§ 5. Об уровне законов

Итак, вам должно уже быть ясно, что формулировки законов прямо зависят от того, какой уровень обобщения мы выбираем. Отсюда следует очень важное правило: нельзя полагать, что общий закон будет одина­ково проявляться во всех случаях, описываемых этим законом. Для всемирно-исторических законов, которые нас прежде всего и интересу­ют, это значит, что они в конкретных реально-исторических проявлениях в каждой общественной системе могут быть выражены лишь частично, тем или иным аспектом, «боком», либо даже вовсе не проявляться зримо. Общее будет представать в своей индивидуальности.

Если же человечество рассматривать не как теоретическое единство, а как действительную реальность, то следует помнить другое правило: законы целого не сводимы к законам его частей. Ведь общность чело­вечества складывается из взаимодействия государств. Но то, что для них будет внешним воздействием (соседние общества), для человечества — лишь внутренним противоречием. Уровней обобщения и по «горизон­тали», и по «вертикали» (от одной личности до всего человечества; от отдельного эпизода до всемирной истории) столько, сколько нужно для нашего исследования, его задач. Но, конечно, такие задачи вытекают из объективных потребностей науки и практики (см. Прил. 1, п. 3).

Итак, чтобы общий закон «приложить» к частному случаю, нужен целый ряд «правил соответствия», как называл их Карнап, для физики. Но это также относится и к истории. Приведу несколько примеров из раз­ных областей, чтобы вы наглядно увидели, почему закон высокого уров­ня прямо не «прикладывается» к более низкому. Если мы выводим «закон»: все люди смертны, — то он ничего не скажет нам о том, когда и как умрет конкретный человек. Если сформулируем «закон» (используя ленинскую фразу): жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, — то отсюда мы ничего не можем заранее заключить, например, о человеке из бедного общества: богат он или беден. Законы больших чи­сел многое говорят об экономике. Но из закона, что часть фирм в обще­стве с частной собственностью ежегодно становятся банкротами, прямо не ясно, кто же именно и по какой причине ими будет. Нужно по­этапно спускаться с макроэкономики к микроэкономике путем ряда «пра­вил соответствия».

Чтобы было легче представить уровень законов и их взаимосвязь, обратимся к биологии. Если сравнивать людей между собой как биологи­ческий вид (гомо сапиенс), то мы увидим большое число сходных черт. Их будет существенно меньше, если сравнить современных людей, ска­жем, с питекантропом (обезьяночеловеком). Еще более отдаленным ока­жется родство людей и человекообразных обезьян. Хотя человек отно­сится к млекопитающим, сходство с ними будет весьма условным. А уж родство с позвоночными вообще смогут определить только специалисты. Если же сравнивать человека и живые существа вообще, то возникает очень сложный философский и биологический вопрос: что такое жизнь? С другой стороны, если рассматривать людей с точки зрения видовых различий (расы, пола, возраста и т. д.), то в этих группах будет гораздо больше сходства, чем у людей просто как вида.

Подобные мыслительные операции явно, а чаще всего неявно, мы со­вершаем постоянно, как постоянно ищем причины и следствия различ­ных событий. Но, как справедливо писал Карнап, «...оказывается, что специфическая черта причинной связи, которая отличает ее от других от­ношений, состоит в том, что причинность не может быть установлена на основе исследования только одного конкретного случая. Она может быть установлена только на основе общего закона, который в свою очередь основывается на многочисленных наблюдениях явлений природы» [22; 272]. Это же относится и к явлениям общества. Свои заключения люди делают на основе того понимания общества, которое у них сложилось (иногда весьма фантастического, неполного и противоречивого). Кон­кретные события политической, экономической или иных областей жиз­ни профессионалы или непрофессионалы оценивают исходя из извест­ной им истории человечества, своей страны, последнего времени, лично­го жизненного и политического опыта, того, что они знают об участниках данного эпизода, и т. п. Таким образом, решая злободневные проблемы, мы должны по цепочке дойти от общих до конкретных обобщений, учи­тывая все законы, особенности, случайности, достоинства и недостатки руководителей и исполнителей в той степени, в какой это возможно. И преломить все это через известные проблемы, мнения, интересы.

Отсюда ясна и научная ценность абстрактных законов. Чем глубже мы познаем сходство и различие отдельных проявлений, тем больше по­нимаем глубинные, фундаментальные их свойства. В истории известны десятки тысяч обществ. Анализируя каждое из них особо, исследователь всякий раз формирует конкретные законы. Если делать это без общей те­ории, то, кроме громадных дополнительных затрат времени и изобрете­ния велосипеда, крайне усложнится взаимопонимание историков (и без того «хромающее»). То, что Карнап описывал для физики, хорошо иллю­стрирует и историю: «Вначале ученые могли гордиться открытием сотен законов. Но по мере увеличения числа таких законов они стали беспокои­ться по поводу такого состояния дел. Поэтому физики начали искать фун­даментальные, объединяющие принципы» [22; 324].

Когда мы давали определение закону, рядом с этим понятием стави­ли и понятие о случайностях, которые делают осуществление закона лишь вероятностью. Случайность и закономерность суть два полюса од­ного события. Поэтому теоретический анализ должен учитывать и уро­вень случайностей. Для того чтобы оказать значительное воздействие на закон, они должны соотноситься с его уровнем. Легко понять, что несча­стный случай, нелепая ошибка и т. п. с обычным рядовым человеком го­раздо реже может быть причиной важных событий (и то скорее всего не­прямо), чем тот же случай в отношении людей, которые управляют обще­ством.

Приведу такой пример. Известный русский деятель С. В. Витте в сво­их воспоминаниях описывает, как по случайности чуть не произошла ка­тастрофа царского вагона, в котором ехала жена императора Александ­ра II княгиня Юрьевская. Автор пишет: «Сколько раз после я думал: ну, а если бы произошла ошибка и наш поезд меньше даже, чем на минуту, опоздал бы? Ведь тогда произошло бы крушение поезда и от вагона, в ко­тором ехала княгиня Юрьевская, остались бы одни щепки, и какое бы это имело влияние на будущую судьбу России, не исключая, может быть, 1 марта? (то есть убийства Александра II народовольцами. —Л. Г.). Ког­да я думаю об этом, мне приходит в голову такое философское рассужде­ние: от каких ничтожных случайностей, часто от одной минуты времени, зависит судьба народов, и колесо истории поворачивается в ту или иную сторону». Нередко такие примеры приводят в доказательство того, что случайность из истории нельзя исключить и поэтому история не подвер­жена законам. Большая роль случайностей бесспорна, и мы еще не раз вернемся к вопросам о них и о роли личностей. Само собой, что гибель полководца чаще всего важнее смерти рядового. Но это не опровергает ни возможность законов, ни то, что надо учитывать их уровень. К тому, например, что пишет Витте, следовало бы сказать: в обществах, в кото­рых многое (а тем более все) завязано на одной личности, которые часто цементируются волей одного человека (как при диктатуре), законом бу­дет следующее утверждение: в них от любых случайностей, связанных с такими судьбоносными личностями, тем более их смерти, может зави­сеть очень многое. В переломные эпохи — даже направление развития. И чем крупнее такое общество, чем больше его влияние на другие стра­ны, тем больше такая случайность может повлиять на мировую историю.

Думаю, «проницательный читатель» (как сказал бы Н. Г. Чернышев­ский) уже давно догадался, что автор трактует законы существенно по-иному, чем это обычно делается. Поэтому и в самом деле пора погово­рить об их характере.