§ 6. Краткие итоги

Целью этой главы было показать хотя бы в самом общем виде, как и почему происходит историческое развитие, каковы его причины и «пру­жины». Мне хотелось порассуждать над вопросами:

• В чем источники развития отдельных обществ и всего челове­чества?

• Почему в ряде случаев развития не было или оно было очень мед­ленным, а в других — очень быстрым? Почему ход истории все время ускоряется?

• Почему одни изменения бывают полезными, другие — вредными или безразличными к развитию? Почему цели очень часто не совпадают с результатами?

• Как соотносятся объективные и личностные факторы развития? И т. д.

Мне кажется, что в целом эти вопросы удалось решить, показав, как внешние движущие силы (природа и окружение) воздействовали на об­щества, определяя исторический естественный отбор, а различные кон­такты, заимствования способствовали распространению и сохранению достигнутого. Важно, что удалось совместить идеи об огромной роли исторической эволюции как внешнего фактора, с одной стороны, и про­изводительных сил как главной внутренней движущей силы, без рево­люции в которых не может быть перехода на качественно иную степень развития — с другой. Читатель также убедился, что роль эволюции уменьшается, а производства и науки, напротив, растет. А с объединени­ем мира они одновременно выступают и как внутренние, и как внешние факторы. Рост общественного самосознания, сближение стран уменьши­ли роль естественно-исторических процессов, в то же время появилась способность производства и общественных отношений к саморазвитию. Все это привело к резкому ускорению темпов исторического движения.

Думается, что достаточно ясна и роль идей и личностей, способных стать могучей силой развития в зависимости от фактора ситуации, в том числе и от особенностей общества вообще и его конкретного состояния (фазы).

Теперь следует посмотреть, куда, в каком направлении развивается мир и что такое общественный прогресс?

Глава 4. Направление исторического развития: общественный прогресс и его критерий

Чем больше человек становится человеком, тем меньше он согласится на что-либо иное, кроме бесконечного и неистребимого движе­ния к новому. В сам ход его действия включа­ется что-то «абсолютное»...

Если прогресс — миф, если, приступая к труду, мы можем сказать: «Зачем?» — то наше усилие рушится, увлекая в своем падении всю эволюцию, ибо мы — ее воплощение.

Тейяр де Шарден

§ 1. Введение в проблему. Сложности и противоречия теории прогресса-регресса

Едва ли можно согласиться со страстными словами Тейяра потому уже, что сама жизнь есть высшее благо. Многие поколения людей пре­красно жили, не стремясь к новому. И все же в этих мыслях много прав­ды. Всегда есть тоска по вечности в этой преходящей жизни, а вера в про­гресс — часть ее.

Рассуждения о движущих силах исторического процесса неизбежно наталкивают на вопрос: «А куда, собственно, движется человечество?» Сегодня же, когда бег его стал головокружительным и, вероятно, станет еще быстрее, сомнение: «А верным ли путем мы идем?» — куда как обо­снованно. Такая мировоззренческая проблема породила множество отве­тов: от безудержно оптимистических до самых мрачных, от утопических до строго научных.

В древности, причем не только в античном мире, было распростране­но представление, что человечество идет как бы от «золотого» к худшим векам. Отголоски этого угадываются в идеях Руссо и других о пре­красном прошлом «естественного» человека, испорченного цивилиза­цией, о благородных дикарях и т. п.⁵³.

Взгляд на историю как на самореализацию абсолютного духа потре­бовал и обоснования неизбежности поступательного прогресса в движе­нии человечества. Наиболее системно это предстало в философии Гегеля. Еще раньше родились социальные утопии (идущие аж от Платона). Они рисовали будущее людей как коммунистическую «идиллию». В XVIII в. в работах просветителей (Вольтера, Кондорсе и др.) постоянно звучала тема мощи человеческого разума, который следовало только освобо­дить от пут религии и предрассудков. Тогда можно было надеяться на неизбежность и поступательность прогресса. В XIX в. вера в гарантиро­ванность прогресса стала еще сильнее, т. к. подтверждалась «научно»: «разумностью» эволюции, «неизбежностью» коммунизма, движением ко все большей «солидарности» каждого общества и всего человечества. Так что многие могли бы подписаться под словами французского фило­софа Булье: «Существует только один исторический закон — это закон прогресса... Выше всех законов и обобщений, которым древние и совре­менные писатели пытались подчинить историческое движение, стоит этот великий закон прогресса, конечно, истинного прогресса, освобож­денного от всех ошибочных и ложных понятий, делающих идею прогрес­са ложной, смешной или опасной». Вот только понимали прогресс уче­ные очень различно.

Наряду с теориями регресса и прогресса, с древности идет и идея круговорота истории, т. е. развития ее как бы по кругам, без качественно­го изменения. Афористично это выражалось в словах пророка: «Все воз­вращается на круги своя». Такой подход отразил и крупнейший исто­рик-теоретик XVIII в. Джамбаттиста Вико (см. Прил. 2, п. 3). Ярко пред­стала подобная трактовка в теориях замкнутых цивилизаций Шпенглера и Тойнби, в которых идея прогресса оттеснялась на задний план. Особен­но у Шпенглера⁵⁴. А кратко эта позиция характеризуется знаменитыми словами Редьярда Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда».

В конце XIX — начале XX в. теории прогресса у тех, кто придержи­вался этой идеи, становились все научнее. Весьма приятно было жить с мыслью о разумности истории, как бы гарантированности прогресса развитием науки, образования, покорением природы, ростом солидарно­сти и т. п. Однако Первая мировая война, страшный большевизм, чудо­вищный экономический кризис, нацизм и бойня Второй мировой войны сильно подорвали такую убежденность. А тут еще постоянный страх тер­моядерной и экологической катастроф... В результате все популярнее становилась мысль отказаться от термина «прогресс», заменив его ней­тральным: развитие, а то и вовсе — изменение и т. п. По выражению од­ного социолога, историки и философы стали избегать темы прогресса, как чумы (см. Прил. 3, п. 1). Для многих то, что он не гарантирован, не неизбежен, служило причиной отказа от этой идеи (а заодно эволюции и др.). Были и иные основания для отрицания прогресса: потому что это по­нятие «логически бессмысленно», имеет оценочный характер, а следова­тельно, субъективно⁵⁵. Часто прогресс отрицают, поскольку считают, что его невозможно установить или найти его измерение. Иногда признают прогресс в отдельных областях жизни, но отрицают его в целом⁵⁶. Есть и другие варианты.

Укажу на некоторые сложности идеи прогресса-регресса. Прежде всего в истории мы видим (и одновременно, и разновременно) сразу и то и другое. Кажется, что найти какой-то порядок в этом калейдоскопе подъемов и упадков, расцветов и закатов стран и культур невозможно. Да вы и сами могли убедиться из предыдущей главы, что наблюдались то периоды «линейнообразного» прогресса, то ход истории напоминал, по сравнению Тойнби, монотонные круговые движения колеса. Затем могли наступать времена энергичного, взрывного развития или, наобо­рот, сильных кризисов и упадка. Даже страстный поборник идеи эволю­ции Г. Спенсер отмечал: «Если теория регресса, в своей ходячей форме, должна считаться несостоятельной, то и теория прогресса, принимаемая без всяких ограничений, кажется мне также несостоятельной... Очень возможно, а по моему убеждению, даже весьма вероятно, что регресс имел место так же часто, как и прогресс».

Другая несомненная трудность в том, что сплошь и рядом прогрес­сивные изменения несли людям не облегчение, а страдание. Говоря сло­вами Маркса, прогресс в течение всей истории «уподоблялся тому от­вратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых». Только когда наиболее отрицательные послед­ствия проходили, последующие поколения могли воспринять измене­ния именно как прогресс. Возникает и такая нравственная проблема: можно ли признавать прогрессивными жестокие и агрессивные режи­мы, использующие людей только как строительный материал или пу­шечное мясо? Конечно, наука не морализаторство, она должна иметь иное основание⁵⁷. Но и не принимать во внимание моральный аспект невозможно. В конечном счете прогресс — это цель обществ, их чле­нов и всего человечества. Но если она служит интересам эгоистичного меньшинства или вовсе неизвестно кому, то ее, очевидно, следует пере­смотреть.

Можно ли вообще совместить прогресс с моральными требования­ми, счастьем людей? Я попытаюсь, сколько смогу, коснуться этих злобо­дневных вопросов. Ведь и сегодня развитие несет много трудностей, страданий, страха, сомнений и т. п. Отсюда и опасность абсолютизации прогресса ради прогресса, когда забывается, что люди не просто колеси­ки и винтики в общественном механизме.

П. Сорокин еще в начале века в статье «Социологический процесс и принцип счастья» рассмотрел такое соотношение и пришел к выводу: «...Можно признать исторический процесс прогрессом, но зато из поня­тия прогресса приходится исключать точку зрения счастья; если же кри­терием прогресса становится счастье, то само существование прогресса становится проблематичным» [38; 509].

Очевидно, что полного совпадения интересов системы и всех ее членов быть не может. Даже в самых демократических режимах мень­шинство должно подчиняться большинству, народ может быть недово­лен самыми правильными решениями правительства, если они непо­пулярные, и т. п. В прошлом, а в диктаторских государствах и сейчас прогресс часто не совпадал с желаниями огромного большинства населе­ния, которые, правда, особенно и не брали во внимание. Но при демокра­тии все больше и больше учитываются настроения всех граждан. В насто­ящий момент, однако, на первый план начинает выходить проблема со­вмещения узконациональных и общечеловеческих интересов. Перед слаборазвитыми странами также стоит задача осознать, что из мораль­ных норм стоит перенимать у передовых, а что нежелательно. Изучая прошлое, нужно помнить, что не всегда правильно оценивать прогресс с моральных позиций сегодняшнего дня, а следует ясно понимать, что было нравственно в данную эпоху⁵⁸. Замечу также, что к прогрессу особенно подходит пословица: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

Очевидно, что прогресс, одновременно ведущий к положительным изменениям в жизни большинства людей, лучше такого, который повы­шает благосостояние лишь меньшинства и использует остальных только как материал для этого. Однако улучшение жизни есть столь многообраз­ный и многомерный процесс, что возникает вопрос: что именно и как ме­нять? Больше есть или больше учиться, путешествовать? Больше потреб­лять или, напротив, ограничивать потребление? Давать больше свободы или уже меньше, так как человек точно в соответствии с мыслью Канта «обязательно злоупотребляет своей свободой в отношении своих ближ­них»? Другими словами, благополучие и счастье на все времена опреде­лить невозможно. Они различны в каждой стране, эпохе, общественном слое: всегда и похожи, и непохожи; они никогда не достижимы, как гори­зонт. Следовательно, столь разноречивое, изменчивое и субъективное понятие не может быть критерием для всего исторического процесса или больших его периодов. Но у подобных идей есть собственное, даже более высокое назначение: они — цель жизни и двигатель развития, источник противоречия и т. д.

Представления о счастье способствуют общественному прогрес­су, но не могут быть использованы как научный критерий этого про­гресса. Стоит пояснить, что для оценки прогресса в определенных це­лях можно применить различные по типу критерии: моральные, идео­логические (например с позиции Родины, рабочего класса, интересов своей нации, человечества и другие), общефилософские или какие-то еще. Но все они в корне отличны от научного критерия, который под­ходит для объективной и даже в чем-то формализованной оценки. Тем не менее, выделив типы критериев, желательно было бы подумать, а нельзя ли все-таки как-то совместить их, особенно научный и мо­ральный?

Мне кажется, до известной степени можно. Во-первых, стоит отме­тить, что если, по субъективному мнению, счастья и не прибавилось, то страданий определенно убавилось: войны, эпидемии, смерть близких (особенно детей), физическая боль, голод и тому подобное стали более редки, чем в прежние времена. Это все достижения прогресса.

Во-вторых, прогресс выступает как результирующая многих сил, в числе которых все большее место занимает стремление к благопо­лучию и счастью.

В-третьих, подобные идеи постепенно превращаются в какой-то степени в составную часть и историко-социологического критерия про­гресса. Это происходит, когда из пожеланий и лозунгов они становятся реальностью, социологическими фактами. Но, конечно, такой переход от декларации к практике очень часто не совпадает с ожиданиями. Следова­тельно, множество таких достижений (как равенство перед законом, ограничение рабочего дня, уменьшение смертности, всеобщность обра­зования и т. п.), которые закрепились в общественном бытии и сознании, можно систематизировать и для каждого общества определенной эпохи описать как некий стандарт благополучия. Примерно так, как такие стандарты делаются, чтобы измерять уровень жизни. Этот прием, конеч­но, годится прежде всего для сравнения обществ, ближайших к нам и со­временной эпох. Однако он органически вписывается в общую концеп­цию прогресса и его критерия.

Укажу еще на такие трудности теории прогресса. Нередко смущает и то, что прогресс идей сочетается с «неразумностью» истории, поскольку в ней повторяются ошибки без конца.

Еще один камень преткновения — разрушительность прогресса, который часто выступал в виде воина, рушащего, жгущего и угоняющего в рабство. Крайне сложно определить приемлемую цену прогресса. Где тот предел, за которым он переходит в свою противоположность? (См. Прил. 3, п. 2).

Есть и другие сложности. Конечно, отказаться от термина «про­гресс» проще. Но это не снимает проблемы и необходимости оценивать и сравнивать между собой общественные явления.

Но и среди тех, кто признает прогресс, много разногласий, особенно в том, как, собственно, распознать его? Как измерить? И что явится этим мерилом (критерием)? Один он или несколько? В каких комбинациях? И т. п. Об этом мы поговорим в своем месте.