Глава 11

живается неверного мнения, будто истинное о его «объекте» истинно о столе как целом. Вообще — на этом настаивал также Ройс, — когда объект просто находится перед сознанием, ошибка исключена. Если мы смотрим на далекую гору, например, перед нашими сознаниями находится голубое. До сих пор все хорошо; мы ошибаемся только в том случае, если начинаем приписывать это голубое далекой горе. В этом случае, согласно Александеру, мы путаем две вещи; мы воображаем, будто объект находится в определенных пространственно-временных контурах, тогда как на самом деле он вне их. Ошибка заключается не в том, что нам предстоит несуществующий объект, но в том, что мы неверно очерчиваем границы реального объекта.

Александер пытается показать, что этот анализ применим и к более сложным случаям. Положим, мы ошибочно принимаем серое бумажное пятно на красном фоне за зеленое. В данном случае близ бумаги нет зеленого, в отличие от предыдущего случая, где голубое было близко к горе. Но важно, полагает Александер, что зеленое существует по крайней мере гдето, к оно распространяется на некую площадь — в данном случае, по нашему мнению, на бумагу. И схватываемый объект, и характерный для него модус соединения с другими объектами уже существуют в мире. Наша ошибка заключается в том, что мы неверно очерчиваем его пространственные или временные границы: мы не создаем совершенно новый объект. Данная теория ошибки, существенно важная для реализма Александера, весьма детально развита в «Пространстве, времени и божестве», но о деталях ее мы можем лишь упомянуть.

«Реализм, — писал Александер в «Основании реализма», — избегает антропоморфизма; помещает человека и сознание на подобающие им места в мире конечных вещей; с одной стороны, лишает физические вещи окраски, которую им придало суетное или самонадеянное сознание; с другой стороны, устанавливает их границы с сознаниями, исходя из меры их собственного существования». Следовательно, реализм натуралистичен, поскольку рассматривает человеческое существо как одну из конечных вещей, а не как правителя и господина универсума конечного. Такой натурализм обычно осуждают на том основании, что, по словам Александера, он «обедняет сознание, лишает его богатства, обесценивает». Цель Александера в «Пространстве, времени и божестве» — поставить сознание на подобающее ему место, не обедняя его. Подходящий инструмент для этой цели был под рукой: теория «эмерджентной эволюции». Понятие «возникновение» (emergence) восходит по крайней мере к книге Дж. Г. Льюиса «Проблемы жизни и сознание» (1875); но во времена не столь давние философствующий биолог Ч. Ллойд Морган!3 связал его с теорией эволюции. Ллойд Морган надеялся найти золотую середину между «механицизмом» и «витализмом». Механицисты намеревались показать, что организмы суть «не что иное, как» физико-химические структуры, принявшие свою нынешнюю форму в результате естественного отбора. Напротив, виталисты считали, что организм обладает «жизненной силой» и является средой, в которой происходит борьба жизни за совершенство 14.

Ллойд Морган раздраженно отвергал витализм как биологическую гипотезу. «При всем заслуженном уважении к поэтическому гению г. Бергсона — а его учение о жизни ближе к поэзии, чем к науке, — его поверхно-

Новые реалисты____________ _______

==209

стная критика великолепных и подлинно научных обобщений Дарвина показывает лишь, в сколь значительной мере смешение проблем, включающих метафизику Начала, с проблемами научного истолкования может запутать обсуждение и оказаться серьезным препятствием для прогресса биологии». Витализм, доказывает он, является не научной гипотезой, а метафизикой, — теорией «Начала» эволюции, а не описанием эволюционных процессов. Теория эмерджентной эволюции, напротив, задумана как детальное описание того, что действительно происходит в эволюции, описание, которое в то же время освещает неадекватность «механистического» представления о процессах жизни как исключительно физико-химических. В подлинной эволюции, утверждает Морган, в отличие от рутинного повторения устоявшегося способа действия, «в заключениях содержится больше, чем в посылках»; другими словами, результирующий процесс никогда не «равен» процессам, из которых он развился. Поэтому способы поведения — например, сознание — могут развиться в результате физико-химических процессов, однако не сводиться к последним, хотя между ними и нет качественного различия.

Теория эмерджентной эволюции составляет каркас книги Александера «Пространство, время и божество». Может показаться странным, что теория, разработанная биологом и для биологии, находит применение в метафизике; ведь метафизику чаще всего представляют как наднаучное исследование, в котором наука если и не превзойдена, то вынесена за скобки. Но для Александера метафизика как таковая есть наука, отличающаяся, скажем, от физики лишь степенью охвата. Хотя метод метафизики отличается от метода естествознания, однако ее заключения должны быть созвучны заключениям ученых, чьи открытия могут послужить толчком к ее развитию. Ведь предметом метафизики являются те вездесущие свойства вещей, что многообразно воплощены в разных областях науки, — пространство, время и категории.

Пространство и время имеют первостепенное значение. «Не будет преувеличением сказать, — пишет Александер, — что решение всех жизненно важных проблем философии зависит от решения вопроса о сущности пространства и времени и, конкретнее, об их соотношении друг с другом». Философы обычно принижали время; из философов недавнего прошлого этим явно грешили Брэдли и Мактаггарт. В значительной мере это делал и Рассел. «В некотором смысле, — писал он в «Нашем познании внешнего мира», — время есть незначительная и поверхностная характеристика реальности. Прошлое и будущее необходимо признать столь же реальными, сколь и настоящее, и определенное освобождение от рабства у времени существенно важно для философской мысли». Всякий философ, идущий к философии через логику, скорее всего займет такую же позицию. Она предполагает, что импликация не есть временное отношение и «истина» (с логической точки зрения) вечна. Отметим, что Александер, напротив, считает истину относительной. «Истина, — говорит он, — изменяется, устаревает или даже превращается в ложь»; «истинное» — значит признанное «общественным сознанием», то же, что признает сознание, время от времени меняется 15. А об умозаключении, которое он, как и идеалисты, считает предметом логики, он пишет, что оно «делает совершенно очевидным, что

==210