Интерпретация оды Горация в русской классической литературе

Exegi monumentum...

(Horatius. Ad Мelpomĕnen).

Я воздвиг памятник…

(Гораций. К Мельпомене).

Почти всё, что мы имеем сегодня в русской, а возможно и в европейской поэзии, так или иначе связанное с темой «памятника», источником которой сталаXXXода Горация, написанная более 2000 лет назад. На протяженииXVвеков было создано огромное количество её переводов, переложений и подражаний, ведь проблемы творчества, памяти и духовного наследия волновали и продолжают волновать поэтов.

Традиционно в русской литературе рассматриваются интерпретации XXXоды Горация таких авторов, как М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, А.С. Пушкин (см. исследования Л.А. Мусориной, М.П. Алексеева, В. Пешля, В.Б. Смиренского). В программе школьного образования, как правило, принципиально важным становится изучение «Памятника» Г.Р. Державина и А.С.Пушкина, проводится параллель между ними и совсем редко предусматривается сопоставление их с оригиналом. При этом о произведениях других авторов (К.Н. Батюшкова, А.А. Фета, В.Я. Брюсова, И.А. Бродского) зачастую просто умалчивают. Таким образом, ни в литературоведении, ни в истории русского литературного языка, ни в текстологии, ни в риторике, ни в стилистике обозначенные выше авторские вариации «горацианской» оды не получили целостной (литературоведческой, жанрово-стилистической, историко-лингвистической) интерпретации. Поэтому прежде всего целесообразно адекватного квалифицировать их жанровые формы.

Первым русским поэтом, выполнившим в 1747 году стихотворный перевод XXXоды Горация, былМ.В. Ломоносов, который оказался достаточно близок оригиналу. Ломоносов, следуя общей структурно-смысловой организации «горацианского» текста, привносит в произведение новые смыслы, оправданные своей биографией и спецификой художественного стиля. По мнению О.Б. Лебедевой, «Памятник» Ломоносова – это одновременно и очень близкий перевод, и оригинальное стихотворение, подводящее итог именно ломоносовской поэтической деятельности. Используя моменты совпадения в биографии и характере творческой деятельности Горация со своими жизненными и поэтическими обстоятельствами, Ломоносов сумел очень конкретно оценить свой собственный вклад в русскую литературу: Отечество мое молчать не будет, / Что мне беззнатный род препятством не был, / Чтоб внесть в Италию стихи эольски / И перьвому звенеть Алцейской лирой.

Впервые опубликованное в 1795 году «подражание Горацию» другого поэта XVIIIвека – Г.Р.Державина– отличаетсятенденцией к расширению структурно-смысловой организации оригинального текста.Уже в первой строке для описания памятника появляется собственно авторская качественная характеристика, выраженная прилагательнымчудесный, что можно рассматривать как семантическое дополнение исходного текста –памятник, 'являющийся чудом, совершенно небывалый, необычный'. При этом, сохраняя общую деструктивную направленность исходного текста, Державин использует вместо образно-выразительной трактовки сурового северного ветра (Аквилона) конкретные понятия, соответствующие нейтральной стилистике текста, –вихрь, гром (Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный, / Ни времени полёт его не сокрушит). Богиня смерти (Либитина), олицетворяющая само понятиесмерти,и стремление пережить которую отражено в оригинале, у Державина заменяется мотивом «бегства от тлена, жизни после смерти» (От тлена убежав, по смерти станет жить). Содержательная структура текста усилена и автобиографичными упоминаниями, указывающими на пересмотр Державиным стилистической системы русского языка, предложенной Ломоносовым, и выработку собственного «забавного слога» (В сердечной простоте беседовать о боге / И истину царям с улыбкой говорить).

Согласно проведённым исследованиям, «Памятник» Г.Р. Державина является источником ещё одного подражания – стихотворения К.Н. Батюшкова (1852 г.). Соответствия наблюдаются в структурной организации текстов (например, дублируются строки:Так первый я дерзнул в забавном русском слоге;…В сердечной простоте беседовать о боге …) и семантическом воплощении (мотив воздвижения памятника и преодоления им вечности; «бегство от тлена»; образ «вселенны»). Чудесность и необычность памятника заимствована у Державина, однако в тексте Батюшкова появляется ещё одна качественная характеристика – указание на величину: Я памятник воздвиг огромный и чудесный.

Но вместе с тем можно отметить индивидуально-авторские проявления в содержательной структуре текста Батюшкова: обращение автора к выдающимся деятелям (Наполеону, «Елизы»), античным богам (Аполлону, Венере), рассуждения о труде писателя, о письменном свидетельстве мотива бессмертия (все мои творенья…/ В печати будут жить), отсутствие обращения автора к музе. Образ «Елизы» является поводом для сомнений: кого упоминает автор в своём стихотворении? Есть три варианта: императрицу Елизавету, что подтверждает обращение:«Царицы, царствуйте, и ты, императрица!»; свою сестру Елизавету, о чём свидетельствует строка:«Венера мне сестра и ты, моя сестрица…»; наконец, «Элизиум», место пребывания блаженных и поэтов, мир блага и добродетели, доказательство чему также находим в тексте: «А Кесарь мой – святой косарь», при этомКесарь– цезарь, царь, правитель, аКосарь– аналог Сатурна, Кроноса, бог времени, правитель Элизии.

В «Памятнике» А.С. Пушкинаявно прослеживаются идентичные принципы построения текстовой структуры, используемые Ломоносовым и Державиным. Среди них – смысловые соответствия, пересечения предикативного или фразового характера и, наконец, цитирование.

У Пушкина памятник назван нерукотворным, созданным гением, славой, людской памятью, что в целом соответствует идеям оригинала. «Памятник» был написан в августе (21 августа 1836 г.), и дни работы Пушкина над этим произведением совпадают с праздником иконы Спаса Нерукотворного (16 августа), и это даёт полное право считать, что «слово нерукотворный было в его сознании в эти августовские дни».Народная тропавоспринимается как аллегорическое обращение потомков к его творчеству (Я памятник себе воздвиг нерукотворный, /К нему не зарастёт народная тропа).Речь у поэта идёт не о материальном надгробье или монументе, которым «нерукотворный памятниккак раз противопоставляется», поэтому смысл пушкинских строк оказывается прямо противоположным: «в то время как заросшие тропы – конечная судьба всех земных монументов, народная тропа к нерукотворному памятникуне зарастётпотому, что еёне будет».

Ещё один яркий образ, вызывающий споры у исследователей, – это Александрийский столп. Некоторые из них утверждают, что речь идёт о колонне, поставленной в честь царя АлександраIна Дворцовой площади в Петербурге. В то же время, по мнению В.Б. Смиренского, «однозначно отнести это название к Александровской колонне перед Зимним дворцом мешает грамматическая форма прилагательного, которая указывает на то, что слово образовано от названия города Александрия, где, действительно, возвышалась «колонна Александрийская», или «столб Александрийский». Это название Пушкин мог вспомнить по ассоциативной связи и использовать его, чтобы избежать слишком конкретных политических аллюзий, но сохраняя при этом возможность двойного толкования». Другая возможность отождествить Александрийский столп с Александровской колонной связана с возможностью сравнить его с Александрией Петербурга, как искусственного города, символа могущества новой империи.

Мотив «бегства от тлена» в пушкинском же произведении тождественен традиции именно державинского текста, причем «та часть поэта, которая избежит смерти»эксплицирована абстрактной номинациейдуша(душа в заветной лире/ Мой прах переживёт и тленья убежит). Пушкин говорит о своём историческом бессмертии и пророчески предсказывает будущую широкую известность своей поэзии среди всех народов России: «славен буду я, доколь в подлунном мире / жив будет хоть один пиит». Кроме того, данный поэтический тезис можно трактовать и как поэтическое завещание, обращённое к поэтам грядущих времён. Во всяком случае, у Пушкина мы видим явный отказ от призыва своих предшественниковвозгордиться. Сохраняя обращение к Музе, Пушкин меняет его смысл на диаметрально противоположный: его Муза не требует венца. Создателю «нерукотворного» памятника не нужны внешние или официальные атрибуты славы.

А.А. Фет, обращаясь кXXXоде Горация, подобно Пушкину и Державину называет своё произведение «Памятником» (1883 г.), но уже в заглавии обозначает его как перевод. Текст действительно очень близок к буквальному переводу оды «К Мельпомене». Из сравнения явно следует, что текст по возможности передан дословно, а в тех случаях, когда осуществить этого не удавалось, использовались синонимичные слова и конструкции:Воздвиг я памятник вечнее меди прочной (Фет) иЯ памятник воздвиг долговечнее меди (Гораций);Ни ряд бесчисленных годов не истребит(Фет) иНе сможет разрушить и неисчислимых /Лет вереница и бег времен (Гораций);Нет, я не весь умру, и жизни лучшей долей …(Фет) иНе весь я умру, но большая часть меня …(Гораций)); упоминание опохоронном обрядев тексте Фета перекликается с мотивом оЛибитине; образно-метафорическая номинация –зеленеющий славный венец– соответствует исходному выражениюо неувядающей славе поэта(Всё будет зеленеть, доколе в Капитолий / С безмолвной девою верховный всходит жрец).

Написанный в июле 1912 г. «Памятник» В.Я. Брюсова, сопровождаемый эпиграфом изXXXоды Горация:Sumesuperbiam('прими гордыню'), содержит традиционные смысловые аспекты, связанные с оригиналом. Среди них – утверждение о прочности памятника и факторах, противодействующих его разрушению (Мой памятник стоит, ... /Кричите, буйствуйте - его вам не свалить…); актуализация заслуженной славы поэта (Но станет ясно всем, что эта песнь о них(Брюсов) исмог… эолийскую песню на италийские передать лады (Гораций)); мотив бессмертия, но не частичного, как в горацианском произведении (и бόльшая часть моего существования/ Переживёт Либитину), а полного (Я есмь и вечно должен быть); упоминание о музе (Покорно повторяет мой стих осиротелый,/Подарок благосклонных Муз).

Вместе с тем в содержательной структуре поэтической интерпретации В.Я. Брюсова находим и вновь введённые в структуру оригинала фрагменты. Подчёркивается, в частности, всеобъемлющий характер творчества (станов всех бойцы, и люди разных вкусов, /В каморке бедняка, и во дворце царя). Однако ареал распространения славы поэта становится ещё больше, чем у предшественников Брюсова (сады Украйны, …шум и яркий сон столицы, …преддверья Индии, …берег Иртыша;зовпроникнет за пределы …родины, и немец, и француз …повторят мой стих). В отличие от конкретной материальной составляющей «горацианского» памятника монумент В.Я. Брюсова приобретает абстрактно-метафорическую мотивацию, поскольку, по мнению автора, «из строф созвучных сложен». В качестве разрушительной силы у Брюсова выступают не стихийные элементы, а люди (Кричите, буйствуйте - его вам не свалить!).Высокую степень деструктивной смысловой направленности текста подтверждают императивные формы с крайне напряженной семантикой (кричите, буйствуйте) и категоричная форма инфинитива (не свалить!). Финал стихотворения репрезентирует индивидуально-авторское переосмысление исходного текста, поскольку содержит размышление о славе и клевете: «Что слава наших дней? – случайная забава! / Что клевета друзей? – презрение хулам!».А главное– свой венец, автор просит не у Музы, а у Славы: «Венчай моё чело, иных столетий Слава,/Вводя меня в всемирный храм».

«Памятник» В.Ф. Ходасевича,датированный 1928 годом, представляет собой философскую вариацию на известную «горацианскую» тему об увековечивании славы поэта, о чём свидетельствуетконденсация структурно-семантической организации текста.Если в смысловом отношении наблюдаются немногочисленные пересечения, то в структурно-грамматическом соответствий нет вовсе. Поэтому данную интерпретацию можно квалифицировать как самостоятельное произведение. Тем более что памятник В.Ф. Ходасевич себе «поставил» мало похожий на классический державинско-пушкинский и горацианский образец:Во мне конец, во мне начало. /  Мной совершенное так мало! / Но всё ж я прочное звено: / Мне это счастие дано.

Судьбой Ходасевича было литературное одиночество – судьбой, им самим осознанно избранной. Н. Берберова назвала его «поэтом без своего поколения». Так или иначе, с самого вступления в литературу он очутился «на перекрёстке двух дорог», который затем в его судьбе воспроизводился всё заново и по-новому и на котором, в конце концов, он увидел свой будущий памятник: В России новой, но великой / Поставят идол мой двуликий /На перекрёстке двух дорог, / Где время, ветер и песок...

Однако восьмистишье Ходасевича не исключает традиционных для оригинала тем и мотивов. Вновь звучит тема воздвижения памятника (Поставят идол мой двуликий), указывается родина поэта (В России новой, но великой), упоминаются достижения автора (Мной совершенное так мало! / Но всё ж я прочное звено). Ходасевич в отличие от своих предшественников говорит о памятнике как о совершенно конкретном образе (Поставят идол мой…), причём создаётся он не поэтом, а, по-видимому, читателями. Кроме того, автор привносит в текст мотив одиночества, свойственный большинству его стихотворению.

Стихотворение И.А. Бродского «Я памятник воздвиг себе иной» (1962 г.) – эффективный романтический жест, вызов времени и традиции. В этом тексте, как впрочем и в тексте Ходасевича, мы не найдем прямых цитат и заимствований. Тема памятника по-прежнему остаётся актуальной, но в то же время подчёркивается его исключительность (Я памятник воздвиг себе иной! / Постыдному столетию спиной, / К любви своей потерянной – лицом). Обращение же к Музе – это не просьба увенчать поэта лавром, а не винить его:Ты, Муза, не вини меня за то. / Рассудок мой теперь, как решето, / а не богами налитый сосуд…/ Пускай меня низвергнут и снесут, / Пускай в самоуправстве обвинят…

Огромное значение для Бродского имеет свобода выбора. Подчинение законам жанра, риторики, поэтики перестаёт быть для него простым следованием заданным канонам. Именно поэтому преемственность его поэзии по отношению к Пушкину, Горацию, Державину, проявляется не только и не столько в интертекстуальных связях, сколько в конденсированности всего поэтического опыта прошлого, служащего ориентиром для него и интертекстуальным фоном его поэзии. Сближение имен Бродского и Пушкина, характерное для многочисленных литературно-критических статей и исследований, действительно не лишено оснований в том смысле, что оба поэта подводят итог предшествовавшей им поэтической традиции и переосмысляют её, намечая одновременно новые пути ее развития.Таким образом, вступая в поэтический диалог со всей русской поэзией, И.А. Бродский строит своё стихотворение путём приращения новых смыслов к заимствованным элементам из чужих произведений, как бы восстанавливает всю историко-литературную цепь переводов и переложений оды «К Мельпомене». И стихотворение «Я памятник воздвиг себе иной» являет собой достойное завершение традиции Горация в русской поэзии ХХ века.

Таким образом, можно говорить о разноаспектных подходах индивидуально-авторской интерпретация «горацианской» оды. Переводомследует считать только текст, созданный А.А. Фетом, так как лишь он со всей полнотой и чёткостью отображает идеи оригинала. Произведение М.В. Ломоносова занимает промежуточное положение между переводом и подражанием. Кподражаниямправомерно отнести «Памятники» Г.Р. Державина и А.С. Пушкина, «Подражание Горацию» К.Н. Батюшкова. Каждый из указанных текстов отличается ориентацией на образец, наличием сходных с ним черт и видоизменением оригинального текста в соответствии с задачами автора.Переложениямиявляются стихотворения В.Я. Брюсова, В.Ф. Ходасевича и И.А. Бродского, поскольку в данном случае мы имеем дело с творческой переработкой исходного текста, отдельные темы и мотивы которого заявлены в произведениях указанных авторов. Кроме того, следует говорить об актуализации собственных смыслов и использовании интертекста.