мы соединяем А, В и С в единое целое на основе количественного тождества. По ходу мы постигаем отношение между А и С. Согласно Брэдли, не существует образцов или правил, управляющих этим процессом. «Человек сам выявляет точки соединения внутри посылок; только он способен мыслить. Для этого ему нужно иметь навык к критическому исследованию, ибо не существует правил, указывающих, что нужно обнаружить». В лучшем случае логик может предложить лишь чрезвычайно общие принципы, утверждающие, например, что если А находится во временном отношении к В, а В — к С, то должно быть некоторое временное отношение, связывающее А и С. Но для того чтобы установить, что это за отношение, мы должны воспользоваться нашей способностью к синтезу.

Эту первоначальную трактовку умозаключения как «идеального синтеза, в результате которого вокруг некоторого центра умозаключения объединяются в одну структуру по меньшей мере два термина», Брэдли критически пересматривает во втором томе «Принципов логики». Он отмечает, что на первый взгляд эта формулировка не охватывает умозаключения, где нет никакого центра, т. е. нет среднего термина, связывающего крайние термины. Сюда прежде всего относятся непосредственные умозаключения, а также сложение и вычитание. Однако их принадлежность к умозаключениям может быть оспорена. Таким образом, Брэдли вновь оказывается перед необходимостью ответить на вопрос: в чем состоит умозаключение?

Делать выводы, утверждает он, значит мыслить. А мыслим мы тогда, когда начинаем осознавать, что Реальность должна быть такой, как о ней утверждает суждение, которое поэтому не просто констатирует фактическое

==125

положение дел. Рассуждение всегда принимает форму операции над данным, будучи «идеальным экспериментом над тем, что дано». С помощью этого «эксперимента» рассуждающий приходит к результату, затем им приписываемому своему исходному данному. Допустим, мы отталкиваемся от реальности, характеризуемой парой отношений нахождение А справа от В и нахождение В справа от С; оперируя над этим данным, мы достигаем синтеза — того «идеального целого», где эти отношения выступают в качестве элементов, а затем возвращаемся к Реальности, приписывая ей отношение С—В—А. Таким образом, сущность умозаключения состоит в обнаружении взаимосвязи между предикатами Реальности, а не в связывании двух терминов посредством третьего.

Однако описание умозаключения как «идеального эксперимента» предполагает, что оно полностью является нашим изобретением, поскольку сделанный нами вывод выступает результатом операции, сознательно выбранной нами для выполнения. Здесь мы, считает Брэдли, упускаем из виду необходимость, присущую умозаключению. Отдавая должное этой необходимости, мы должны подчеркнуть, что в подобном «идеальном эксперименте» данному следует предоставить, в известных пределах, возможность самостоятельного развития, ибо любой шаг в умозаключении, который является специфически «нашим» и выражает лишь наш личный интерес, перестает быть рассуждением. Таким образом, Брэдли вынужден переопределить умозаключение как «идеальное саморазвитие объекта», что он и делает в первом «Заключительном очерке». Теперь решающее значение имеет то, что влечет за собою сам «объект», а не то, что мы выводим из него. Согласно Брэдли, данное саморазвитие никогда не завершено — в этом пункте его логика подводит нас прямо к «негативной метафизике» «Видимости и реальности». До известной степени мы, конечные человеческие существа, неминуемо обречены на абстракции и искажения. Но эта метафизическая ограниченность не должна беспокоить логика. Подобно ученому, он имеет полное право воспринимать свой предмет изучения, как он того заслуживает, не задаваясь вопросом о том, может ли он быть удовлетворительным в предельном смысле.

Очевидно, что логика Брэдли сильно отличается от любой формальной логики, как традиционной, так и математической. «Принципы логики» выражают непримиримый протест против самой возможности формальной логики — логики, трактующей импликацию как соответствие общим схемам. Но и «психологическую» логику Милля Брэдли отвергает с не меньшей непреклонностью. В его глазах традиционная логика имеет по крайней мере то достоинство, что она признает реальность универсалий, в отличие от учения, которое Брэдли приписывает Миллю и согласно которому умозаключение возможно лишь благодаря ассоциации конкретных по своему характеру идей. Факты, на которых основана правдоподобность ассоцианизма, можно, согласно Брэдли, суммировать как «закон реинтеграции» — термин, позаимствованный им у Гамильтона, поскольку он «не нашел больше ничего, что можно было бы позаимствовать». Он формулирует этот закон следующим образом: «любой элемент имеет тенденцию воспроизводить те элементы, с которыми он составлял одно состояние сознания». Стало быть, для Брэдли ассоциация состоит в восстановлении психическим

==126