§ 2. Презумпции, фикции, аксиомы, исключения.
В качестве юридического факта при возникновении, изменении или прекращении правоотношений могут выступать презумпции и фикции.
Презумпция (предположение) – предположение о наличии или отсутствии определенных фактов, основанное на связи между предполагаемыми фактами и фактами наличными и подтвержденное предшествующим опытом.
Существенным признаком презумпции является их предположительный характер. Презумпции – это обобщения не достоверные, а вероятные. Однако степень их вероятности очень велика и основывается она на связи между предметами и явлениями объективного мира и повторяемости повседневных жизненных процессов. Наблюдая факты и явления при одних и тех же условиях и в одних и тех же ситуациях, человек, основываясь на связях между предметами и явлениями и предшествующем опыте, закономерно предполагает, что при наличии аналогичных условий и ситуаций будут иметь место те же факты и явления.
Презумпции выступают в качестве способа, облегчающего достижение истины. Многие презумпции являются продуктом многовековой практической и мыслительной деятельности. Их использование освобождает человека от необходимости повторять вновь те же мыслительные процессы. В этом отношении такие презумпции являются ценным достоянием общественного развития.
Правовые презумпции – разновидность общих презумпций. Они отражают обычный порядок связей между предметами и явлениями только в сфере права либо только в связи с правом. Правовые презумпции прямо или косвенно закрепляются в нормах права.
Многочисленные правовые презумпции делятся на различные виды.
По факту правового закрепления презумпции бывают фактическими и законными. Фактические презумпции в законе не выражены и поэтому не имеют юридического значения. Однако они учитываются при формировании внутреннего убеждения того лица, которое применяет право. Законные презумпции – предположения, прямо или косвенно закрепленные в законодательстве. Таковой, например, была презумпция отцовства, закрепленная в ст.ст. 47, 48 Кодекса о браке и семье Российской Федерации.
По своему происхождению юридические презумпции много старше римского права и самой латыни. Назовем ее для удобства презумпцией (правознакомства). Пока господствовали обычное право и традиция, воспитание ориентировало всякого принадлежащего к данному коллективу в том, что есть должное и недолжное поведение. В необходимых случаях коллектив сам выносил решение, становившееся законом, или поручал его формулирование немногим избранным. Судебная сцена, украсившая щит Ахиллеса (Илиада), позволяет полагать, что и в последнем случае обсуждение решения оставалось публичным актом. Положение должно было измениться с началом писаного права, поскольку вполне допустимой сделалась ссылка на неграмотность, недопустимость информации, длительное отсутствие, отдаленность местожительства и т.д. Сталкиваясь с такого рода ситуацией, судьи должны были испытывать поначалу немалые затруднения, особенно в тех случаях, когда писаное право противоречило многовековой и общепризнанной традиции. Выход был найден в том, что законы (новые или кодифицированные) стали заноситься на более или менее прочный материал и выставляться для всеобщего сведения на городской площади, в непосредственной близости от места, где свершался суд (храмовая площадь в Вавилоне, форум в Риме и пр.). На Древнем Востоке утвердился обычай писать закон на камне, у народов индоевропейского происхождения – на деревянных досках.
Для лучшего запоминания законы излагали в наиболее доступной форме, например, ритмической прозой (законы Ману). На древнем Крите их заучивали вместе с определенной мелодией, чтобы благодаря музыке легче запоминались слова, и преступив какой-нибудь запрет, нельзя было отговориться неведением. В государствах, где законодательство и суд оставались в компетенции свободных и полноправных граждан (старые города Месопотамии, античные полисы), необходимым элементом образования было обучение праву, непременным требованием воспитания – уважение к закону. В Афинах гражданская присяга, приносимая юношеством, включала обязательства мстить и защищать как святыню отечественный закон; в Риме знание Законов XII таблиц, подтвержденное экзаменом, считалось предварительным условием гражданской правоспособности. Вследствие этого стало допустимым и оправданным отклонить ссылки на неосведомленность, выставив требования, принятые всеми правовыми системами: “Никто не может отговариваться незнанием закона”.
Выдвижение и укоренение презумпции обусловлено логикой развития и потому представляется чем-то естественным. Но столь же естественной становится и прямо противоположная презумпция исключительной осведомленности, которая также восходит к глубокой древности. Римская кодификация права – Законы XII таблиц – была вызвана настойчивыми требованиями плебса обнародовать право, сделать гласными обычаи, знание, толкование и применение которых было до того времени (до середины V в. до н.э.) непременной привилегией патрициата. В каком-нибудь другом случае знание права (как это было в средневековой Японии) могло быть исключительной привилегией судей и администрации. С течением времени обычай, согласно которому знанием закона обладают лица, занимающие определенное социальное или должностное положение, приобретает значение презумпции: каждый, кто обнаруживает не положенную ему осведомленность в праве, политике, обряде и пр., признается виновным в публичном проступке или преступлении. На нем, по общему правилу, лежит бремя доказывания невиновности.
Буржуазные революции, несмотря на торжественные декларации, опирающиеся на теории “народного суверенитета” и “правового государства”, не поколебали презумпцию исключительной осведомленности, хотя и ограничили поначалу ее применение. Для закона признавалась презумпция всеобщей осведомленности, целям которой служили разного рода регламенты, устанавливающие сроки и порядок публикации актов законодательной власти, действие закона во времени и пространстве, допустимость (или недопустимость) обратной силы закона и т.д. Напротив, исполнительной власти предоставлялось право издания актов, связанных с исключительной осведомленностью (оборона, дипломатия, государственная безопасность и т.д.). Презумпция исключительной осведомленности может быть констатирована (хотя и с оговорками) и в тех случаях, когда, несмотря на публикацию, закон остается недоступным (например, кодексы типа Германского гражданского уложения с их нарочито специализированным понятийным аппаратом, бесконечными отсылками, типа английского “общего права” и т.д.).
С возникновением презумпций, получивших специальное назначение, элемент привилегированности стал непременным почти для всех соответствующих случаев. Считается, например (и это тоже особая презумпция), что всякий закон, стесняющий права и свободы, должен толковаться ограничительно. Напротив, закон, направленный на либерализацию правоспособности (в той мере, в какой он не содержит оговоренных ограничений) подлежит расширительному толкованию.
Толкование права идет от толкования доправового обычая. Еще в глубокой древности пришло осознание важности привилегии, связанной с правом толкования. Один из острых кризисов афинской политической истории был вызван именно привилегией толкования закона, принадлежащей по традиции аристократическому ареопагу. Аннулирование политических прав ареопага (462 г. до н.э.) явилось, по сути дела, политической революцией.
С упрочением государственных институтов утверждается по необходимости презумпция привилегированного толкования, суть которой может быть выражена формулой: толкование права есть привилегия правоприменяющего органа власти. Все другие формы толкования становятся опровергаемыми, не обеспеченными защитой. Особый род привилегированного толкования – судебное.
Германское гражданское уложение, несмотря на догматизм, привязанный к пандектам, открывало судам широкие возможности толкования, благодаря чему в старом, догитлеровском рейхсгерихте царил дух весьма свободного обращения с текстом Германского гражданского уложения (если говорить о цивилистике): его решениями, например, была признана законность картельных соглашений, которых Уложение не знает. Суд руководствовался при этом презумпцией рационального толкования - противовес букве права, отвергавшей стеснения свободы договоров, неизбежные при картелизации предприятий и банков.
На известном этапе вопросы толкования права приобрели столь важное значение, что возникла особая наука герменевтика. Выработанные ею правила могут быть отнесены к разряду презумпций. Считалось, например, что из нескольких толкований, имеющих значение аутентичных, должно быть избрано последнее по времени издания; все изъятия, оговоренные законом, должны толковаться лишь ограничительно; при наличии нескольких противоречивых законов, относящихся к рассматриваемому вопросу, суды вправе (путем свободного толкования) остановиться на одном из них и т.д. Старое русское право разрешало толкование по точному разуму (когда закон не вызывал сомнений) и по общему смыслу (когда возникали сомнения относительно действительного значения и объема содержащихся в законодательстве правил).
Перечисление и тем более систематизация презумпций представляют немалые трудности. Английские исследователи предлагают обобщенную систематику презумпций, основанную на формальной стороне дела. На одном полюсе находятся “презумпции права”, выведение которых диктуется самим делом, предметом правоотношения, на другом – “презумпция факта”, устанавливаемые по воле суда, т.е. “когда он к этому расположен”.
По своей сущности, презумпции распадаются на две группы: позитивные и негативные. Негативные презумпции более всего встречаются в цивилистике. При неисполнении договора (или ненадлежащем исполнении) презюмируется, по общему правилу, виновность лица, на котором лежала обязанность исполнения. В каком-нибудь другом случае презумпция вины может быть сконструирована на более широкой основе, например, презумпция ненадлежащего надзора в цивилистике. В соответствии с ней и там, где она принята, отец и мать отвечают за вред, причиненный их несовершеннолетними детьми, ремесленники – за действия своих учеников, лица, давшие поручение, - за причинение вреда, связанного с поведением “порученцев” (ст. 1384 ГК Франции). В последнем случае мы имеем дело и с другой из возможных презумпций, относящихся к нашему случаю – презумпцией ненадлежащего выбора. Если презумпция ответственности неисправного контрагента вытекает из самой сути правоотношения, рождаемого соглашением, то обе следующие имеют под собой ясно выраженный “социальный” характер. “Есть основание считать, - пишет Морандьер, - что в охватываемых ст. 1384 случаях виновный, обыкновенно человек без средств, и, следовательно, не в состоянии возместить причиненный им по своей вине вред”.
Английское право, допуская презумпцию ненадлежащего надзора и выбора, различает ответственность хозяина за действия так называемого “независимого контрактора” (агента, подрядчика), обязанного представлять нанимателю один лишь результат своей работы, от ответственности за правонарушения, допущенные служащим, хотя бы сам хозяин не только не допускал их совершение, но даже запретил бы их, если бы предвидел.
Существование презумпций упрощает положение сторон правоотношения и роль самого суда, особенно тогда, когда нет нужды в доказывании, поскольку обсуждаемые обстоятельства находятся в пределах ординарной судейской осведомленности. Но каждое национальное право варьирует применение и формулирование презумпций по-своему, поэтому то, что в одной правовой системе считается “неопровержимым”, допускается к опровержению в другой. Точно так же обстоит дело и с распределением бремени доказывания. По общему правилу, презумпция виновности обязанного лица требует, чтобы доказывание невиновности лежало на нем. Но, конечно, зачин доказывания, связанный с содержанием искового требования, входит в сферу действий истца. Доказывать невозможность исполнения будет ответчик, но его опровержение – дело истца. Последнее, впрочем, может быть сочтено излишним, если виновность ответчика презюмируется как непреложная: когда, например, на прохожего свалится кирпич, выпавший из вагонетки подрядчика (небрежность), или когда ущерб причинен столкновением поездов.
В уголовных делах особенно известна и наиболее распространена презумпция невиновности (praesumptio bona viri), главным элементом которой по праву считается восходящее к античности общедемократическое правило: “Сомнения толкуются в пользу обвиняемого”. Сопоставляя уголовные и гражданские дела, необходимо отметить, что прежде чем признать обвиняемого виновным, надо, чтобы чистый итог доказательств не оставлял никаких разумных сомнений в его виновности, в то время как в гражданском процессе достаточен перевес вероятностей. В соответствии с презумпцией невиновности, общее бремя доказывания возлагается на обвинение, и в определенных ситуациях суд вправе принять одно только заявление обвиняемого, что его оправданий не требуется, поскольку не представлено сколько-нибудь обоснованных доказательств виновности. Но как всякое правило, эта презумпция не свободна от исключений и ограничений.
По наипростейшей логике презумпция невиновности, когда она закреплена в законе, обязывает суд ставить под сомнение результат предварительного следствия и, придерживаясь определенной процедуры, перепроверять его от начала и до конца. По той же логике, однако, допустимы факты и обстоятельства, при наличии которых презумпция невиновности неприменима. Многие правовые системы отказывают подозреваемому в презумпции невиновности, если, например, в принадлежащем ему хранилище обнаружены:
секретные документы, к которым он не мог иметь отношений по роду своих занятий;
наркотики, запрещенные к торговле и употреблению;
краденые вещи, если они обнаружены у подозреваемого (обвиняемого), по крайней мере, во второй раз (т.е. по прежней судимости) и т.д.
Во всех этих и подобных случаях бремя доказывания лежит на обвиняемом, и это не только не противоречит принципу презумпции невиновности, но даже подкрепляет его рациональной, общественно полезной практикой. Чем меньше ореола вокруг презумпции невиновности, чем больше разумного стремления разобраться в ее подлинной сути, тем скорее она победит сомнения, связанные с ее применимостью, тем плодотворнее будут наши усилия, направленные на ее разработку.
Следует иметь в виду и так называемые специальные обременения, которые могут лежать на обвиняемом. Так, обвинение, как правило, формулируется, доказывается прокурором, но то обстоятельство, что обвиняемый страдает душевной болезнью, исключающей вменяемость, может быть предметом доказывания самого обвиняемого или его адвоката.
По сфере действия различаются общеправовые и отраслевые презумпции. Отраслевая презумпция действует только в пределах отрасли права. Таково, например, предположение о компетентности вышестоящего государственного органа в вопросах, относящихся к ведению нижестоящего (подчиненного) государственного органа. Типичная ситуация – вышестоящий суд принимает к производству дело, подсудное нижестоящему суду.
Общеправовые презумпции действуют во всех без исключения отраслях российского права. Они превратились в своего рода, общеправовые принципы. В российском праве – это презумпция добропорядочности граждан, находящая выражение в уголовном процессе в презумпции невиновности обвиняемого, презумпция знания закона, презумпция истинности государственного правового акта.
Схема 19.Виды презумпций
Правовая фикция – несуществующее положение, признанное законодательством существующим и ставшее в силу этого общеобязательным.
Другой вид “юридического предположения”, так называемая юридическая фикция, известная еще римскому праву (fflctio – вымысел). Р. Иеринг говорил о ней как о “кажущемся акте”, с помощью которого достигается известный результат, одобренный данной системой права. Р. Иеринг характеризовал юридическую фикцию как “юридическую ложь, освященную необходимостью”; она позволяет избегать трудностей, вместо того, чтобы преодолевать их, и представляет собой своего рода “технический обман”.
Римская юридическая фикция лишь отчасти подтверждает характеристику Р. Иеринга. Подобно праву других народов древности, римское право видело, например, в военнопленном раба, “говорящее орудие”, лишенное гражданских прав. Соответственно данной непреложной правовой и политической доктрине дети военнопленного не имели права на наследство, оставленное попавшим в рабство отцом. Чтобы обойти связанные с этим трудности и восстановить справедливость наперекор догме, была создана фикция, по которой пленного следовало считать “мертвым в момент пленения”. Идя тем же путем, закон предписывал, чтобы завещания римских граждан, оказавшихся во вражеском плену, рассматривались, как если бы они были составлены в Риме. “Как бы”, замечают по этому поводу некоторые исследователи, является наглядным внешним выражением юридической фикции. В то время как презумпции имеют дело с вероятностными категориями, которым придается значение действительных (“всякое лицо признается невиновным, пока...”), юридическая фикция признает за действительное то, что на самом деле может быть ложным (“Как если бы...”). Убедительным примером служит известное английское положение “Король не может ошибаться”, изобретенное в качестве юридической основы неответственности короны и импичмования ее министров, чьи “советы” могут быть сочтены ошибочными или преступными. Для некоторых школ буржуазного правоведения (например “чистой теории права”) юридическая фикция является не только закономерным ответом на требования жизни, но даже желательной акцией, поскольку “фиктивными” по своему содержанию объявляются не только субъект-объект, но и само право. Такого рода позиция вытекала из представления о праве как специфической социальной технике, основанной на человеческом опыте.
Обращаясь к сравнительно недавнему прошлому, отметим, что история законодательства о буржуазных акционерных обществах испытала на себе влияние представлений о юридической фикции как законоустановленной неправде. Прежде всего оказываются в резком противоречии общее правило, устанавливающее минимальное число участников акционерной компании, и реальность ее “единочленного” варианта. Уже по одному этому выступает наружу теория фикций. Кроме того, юристы, имеющие отношение к такого рода “ассоциациям”, испытывают понятные трудности в попытке определить их юридическую природу: то ли это ассоциация “публичного права”, то ли “частного”? Отсюда и та новая цивилистическая терминология, которая квалифицирует подобные ассоциации как “симуляцию” образца, “неизбежное зло” и пр. Отсюда теория, которая придает юридической фикции значение желательной позитивной конструкции, облегчающей “правообразование”. Новое значение фикций в современном буржуазном праве мотивируется так же как 50 лет назад, тем, что “именно доктринальное и судебно-практическое толкование имеет своей деликатной задачей поддержание гармонии между законом и жизнью”.
Неразработанность вопроса о фикциях затрудняет их оценку, но во всяком случае можно сделать вывод, что как реальный правовой институт юридическая фикция играет и положительную, и отрицательную роль. В отношении к юридическому лицу она оказалась исторически полезным “вымыслом”, поскольку “давала необходимое объяснение факту возникновения и деятельности юридических лиц в качестве самостоятельных субъектов...”. Она не без пользы служила конструированию некоторых категорий недвижимости “по их назначению” (вещей по природе своей движимых, но изготовленных и приобретенных для эксплуатации недвижимостей, т.е. орудий труда и пр.). Она не без пользы призывается на службу и по сей день, когда законами о морской ипотеке приравниваются к недвижимостям морские суда. Конечно, то, что земля в Англии до сих пор (то есть со времен Вильгельма Завоевателя) считается достоянием короны, есть анахронизм, но на этой именно правовой основе (фикции) парламент строит свое правомочие объявлять национальным достоянием те или иные ископаемые.
Новое индийское право так опутано старым, что его применение невозможно без привлечения фикций: считается, что при разноречии между ведами и смрити (правовыми комментариями вед) действуют веды; если же находится смрити, которому нет основания в ведах, принимается за достоверное то, что соответствующая норма существовала в ведах, но оказалась потерянной 25. Фикции – это положения заведомо неистинные. Однако они широко используются в различных отраслях знаний. Будучи закрепленной в законодательстве, фикция становится правовой (юридической). Применялись правовые фикции уже в древних правовых системах. Таковой, в частности, была фикция римского права о признании “по вымыслу” иностранца римским гражданином, если он выступал истцом или ответчиком в гражданских сделках.
Фикции были известны и советскому праву. Так, часть 3 ст. 21 ГК РСФСР устанавливала: “Днем смерти гражданина, объявленного умершим, считается день вступления в законную силу решения суда об объявлении его умершим”. Является ли истинным положение о том, что днем смерти гражданина считается день вступления в законную силу решения суда об объявлении его умершим? Нет, конечно, ибо оно не соответствует действительности. Более того, можно с уверенностью сказать, что оно даже невероятно. И если иногда может совпасть день вступления решения суда в законную силу с днем действительности смерти гражданина, то это будет совершенно случайное совпадение. Следовательно, в норме устанавливается положение, которое заведомо лишено истинности, т.е. признается существующим то, чего на самом деле не существует.
Этот прием правотворческой техники встречается еще реже, нежели правовые презумпции. Его даже можно признать исключительным. Применение фикций связано с тем, что на практике встречаются настолько сложные жизненные ситуации, что крайне трудно установить их абсолютную достоверность. Здесь законодатель использует фикцию как прием правотворческой техники (своего рода ухищрение), для того чтобы добиться бесспорных решений. Примеры фикций:
усыновление;
признание гражданина безвестно отсутствующим, если он не дает о себе знать в течение года;
признание гражданина умершим при отсутствии о нем сведений в течение пяти лет;
снятие судимости;
освобождение от уголовной ответственности при деятельном раскаянии и др.
Правовая фикция — это не существующее положение, но в силу определенных обстоятельств признаваемое законодателем как реальное, существующее и ставшее в силу этого обязательным.
Фикция представляет собой еще более искусственный и произвольный технический прием, чем презумпция. Фикция — это способ формулирования права, при котором юридическая ситуация создается при незнании или явном и добровольном противоречии с конкретной естественной реальностью. Она определяет юридическую норму, которая станет обязательной для всех и будет защищать вымышленный факт от любого опротестования. Таким образом, фикция является юридическим образованием, противоречащим реальности, но сознательно используемым для достижения ряда юридических последствий или желаемых судебных решений. Можно сказать, что применение фикций ведет к закреплению вымысла в праве и является ложью во благо.
Законодатель вводит фикции в нормативные акты не от хорошей жизни. Другие способы урегулирования правовой ситуации, которая имеет большую степень неизвестности, являются настолько дорогостоящими (по времени или материальным затратам), что становятся неэффективными. Фикции — это «спасательный круг», который бросает законодатель правоприменителю, ответственному за разрешение конкретных правовых ситуаций26.
В гражданском процессе применяется следующее правило: судебная повестка направляется по прежнему месту жительства при отсутствии сообщения о перемене места жительства, хотя суду достоверно известно, что ответчик там не проживает, и повестка до адресата не дойдет. В самом деле, не объявлять же всероссийский розыск, чтобы обеспечить присутствие ответчика, например, при рассмотрении дела о расторжении брака. Это потребует значительных общественных затрат, да и время растянется надолго.
Смысл фикции всегда выражается словами «как бы», «как если«допустим». Но в отличие от презумпций этот вымысел неопровержим. Фикция всегда императивна. Вот два примера фикций, которые приводит в своей статье известный процессуалист И. Зайцев27. Рели сторона удерживает и не представляет письменное или вещественное доказательство, предполагается, что сведения, в нем содержащиеся, направлены против интересов этой стороны и считаются ею признанными (хотя это не доказано).
Если сторона уклоняется от проведения экспертизы и без нее экспертизу провести невозможно, суд вправе признать этот факт (для установления которого нужна была экспертиза) установленным или опровергнутым.
Можно дать сначала укрупненную классификацию фикций (материально-правовые и процессуально-правовые), а затем провести ее по отраслям. Однако сразу же оговоримся: большинство фикций так или иначе связано с частным правом. Причина проста: вымысел, если и даст сбой, затронет лишь небольшой круг лиц и не приведет к дестабилизации правовой системы в целом.
Большое количество фикций в наследственном праве. Можно напомнить о принципе декларативного действия разделения наследственного имущества, согласно которому каждый наследник получает свою долю наследства непосредственно от покойного, даже после того как имущество несколько лет находилось в нераздельном владении. Есть и фикция, связанная с представлением к наследованию только еще зачатого ребенка, который в соответствии с этой нормой считается родившимся каждый раз, когда такое решение совпадает с его интересами.
Есть фикции общего порядка, но их очень мало.
Наиболее знаменитая из всех фикций стала поговоркой - «незнание закона не освобождает от ответственности». В условиях характерного для нашего времени появления огромного числа законов и регламентов эта формулировка становится фикцией даже для самих юристов28.
О. А. Курсова предлагает еще несколько классификаций фикций29:
1) по источнику, в котором фикции содержатся:
конституционные;
находящиеся в законе;
содержащиеся в подзаконных актах;
2) по способу выражения:
сформулированные в виде суждений (отрицательных или
утвердительных);
сформулированные в виде неопровержимых предположений;
3) по характеру правовых ситуаций:
фиктивные факты;
фиктивные состояния.
Значение фикции велико.Они были крайне полезны во всех архаичных юридических системах. В настоящее время их количество сократилось, да и применение фикций сильно ограничено. Это связано с тем, что постоянно совершенствуется искусство доказывания, находят применение все более технологичные методы установления юридических фактов.
Не следует рьяно критиковать юридические фикции. Их существование оправдывается исключительно правовыми целями, главная из которых — стремление к порядку и эффективности. Значение фикций состоит в том, что они:
способствуют переводу обыденной реальности в реальность правовую;
устраняют неопределенность в правовом регулировании;
помогают упростить юридические отношения и сделать правовое регулирование устойчивым и стабильным;
способствуют охране прав граждан;
помогают добиться справедливости порой на грани или наперекор истине;
сокращая ход и объем правовой деятельности, облегчают установление обстоятельств и тем самым делают правовую систему экономной;
способствуют эффективности юридической деятельности.
Правовые аксиомы.
Этому приему правотворческой техники не повезло: в юридической науке правовым аксиомам традиционно уделяется мало внимания30.
Большинство ученых, так или иначе затрагивающих эту проблематику, согласны с тем, кто в праве достаточно общепризнанных положений, закрепленных в законодательстве.
А.Ф. Черданцев считает, что право не содержит в себе правовых аксиом. Они могли бы быть в юридической науке, но она, как и многие социальные науки, настолько динамична, что найти общепризнанные истины не удается и в ней.
И все же максималистский взгляд не всегда способствует продвижению вперед и в теории, и на практике. Возможно, в праве не удастся обнаружить общепризнанные положения, дошедшие до нас через много тысяч лет. Однако, рассматривая ограниченный исторический отрезок человеческого бытия, мы их обнаружим.
Правовые аксиомы — это общепризнанные истины, не требующие доказательств, находящие либо прямое, либо косвенное отражение в нормах права.
Правовая аксиома, прежде чем найти отражение в законодательстве, зарождается в сознании людей. В ней находит отражение многовековой опыт человечества. Правовыми аксиомами являются простые по содержанию жизненные правила, в которых находят отражение начала справедливости31. Таким образом, найти отражение в нормах права должны лишь такие общепризнанные идеи, в которых заложен большой нравственный потенциал.
Вот примеры некоторых из них.
Нельзя быть судьей в своем деле. На основе этого правила введена уголовно-процессуальная норма, согласно которой судья не может рассматривать дело, если его участниками являются его родственники.
Никто не обязан свидетельствовать против самого себя, своего супруга и близких родственников (ст. 51 Конституции РФ).
Никто не может нести ответственность за деяние, которое в момент его совершения не признавалось правонарушением (ст. 54 Конституции РФ).
Закон, устанавливающий более суровую ответственность, обратной силы не имеет (ст. 54 Конституции РФ).
Никто не может быть повторно осужден за одно и то же преступление (ст. 50 Конституции РФ).
Каждый вправе защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом (ст. 45 Конституции РФ).
Гораздо реже правовые аксиомы сначала разрабатываются юридической наукой, а затем вводятся в законодательство. Например, после многих лет жизни в Советском государстве, где существовала административно-командная система и утвердился принцип жизни «что не разрешено, то запрещено», ученые много поработали, чтобы доказать, что в обществе, основанном на рыночной экономике, должно действовать другое аксиоматичное правило, определяющее поведение граждан: «разрешено все, что не запрещено»32.
Конечно, в юридической науке содержится гораздо больше аксиом, и далеко не все из них переходят в законодательство. Вот некоторые из них, пришедшие еще из римского права.
Где есть право, там есть и его защита.
Судьи сами знают законы, стороны в процессе не обязаны доказывать их содержание.
Сила доказательств определяется их весомостью, а не количеством. Решение спора между двумя лицами, не должно вредить третьему лицу. Пусть будет выслушана и другая сторона. Да не превзойдет судья требования сторон.
Правовые аксиомы делятся на следующие виды:
а) по характеру — общие и отраслевые;
б) по содержанию — утверждающие и отрицающие. Значение правовых аксиом заключается в том, что они:
упрощают правовое регулирование, благодаря чему законодательство становится более доступным для граждан;
делают правовое регулирование экономным;
способствуя экономии человеческого энергии в процессе правоприменения, позволяют сделать его более мобильным;
позволяют сделать правовое регулирование более эффективным.
Исключения.
Этот правотворческий прием хотя и носит технический характер, все же затрагивает содержание права. В принципе, исключения из правовых правил в определенных случаях являются необходимыми и полезными средствами формирования содержания права. Однако когда они становятся чрезмерными, их существование не всегда воспринимается всеми положительно. Более того, их применение может ввергнуть право в более или менее обширную и характерную несправедливость.
Исключения — это прием правотворческой техники, который позволяет изменить общее правило поведения, не соблюдать то, о чем гласит закон, какое-либо правило, соглашение, в особых или специальных целях или интересах.
Смысл исключения состоит в том, чтобы дать возможность извлечь определенным субъектам права для себя пользу из этого или причинить вред какому-либо субъекту права или правовому явлению.
Исключения могут либо устанавливаться по соглашению (в сфере частного права), либо быть легальными и устанавливаться законодательством (в сфере публичного права).
Отступления по соглашению связаны с договором, по которому одна из сторон уступает в пользу другой дополнительные преимущества по сравнению с предусматриваемыми в законе или, наоборот, вынуждена взять на себя более тяжелые или дорогостоящие обязательства. Законодательство вполне допускает такой вид исключений, если они не затрагивают законы, касающиеся общественного порядка. Например, в трудовом договоре для конкретного работника устанавливается возможность работать дома, а не в офисе.
Легальные исключения устанавливаются законодательством. Их необходимость может определять представительный орган (при издании закона) либо Президент (при издании указа), либо Правительство (при издании постановления) и т.п. Такие исключения распространяются на целую категорию лиц.
В соответствии с Законом Российской федерации «О государственной гражданской службе» (2004 г.) государственным служащим запрещено (ст. 17):
участвовать на платной основе в деятельности органа управления коммерческой организацией, за исключением случаев, установленных федеральным законом;
осуществлять предпринимательскую деятельность;
получать в связи с исполнением должностных обязанностей вознаграждения от физических и юридических лиц (подарки, денежное вознаграждение, ссуды, услуги, оплату развлечений, отдыха, транспортных расходов и иные вознаграждения).
использовать в целях, не связанных с исполнением должностных обязанностей, средства материально-технического и иного обеспечения, другое государственное имущество, а также передавать их другим лицам;
принимать без письменного разрешения представителя нанимателя награды, почетные и специальные звания (за исключением научных) иностранных государств, международных организаций и др.
В строго правовом плане система исключений может показаться шокирующей, поскольку наносит ущерб фундаментальному принципу права — равенству граждан перед законом, провозглашенному в Конституции Российской Федерации.
Содержание двух пенсионных законов — «О трудовых пенсиях в Российской Федерации» и «О государственном пенсионном обеспечении в Российской Федерации» - наводит именно на эту мысль. В первом устанавливаются пенсии для всех наемных работников. Второй Закон носит исключительный характер, поскольку устанавливает исключения для назначения пенсий государственным служащим, военнослужащим и некоторым другим категориям населения. Особо поражают пенсии государственных служащих: их размер может доходить до 75% их месячного заработка- Предположим, он равен 30 тыс. рублям, тогда пенсия государственного служащего будет составлять 22,5 тыс. руб. в месяц. Разница между обычной пенсией и пенсией государственных служащих впечатляет: она в несколько раз больше.
Тем не менее в плане юридической практики исключения (тогда, когда они оправданы) представляются как правотворческий прием, позволяющий придать некоторую гибкость и приспособляемость жесткой правовой регламентации. С развитием общества потребности людей становятся все более разнообразными. Иногда правовые нормы оказываются неадаптированными или неадекватными возникающим ситуациям. В этом случае исключения дают возможность приспособить общую норму к особым оправданным случаям.
Семейный кодекс Российской Федерации (ст. 13) устанавливает исключение из общего правила, касающегося брачного возраста: при наличии уважительных причин орган местного самоуправления по месту жительства вправе по просьбе лиц, желающих вступить в брак, разрешить вступить в брак лицам, достигшим 16 лет.
Однако интенсивное и неумелое или заинтересованное использование системы исключений может поставить под угрозу саму полезность этого правотворческого приема. Так, если местный орган будет принимать сожительство молодой пары за уважительную причину для снижения брачного возраста, то это исключение будет грозить нейтрализацией общего правила о брачном возрасте 18 лет.
Есть еще одна опасность употребления приема исключений. В ряде случаев исключения из общего правила могут породить пристрастность и самоуправство со стороны государственных органов власти, преимущественно исполнительных, которые порой преследуют цели, отличные от общественных интересов, или ограничиваются защитой исключительно частных интересов, впадают в протекционизм, зависть или враждебность. Иногда это даже приводит к продажности исполнительных органов.
Одним словом, исключения из общего правила должны быть действительно исключительным правилом. В противном случае при наличии множества исключений в законодательстве закон практически саморазрушается.
Схема 20. Виды юридических фактов
