Глава 8

Сиджуика и Джеймса Уорда. Сиджуик23 — авторитетный преподаватель, наиболее известен исследованиями в области моральной и политической философии. О «чистой» философии он написал мало — и это малое, в том числе посмертно изданные «Философия, ее сфера и отношения» (1902) и «Лекции по философии Канта и другие философские лекции и очерки» (1905), не представляет особого интереса. Но две общие отличительные черты его творчества интересны: живая критика «историцизма» и защита здравого смысла, поставившая его в жесткую оппозицию идеализму XIX в. Стаут, как мы дальше увидим, относился к идеализму более благосклонно, однако и он считал, что идеализм надо водрузить на фундамент здравого смысла. Вообще, обращение к «здравому смыслу» стало отличительной чертой кембриджских философов (как прежде — шотландских). Именно эта сторона философии Брентано привлекла Стаута.

Он определил свое отношение к Брентано в книге «Аналитическая психология» (1896). Здесь Стаут принимает брентановское определение «установок сознания» (он сомневается в выражении «ментальные акты» и недвусмысленно отрицает самостоятельный «когнитивный акт») как различных модусов, в которых «сознание указывает на некий предмет». Но он проводит дальнейшие различения (отчасти предвосхитив сделанное Твардовским различение между «содержанием» и «предметом»24) между «предметом (reference) мысли» установки сознания, которая, как он говорит, не есть «наличный модус индивидуального сознания», и тем модусом сознания (он называет его «представлением»), «который определяет и устанавливает направленность мысли на тот или иной конкретный предмет».

Этому различению между «предметом мысли», на который указывает установка сознания, и «представлением», посредством которого она указывает, Стаут оставался верен на всем долгом пути своего философского развития. Однако он внес в него много мелких поправок. Некоторые из них были связаны с терминологическими колебаниями — ни «представление», ни «идеи», ни «содержание» не удовлетворяли его как имена того, что непосредственно дано сознанию. Были и другие, более существенные изменения, поскольку у Стаута вызывали сомнение не только имя, но и статус «представлений».

Поначалу «представление» Стаута было очень похоже на «идею» Локка — в отличие от «содержания» Мейнонга. Очевидно, это означало, что Стауту надо было преодолеть классические трудности теории представления; он должен был показать, как (если непосредственно предстоящее всегда есть представление) мы вообще можем вырваться за пределы представления к тому, что оно представляет. Стаут хотел вести дело тонко: признавая существование представлений, он не хотел, по его словам, защищать репрезентативную теорию восприятия. Ведь в мысли, утверждал он, мы имеем доступ к самому предмету, пусть даже этот доступ должен быть «опосредован» представлением. «С самого начала, — писал он в «Вещах и ощущениях» (1905), — имеются характеристики нашего непосредственного опыта, всегда указывающие вовне себя, на действительное существование, отличающееся от нашего собственного существования или любых наших непосредственных восприятий». Это подтверждают, полагал он, неоспори-

==151

мые факты. Особенно он любил ссылаться на память: вспоминая, говорит он, мы вспоминаем нечто прошедшее, но само воспоминание тем не менее имеет место в настоящем и требует настоящего (present) представления. Это представление не есть то, что мы вспоминаем, — просто потому, что оно является настоящим, а не прошедшим. Равным образом прошлое не может быть тем, что сейчас находится перед нами; стало быть, чтобы как-то объяснить память, мы должны указать одновременно на представление и предмет. Сходным образом в чувственном восприятии маленький серебряный диск, который непосредственно предстоит нашему сознанию, не есть сама луна, которая как таковая не является ни маленькой, ни серебряной, ни диском и все же только посредством такого представления вообще может стать предметом для нас. Затруднение вызывает не указание на различие между представлениями и предметами, но объяснение статуса представлений — их места в мире — и того, каким именно образом они «указывают» на предметы.

Сначала, как мы сказали, Стаут принял традиционную посткартезианскую точку зрения, считая представление «модусом сознания»; в некотором не вполне определенном смысле у Стаута оно есть «часть сознания». Очевидно, утверждение, что «модус сознания» может указывать на существование того, что не есть модус сознания и по своей природе не имеет ничего общего с сознанием, — на существование материального предмета, связано с огромными трудностями, на которые обратил наше внимание Беркли. Поначалу Стаут надеялся преодолеть эти трудности, заимствуя (как и его учитель Уорд) у Лейбница и Лотце учение об отсутствии резкой противоположности между сознанием и материей, поскольку так называемые «материальные предметы» суть замаскированные сознания. Таким образом различие между природой представления и природой предмета должно было быть устранено. Но Стаут пришел к отрицанию этой лейбницианской метафизики, а вместе с ней — и характеристики представлений как «модусов сознания»; он стал утверждать, что представления (переименованные в «чувственные данные») суть материальные, хотя и не физические; он имел в виду, что хотя они не являются ментальными, они равно не являются и «физическими предметами» в том смысле, в каком такие предметы составляют предмет физики. Только эта точка зрения — доказывает он в книге «Сознание и материя» (1931) — позволяет нам понять, каким образом наши чувственные данные указывают на существование физических предметов, не будучи физическими предметами; чувственные данные и физические предметы имеют «одну природу», поскольку и те и другие материальны. Мы больше не должны думать, что «модус сознания» может представлять нам нечто, имеющее совершенно иную природу, нежели оно само.

Все же остается вопрос, каким образом чувственное данное может указывать на нечто если и не другой природы, то все же лежащее вне самого чувственного данного. Отвечая на этот вопрос, Стаут приходит — разными путями — к той идеалистической метафизике, которую мы обсудим в одной из следующих глав. Одно из возможных объяснений — и в той или иной форме он всегда это утверждал — состоит в том, что чувственное данное «по природе» фрагментарно и незавершенно; мы вообще не можем

==152