абстрактно значимым и строго однозначным понятиям, а к концептам, функционирующим в актах коммуникации и в Д. (А. Вежбицкая, Н.Д.Арутюнова).

Неоднозначность трактовки Д. в лингвистике и философии ХХ века выражается в том, что под Д. понимается монологически развиваемая языково-речевая конструкция, например речь или текст. Вместе с тем нередко под Д. понимается последовательность совершаемых в языке взаимоинтенциональных коммуникативных актов. Такой последовательностью может быть разговор, диалог, письменные тексты, содержащие взаимные ссылки и посвященные общей тематике и т. д. Д. связывают с такой активностью в языке, которая соответствует специфической языковой сфере и обладает специфической лексикой. Кроме того, продуцирование Д. осуществляется по определенным правилам (синтаксиса) и с определенной семантикой. Д. тем самым создается в определенном смысловом поле и призван передавать определенные смыслы, нацелен на коммуникативное действие со своей прагматикой. Решающим критерием Д. оказывается особая языковая среда, в которой создаются языковые конструкции. Поэтому сам термин Д. требует соответствующего определения — «политический Д.», «научный Д.», «философский Д.». В соответствии с этим пониманием Д. — это «язык в языке», то есть определенная лексика, семантика, прагматика и синтаксис, являющие себя в актуальных коммуникативных актах, речи и текстах. Вне актов живой речи о Д. говорить невозможно.

Итак, многообразны те оппозиции, в которых анализируется Д. Д. является синтезом логикосемантических структур значения, представленный в специфических правилах комбинации и трансформации. Это глубинный смысловой уровень, выраженный в поверхностных уровнях и манифестируемый в высказываниях, речи, тексте. Он задает систему возможностей, которая реализуется в нормах актуальной речи, в актуальных высказываниях и в письменном тексте. В нарратологии как теории «диалогического взаимодействия» писателя и читателя выявляются различные уровни Д., зависящие в том числе от повествовательных инстанций (нарратора, наррататора и актора), от Д. персонажей, его Д. о моем Д., моего Д. о его Д. и т. д.). Тем самым в анализ Д. включается анализ «своего» и «чужого» слова, взаимоинтенциональность и рефлексивность диалога моего понимания (схватывания, конципирования) чужой речи и понимания (конципирования) другим моей речи. Дискурсный анализ в нарратологии и стал весьма эффективным методом исследования смысловой структуры

произведений культуры — литературных (поэтических и прозаических), театрально-сценических, кинематографических.

Библиография

1.Гоббс Т. Левиафан. М., 1936.

2.Кант И. Соч. Т. 3. М., 1964.

3.Кант И. Логика. Трактаты и письма. М., 1980.

4.Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977.

5.Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. Вып. III. M., 1963.

6.Фуко М. Археология знания. Киев, 1996.

7.Кибрик А. А. Когнитивные исследования по дискурсу // Вопросы языкознания. 1994.

8.Тодоров Ц. Грамматика повествовательного текста // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. Лингвистика текста. М., 1978.

9.Ван Дейк Т.А. Язык, познание, коммуникация. М., 1989.

10.Язык и наука ХХ века. М., 1989.

11.Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999.

12.Handbook of Discursive Analysis. Ed. by Van Dijk. Vol. 1-4. London, 1985.

13.Николаева Т.M. Вступительная статья // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. Лингвистика в тестах. М., 1978.

КОНЦЕПТ

2. Концепты и семантика культуры

Единицей речевого высказывания является К., который можно истолковать как логически смысловой компонент глубинной семантической структуры высказывания. Этот компонент характеризует акт понимания и его результат, полученный в коммуникации. Общение немыслимо без достижения понимания, вне К., в котором схватывается смысл речи и высказываний говорящего и слушающего. Со своей стороны каждый участник коммуникации, осуществляя акт понимания, вырабатывает (см.: Звук, I) в ходе диалога К., в котором выражено схватывание им смысла его собственного, личностного высказывания, «его» речи. К. — это не просто общие «топосы», формирующиеся в ходе диалога и обеспечивающие его нормальное функционирование. Это прежде всего акты схватывания смыслов (проблемы, речи) в единстве речевого высказывания.

Идея К. изначально предполагает направленность на другого. Это легко обнаружить, даже если просто исходить из этимологии слова: латинское conceptus означает не только схватывание, но и замысел, зачатие. Схватывание в один ментальный узел, или постижение смысла чего-то вообще, еще не ясного, еще слишком общего и абстрактного, требует своей выраженности, а поскольку такого рода схватывание всегда в той или иной мере интуитивно, оно требует постоянных поправок выра-

255

жений, - его прояснений и обговариваний, в результате чего из неясного нечто формируются контуры вещи. Вещь и возникает как вещь в результате такого конципирования, выраженного в речевом процессе. Вопрос, однако, в том, как именно возникает сама идея К.

3.1. Идея концепта как ядро концептуализма

Идея К. была теоретически разработана в Средние века прежде всего Петром Абеляром, Гильбертом Порретанским, развита в школе модистов и Фомой Аквинским. Ее выдвижение связано с интересом к проблеме понимания смысла речи. Идея понимания, на которую ориентировалась средневековая мысль, не могла быть развернута в линейности и последовательности рассуждения, единицей которого было предложение. Она требовала полноты смыслового выражения в целостном процессе произнесения. Высказывание становится единицей речевого общения. Речь характеризовалась как сущность, обладающая субъектностью, смыслоразделительной функцией и смысловым единством. Она стояла в тесной связи с идеей творения, требующей «собирания» всего человека, сосредоточенная собранность которого выражена в речи и интенции, присущей субъекту как его активное начало и полагавшей акт обозначения и его результат

— значение внутри обозначаемого.

Это — не диахронический процесс звуковой последовательности, а синхронический процесс выявления смыслов, требующий по меньшей мере двух участников речевого акта — говорящего и слушающего, вопрошающего и отвечающего, чтобы быть вместе и понятым и услышанным. Обращенность к «другому» (имманентный план бытия) предполагала одновременную обращенность к трансцендентному источнику слова — Богу, потому речь, произносимая при «Боге свидетеле» всегда предполагалась как жертвенная речь.

Хотя концепция сейчас и понимается как руководящая идея, замысел и конструктивный принцип деятельности, она осознается как синоним теории — не случайно и к концепции, и к теории применяется термин «система» — соединение элементов, образующих определенное единство, связанное с закономерностями действительности. Концепция, таким образом, связана с объективным положением вещей. Идея замысла высказана без какого-либо объяснения.

В Средневековье же под концепцией понимались акты «схватывания» вещи в уме субъекта, предполагающего единство замысла и его осуществления в творении. Эти акты «схватывания» выражаются

ввысказанной речи, которая, по Абеляру, воспринимается как «концепт в душе слушателя» [1:121]. К. связаны не формами рассудка, они есть производное возвышенного духа или ума, который способен творчески вос-

производить, или собирать (concipere) смыслы и помыслы как универсальное, представляющее собой связь речей, и который включает в себя рассудок как свою часть. К. как высказывающая речь, таким образом, не тождествен понятию, а концепция не тождественна теории, поскольку не является объективным единством понятий. Многие (в том числе современные) исследователи не заметили введения нового термина для обозначения смысла высказывания, потому в большинстве философских словарей и энциклопедий К. отождествляется с понятием или выражает его содержание, что и требует их жесткого отличия друг от друга. Понятие есть объективное идеальное единство различных моментов предмета и связано со знаковыми и значимыми структурами языка, выполняющего функции становления мысли, независимо от общения. Это итог, ступени или моменты познания, передаваемые, как правило, терминами intellectus и notio. К. же формируется речью (введением этого термина прежде единое Слово жестко разделилось на язык и речь). Речь осуществляется не в сфере грамматики (грамматика включена в нее как часть), а в пространстве души с ее ритмами, энергией, жестикуляцией, интонацией, бесконечными уточнениями, составляющими смысл комментаторства, превращающими язык в косноязычие. К. предельно субъектен. Изменяя душу индивида, обдумывающего, еще только замышляющего вещь, которая находится еще только

взародыше, он при своем оформлении в концепцию предполагает другого субъекта (слушателя, читателя).

Боэций Дакийский (Датский) пишет, что «грамматика не является необходимой, исключая, пожалуй, то, что с ее помощью мы передаем (причем передаем напористо, используя мускульную энергию, вытискивая слова — exprimamus. — Авт.) другому наши душевные волнения (affectus) и побуждения (conceptus). Но грамматика не является необходимой из-за этого. Ибо мы обходимся без искусства и знания относительно того, чем обладаем по природе. Потому человек обладает по природе умением передать другому свои душевные волнения и побуждения. Ведь и иные животные в состоянии распознать свои побуждения и душевные волнения по звукам голоса (per voces) индивидов своего вида» [2:24]. В тех узусах, которые использует Боэций Дакийский, термин К.

сохраняет сему «незавершенность, зачаточность» [3:35], что делает совершенно неверным перевод этого термина как «мысль», «восприятие» [2: 25] или тем более «понятие» [3: 238], и совершенно излишним недоумение, «почему Боэций использует именно этот термин», — объяснить это не «трудно» [2:238], а легко, потому что «иные живые существа» обладают и зачаточным пониманием и душевным волнением, о животной душе и Аристотель писал. Человек же, как обладатель интеллектуальной

256

души, не просто приглашает другое существо к распознанию душевных волнений и побуждений (cognoscere, к тому же, помимо значения «познавать», имеет и значение «вступить в половую связь», «поять», что подчеркивает в данном случае «зародышевую» сему К.). Он актуализирует смыслы в ответах на вопросы другого человека, что рождает не просто взаимное влечение, но диспут. Обращенность к

слушателю всегда предполагала одновременную обращенность к трансцендентному источнику речи — Богу. Память и воображение — неотторжимые свойства К., направленного на понимание здесь и теперь, с одной стороны, а с другой — он есть синтез трех способностей души и как акт памяти ориентирован в прошлое, как акт воображения — в будущее, как акт суждения — в настоящее. Исходное значение К. было живо вплоть до XIII в. Метафорическим переносом «зародыша на понятие» не злоупотребляли [3:35]. Даже у Дунса Скота, вновь предложившего идею однозначности, встречается «технический термин conceptus для обозначения того, что соединяет вещь и речь, ср.: Inter rem et sermonem vel vocem est conceptus» [3: 36; 4: 139-172].

Концептуализм обратил внимание: 1) на акты познания, постижения, ментального схватывания (conceptio mentis), отлагающиеся в специфических концептуальных формах — К., в которых выражаются все душевные способности; 2) К. формируются и существуют в речи, в речевом общении; 3) являются прежде всего субъектным (прежде всего индивидуальным) состоянием души; 4) воплощают универсальное в сингулярном.

Полемика между реализмом и номинализмом может быть рассмотрена как противоборство альтернативных позиций, каждая из которых абсолютизировала определенные моменты: или моменты универсального, которому придан статус самостоятельного существования (реализм), или моменты сингулярности вещи (номинализм), в то время как концептуализм пытался найти пути объединения универсалий и сингулярий в актах познания.

3.2. Судьба идеи концепта в Новое время

Уже в XVI в., в веке победы номинализма, соответственно усиленного внимания к проблеме индивидуации (особенно в философии «второй схоластики», прежде всего у Суареса) физиологическая метафора К. «слиплась» с понятием. В философии Нового времени К. был замещен понятием, с его однозначностью и конвенциональной значимостью. Ориентация на однозначное истинное знание, характерная для гносеологии Нового времени, привела к освобождению знания от всех коммуникативных связей, от включенности в коммуникативные (в том числе и речевые) контексты

и задала лишь одну перспективу рассмотрения ментальных образований — анализа обусловленности идей эмпирическим базисом (эмпиристская программа) или автономности теоретических идей относительно эмпирического базиса (рационализм). Концептуальные акты смыслопорождения и смыслопонимания не включались в горизонт гносеологического анализа. Лишь Кант, обратившись к исследованию синтетических суждений априори и актов синтеза, прибегнул к разграничению conceptus communis, conceptus comparationis, conceptus cosmicus, conceptus ratiocinans, conceptus rationalis, conceptus ratiocinatus. Он использовал термины begreifen и verstehen для характеристики актов постижения и понимания. Так, понятия разума служат, по его словам, для понимания понятий рассудка, и если они имеют объективное значение, то они называются правильно выведенными понятиями (concepti ratiocinati); если не имеют объективного значения, то они называются им умствующими понятиями (concepti ratiocinantes). Что такое «умствующее понятие»? Эта новая сущность появилась в результате стремления переводчика отказаться от слова «К.». Хотя сам же Кант писал: «Создавать новые слова — это значит иметь притязание на законодательство в языке, редко венчающееся успехом. Раньше, чем прибегнуть к этому крайнему средству, полезно обратиться к мертвым языкам и к языку науки с целью поискать, нет ли в этой области занимающего нас понятия вместе с соответствующим ему термином...» [5:295-296]. Кант рассматривает понятия как акты синтеза, подчиняющиеся и включающие в себя определенные правила, отличаемые им от законов и принципов. И хотя Кант анализирует познавательные акты вне стихии языка, как процедуры синтеза чистого рассудка и разума, отягощенные лишь аффицированием чувственности и ничем больше, все же Кант весьма ригористичен в употреблении старых и новых философских терминов. Так, проводя различие между понятиями рассудка и разума, он употребляет различные термины для фиксации различных актов познания: «понятия разума служат для постижения (zum Begreifen) понятий рассудка, подобно тому как понятия рассудка — для понимания (zum Verstehen) восприятий [5:348]. Понятия разума, имеющие объективное значение, он называет conceptus ratiocinatus (рациональным пониманием), а понятия разума, которые не имеют объективного значения, conceptus ratiocinans (рационализирующим пониманием). В русском переводе вообще скрыто то, что речь идет об актах познания, скрыто их различие, а перевод первого как правильно выведенного понятия, а второго как умствующего понятия вообще не позволяет понять смысл этих терминов. Перевод conceptus

257

communis как общего понятия также неадекватен, поскольку речь идет о совместном понимании, а не о всеобщем понятии. Кант обращается к старому термину conceptus для того, чтобы подчеркнуть активность познавательных способностей: «познание является или интуитивным, или концептуальным» [5:300]. Синтез есть акт рассудка. Наглядные представления чувственности должны быть соединены с самодеятельностью рассудка. Соединение, или синтез, присущий знанию, осуществляется в трех формах: 1 ) синтезе аппрегензии (схватывания) в наглядном представлении; 2) синтезе воспроизведения в воображении; 3) синтезе соузнавания в понятии. Эти три формы синтеза основаны на разделении трех способностей — чистое созерцание, чистое воображение, чистый рассудок, кроме того, как показал М. Хайдеггер в работе «Кант и проблема метафизики», на различной роли времени в деятельности воображения в этих актах синтеза. Чистые рассудочные понятия он называет ноциями (Notion); их соединение представлено в

суждениях, в их способах предикации. Чистые понятия рассудка имеют характер онтологических предикатов суждений, на основе которых выявляются определенные категории. Чистое рефлектирующее понимание (conceptes reflectentes) репрезентировано в суждении и в самодеятельности рассудка, и эта самодеятельность ориентирована в суждении на отношения и служат правилам. Рассудок и есть способность правил. Согласно Канту, объекты конституируются нами вне связи с какими-либо правилами или в соответствии с правилами, которые устанавливаются неустранимыми К., вплетенными в наши трансцендентальные способности. Без самодеятельности рассудка, или без его спонтанности, невозможно помыслить формы синтеза. И хотя Кант стремился освободить мышление от его связанности с языком, все же, обратив внимание на процедуру синтеза или понимания многообразия различных представлений в едином акте познания, он вычленил чистые понятия синтеза, которые рассудок содержит в себе априори, на базе их синтеза в суждениях различного типа. Поэтому и категории трактуются им как логические функции во всех возможных суждениях, а способность рассудка сводится к этим функциям. Иными словами, опосредованно, поскольку речь идет о дедукции категорий как логических функций из суждений, им осознается концептуальный характер познания, постигаемый в различных актах синтеза.

Впоследующем развитии немецкой философии акцент все более и более смещался в сторону объективного и однозначного понятия, которое стало фундаментальной характеристикой познания. Такой подход предполагал вынесение за скобку проблем языка и речи.

И хотя Гегель называл язык «первой внешней формой, которую сообщает себе человек», но все же это стихия, чужеродная для духа, который существует лишь под условием свободной духовности субъекта» [6:198-199]. Поэтому, очевидно, характеризуя спор реалистов и номиналистов, он прошел мимо концептуализма (причислив Абеляра к номиналистам). Гегель рассматривал язык как стихию, нейтральную относительно познания, не входящую в число главных тем его философии, хотя Э.В. Ильенков и посвятил проблеме языка у Гегеля статью [7]. Поэтому от этой стихии следует освободиться для того, чтобы постичь жизнь духа в его понятийных формах и в его понятийном движении, истину как характеристику безличного абсолютного духа.

Ванглийском эмпиризме XIX в., который не смог принять логоцентризма и панлогизма немецкого идеализма, начинается поворот к идее К., правда, понятого как восстановление целостности перцептивного опыта. Иными словами, У. Гамильтон, Ш.Х. Ходжсон обращаются к К. качестве чего-то дополнительного относительно перцепта, опять-таки анализируя и перцептивный опыт, и К. вне их связи с языком и вне их репрезентации в языке и речи. Русский философ С.А. Алексеев-Аскольдов, возражая Э. Гуссерлю на его возрождение панлогистического реализма, развивает точку зрения, которую он называет концептуализмом: «По крайней мере точка зрения концептуализма представляется нам способной выдержать все направляемые против нее возражения, которые зачастую производят впечатление лишь некоторых искусственных изобретений, а не естественных аргументов» [8: 357]. Не приемля допущение некоего трансцендентального, безличного субъекта, он выдвигал в противовес обезличенному гносеологическому субъекту индивидуального субъекта, а в качестве познавательной формы — К., возникающий на основе символизации интуиций. «Концепт есть образование индивидуальной мысли, пригодное для осуществления всех тех значений, которые даются вышеприведенными категориями общих имен, более того, содержащие эти значения вполне и целиком в себе, а не где-нибудь вне себя» [8:32]. Аскольдов делает акцент на индивидуальном статусе К., его генезисе в индивидуальном сознании, фиксируя момент, который обычно упускался во всех антипсихологистских, трансценденталистских учениях о сознании. И речь у него не идет

осмешении содержания и актов сознания, как это считает И.М. Чуба-ров в своих комментариях к текстам Аскольдова, а о том, чтобы преодолеть гуссерлианский разрыв между актом и предметным содержанием, чтобы интерпретировать предметное значение как смыслопорождение, осуществляемое индивидуальным субъектом. Но все

258

же тот вопрос, который он задавал Гуссерлю: «Что же является связующим звеном между идеальными

предметами и конкретностями восприятий и представлений?» — так и остался вопросом и для него самого. Ответа на него он не смог дать, поскольку опять-таки строит вариант «мистического рационализма» вне всякой соотнесенности мышления и языка, актов мысли, предметного содержания — или значений — и речи.

Г. Шпет в незаконченной рукописи «Язык и смысл», написанной в середине 20-х гг. ХХ в., в специальных параграфах анализирует специфику понятия К. Он определяет К. как экстенсиональную характеристику понятия, т. е. связывает его с объемом понятий, с пустыми формами, независимыми от предметного значения: «Такое понимание формы, перерезающей нити, которые связывают ее постоянно текучими отношениями со знаниями, приводит к идее чисто внешней формы, устанавливаемой в результате искусственных приемов абстрагирующих акты мышления. Для дальнейшего назовем такие понятия, имеющие в виду только объемные отношения, К., а соответствующие отношения — концептуальными отношениями. Основные категории этих отношений: род, вид, класс и пр. — суть концептуальные категории»[9:119]. В противовес понятиям, которые для Шпета «полные, живые понятия, суть «осмысленные разумные формы», К., по его мнению, пусты и мертвы. И хотя Шпет занимался проблемами этнопсихологии и даже написал первую отечественную книгу по этнической психологии, все же его ориентация на однозначность понятий, на приоритетность понятийных форм является определяющей.