неповторимо по определению?

Основная заслуга Гегеля в развитии Р. методологии социального познания и состояла прежде всего в том, что он со всей строгостью указал принципиальное и единственно возможное условие решения этого вопроса. Согласно принципам трансцендентализма, познать вообще можно лишь то, что имеет к разуму не внешнее и случайное, а непосредственное, сущностное отношение. Поэтому до тех пор, пока опредмеченные формы культуры будут восприниматься исследователем как нечто внешнее по отношению к его субъективности (к его Я), любая попытка составить знание об этих формах будет обречена на провал, т. е. на неизбежное использование неких чужеродных самой истории априорных схем, чем и грешили, по мнению Гегеля, все предшествующие историки цивилизации.

«Все эти предположения исторически не обоснованы и никогда не могут быть исторически обоснованы, так как их произвольному происхождению, вытекающему из субъективного мнения, мы можем противопоставить понятие» [8:56].

И лишь в том случае, если основу методологии составит принцип имманентного единства исторической реальности и исследующего эту реальность мышления человека, так что процесс познания истории будет рассматриваться не в форме классического субъект-объектного отношения, а в виде особого способа Р. деятельности субъекта, — лишь в таком случае можно говорить о возможности теоретически строгого познания социального мира. И именно такому подходу всецело соответствовало учение философа о сознании человека как целиком и полностью, без всякого врожденного остатка, сформированного окружающей его культурной средой, так что любой «конечный» дух в своей истине представляет собой итог, результат всего предшествующего развития духа. Но основание этого единства человеческого Я и культуры, очевидно, не может быть ограничено лишь сферой социальной жизни: в противном слу-

150

чае окажется необоснованным весь — порождаемый культурой в единстве с природой — предметный мир сознания человека. Отсюда и вытекал важнейший, хотя и столь нелюбимый позитивистской социологией гегелевский вывод о невозможности теоретического познания социальной реальности без опоры на вполне конкретную метафизическую систему. С нашей точки зрения, данные принципы гегелевской рефлексивной методологии социального познания получили свое дальнейшее развитие в политэкономическом учении Маркса. Однако в опубликованных на сегодняшний день трудах этого мыслителя мы не находим целостной рефлексии собственных методологических принципов, в силу чего описание последних предполагает их внешнюю интерпретацию, а, значит, требует для своей экспликации самостоятельной статьи (отдельные аспекты теории сознания Маркса (см.: Товар, II).

Как видим, развитие западноевропейской философии сформировало глубокую и многоуровневую методологию исследования Р. систем, на определенном этапе закономерно, а не искусственно, превратившуюся в методологию социального познания. Очевидно, что создание этой методологии нельзя считать делом завершенным — в противном случае следовало бы отвергнуть все фундаментальные упреки в гегелевский адрес, равно как и в адрес классической философии вообще. Однако важно отметить и другое: революционность неклассической философии, чуть ли не первой (как порой утверждают) призвавшей к преодолению субъект-объектной оппозиции, очень часто оказывается преувеличенной, и выстроить современную методологию Р. познания можно, лишь опираясь на Р. традиции классической философии.

Итак, адекватное теоретическое знание о любых аспектах социальной реальности возможно лишь в рамках Р., принципиально не субъект-объектного подхода. Однако насколько же оказываются близки к реализации подобного методологического подхода современные социальные науки? Рассмотрим в этой связи экономическую науку, поскольку именно в ее рамках мы наблюдаем весьма развитую и богатую традицию Р. собственных методологических основ и, кроме того, поскольку именно она, пройдя за последний век через процесс серьезной математизации, сегодня все чаще претендует на аподиктическую строгость своих выводов (см.: Товар, II).

Библиография

1.Платон. Менон // Платон. Соч. Ч. 2. СПб., 1863.

2.Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч. Т. 1. М., 1976.

3.Ансельм Кентерберийский. Прослогион // Ансельм Кентерберийский. Соч. М., 1995.

4.Декарт Р. Первоначала философии // Декарт. Соч. Т. 1. М., 1989.

5.Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1993.

6.Фихте И.Г. Факты сознания // Фихте. Соч. Т. 2. М., 1993.

7.Гегель Г.В.Ф. Философия истории // Соч. Т. 8. М.-Л., 1934.

8.Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. М., 1974.

9.Михайлов Ф.Т. Общественное сознание и самосознание индивида. М., 1990.

НЕРЕФЛЕКСИВНАЯ МЕТОДОЛОГИЯ (в познании рефлексивных систем)

13. Экономическая теория и аксиоматика классического естествознания

Экономическая наука многократно претендовала на статус теоретической основы наук о культуре. Причем такого рода претензии характерны не только для марксистской традиции (в рамках которой этот статус по крайней мере был строго обоснован), но и для многих представителей «основного течения»

современной экономики. С точки зрения ряда авторов, экономика является наукой о законах рационального поведения вообще, поэтому может описывать поведение человека не только в рамках экономического института. Именно поэтому для теоретической культурологии не могут быть безразличны методологические принципы этой науки.

Итак, есть ли методологические основания как у классической политической экономии, так и у современной экономики, претендовать на статус теоретической основы культурологии?

Методологическое развитие экономической теории изначально складывалось весьма непросто и нетривиально. В отличие от физики, в которой любой исследователь всегда имеет дело с материальными, доступными чувственному восприятию и проверке процессами, экономическая теория по самой своей сути была направлена на исследование результатов действий людей, наделенных разумом и свободой. Именно эта особенность ставила политическую экономию в совершенно иную по сравнению с физикой познавательную плоскость. Поэтому первый этап развития, тем более особо не обремененный рефлексией собственных методологических принципов, был весьма схож с описанной Кантом ситуацией стихийного формирования метафизики, основу которого составлял процесс неосознанного заимствования основоположений у естествознания. «Антиномии чистого разума» будут сформулированы гораздо позже, философия не может пока предупредить науку об опасностях, таящихся в попытках измерить свободу меркой необходимости. И экономисты с каждым новым шагом своей дисциплины все увереннее вставали на путь копирования методологических идеалов естествознания.

151

Важнейший принципом, взятым экономистами у наук о чувственном мире и слепо перенесенным на мир сверхчувственных реалий экономических отношений, был известный закон сохранения неизменной субстанции. Эта субстанция должна была оставаться всегда себе равной при любых метаморфозах экономической предметности, и именно она выступала в качестве объективной основы соизмеримости товаров (подобно тому, как остается всегда себе равной масса и количество энергии замкнутой системы, вне зависимости от того, какие физические и химические процессы в ней протекают). На основе именно такой, заимствованной у естествознания методологической предпосылки, и сформировался фундаментальный закон классической политической экономии — закон стоимости, в соответствии с которым источником этой субстанции является производящий товары труд. На априорность и в то же время неосознанность лежащего в основании трудовой теории стоимости постулата явно указывают собственные рассуждения классиков политической экономии, пытавшихся представить хотя бы видимость обоснования исходных пунктов своей науки. Вот, например, как обосновывал основные принципы трудовой теории стоимости А. Смит: «Любой человек богат или беден в зависимости от того, в какой степени он может пользоваться предметами необходимости, удобства или удовольствия. Но после того как установилось разделение труда, собственным трудом человек может добывать лишь очень небольшую часть этих предметов. Значит, большую часть их он должен получить от труда других людей; он будет богат или беден в зависимости от количества того труда, которым он может распоряжаться или которое может купить. Поэтому стоимость всякого товара для лица...

равна количеству труда, которое он может купить на него или получить в распоряжение. Таким образом, труд представляет собой действительное мерило меновой стоимости всех товаров» [1:36]. Нетрудно заметить, что все обоснование «великого открытия Смита» покоится на элементарной логической неточности, если не сказать больше. Ведь из того факта, что материальное богатство человека определяется его возможностью распоряжаться чужим трудом или результатом последнего, отнюдь не следует равенство трудовых затрат при обмене, т. е. как раз то, что требовалось доказать. Подобный же стиль в обосновании предпосылок собственной науки наблюдается и у других классиков политической экономии.

Так, например, «завершитель» классической политической экономии Д. Рикардо придавал обоснованию ее основного закона еще меньше значения, чем А. Смит. Точнее говоря, в первой главе своих «Начал политической экономии и налогообложения» он ограничива-

ется цитированием соответствующего утверждения А. Смита, снабжая его лишь поясняющими комментариями. И только в середине работы Рикардо, развивая мысль своего предшественника Дестю де Траси, пишет: «Франк являлся бы мерой стоимости не для всякого предмета, а только для известного количества металла, из которого сделан франк, если бы только франк и предмет, подлежащий измерению, не могли бы быть оба сравниваемы с какой-либо другой мерой, общей для них обоих. Такая мера, по моему мнению, существует, так как оба они являются результатами труда. Следовательно, труд есть общая мера, с помощью которой могут быть определены как действительная, так и относительная стоимость предметов». [2:234]. Более поздние экономисты — так называемые «социалисты-рикардианцы» — усматривали основание трудовой природы стоимости в высших принципах справедливости (см.: Мораль и нравственность, II).

И если кратко резюмировать суть их аргументации, то в конечном итоге она сводится к принципу: «единственное, что есть общего в разнородных по своим физическим свойствам товарах, это создавший их труд. Следовательно, он и является общим мерилом их сопоставимости». Очевидно, что подобные рассуждения имеют отношение к чему угодно, но только не к реальному поведению человека на рынке.

Однако результат такой методологической небрежности проявился весьма быстро: достигнув системной целостности в учении Рикардо, экономическая теория тут же обнаружила свою внутреннюю противоречивость — равенство, главный принцип этой теории, нарушалось в самом определении капитала