указывает и на определенные границы данного подхода. Не секрет, что в культуре ХХ в. возник ряд направлений, которые делают акцент на абсурдности не просто нашего существования, но и обращаются к абсурду в культурном творчестве. Напомним хотя бы об абсурдистской поэзии, абсурдистском театре, абсурдистском кино и др. Иными словами, в современной культуре существует целый сегмент, который положил в качестве своего средоточия бессмысленность языковых выражений, сцен, событий, сюжетов. Сама эта бессмысленность может быть различного рода и коренится в многоярусности и многоликости языковых и культурных выражений: в семантической бессмысленности при синтаксической правильности организации предложений, в словах, не имеющих ни референта, ни смысла, в различных нарушениях речевой коммуникации между людьми и т. д. Исследование такого рода бессмысленных языковых выражений не входит в нашу задачу. Укажем лишь, что фиксация и анализ такого рода лингвистических аномалий могут осуществляться и осуществляются благодаря методам и понятиям лингвистики: лишь лингвистическая рационализация речевого потока и речевых актов позволяет осмыслить иррациональное —

иррациональное с синтаксической точки зрения, абсурдное с точки зрения семантики или с точки зрения адекватного диалога и речевой коммуникации. Заслуга абсурдистской поэтики как раз и состоит в том, что она указывает на определенные границы

210

лингвистических моделей, фиксирует контрфакты для этих моделей и реальные и виртуальные аномалии, скрытые в языке. Обсуждение такой поэтики и ее норм — задача будущих исследований.

Огурцов А.П.

ПОЗИЦИЯ 5.1. АРТИКУЛЯЦИЯ БЫТИЯ КУЛЬТУРЫ — Григорьев A.A. - Концепты: язык и речь, артикулированный звук, голос и интонация, молчание — пауза, ритм, музыка и речь.

ЯЗЫК И РЕЧЬ

1. Речевой статус концепта

Естественный язык является одной из высших форм проявления культуры, но и культура своими основополагающими смысловыми характеристиками располагается в сфере языка. Естественный язык можно назвать базовым ядром культуры, из которого она произрастает и в котором она плодоносит. Это, конечно, не означает, что язык и культуру можно отождествить. Недавно возникшая и интенсивно развивающаяся область знания, называемая лингвокультурологией, ставит перед собой задачу целостного, системного представления единиц языка и культуры в их корреляции и взаимодействии [9:30] (см.:

Лингвокультурология, I; Концепт, I).

Языковая продуктивность культуры помещена в зазоре между уже готовым и еще только нарождающимся результатом. Этот зазор связан с традиционным разделением языка на язык как логикограмматическую совокупность нормативных характеристик (все, что можно назвать правилами или кодексом языка) и на живую звучащую речь, с ее ритмами, энергиями, интонациями, с ее конкретной обращенностью к другому. Но даже при таком, вроде бы очевидном, жестком разделении сразу обнаруживаются проблемы, связанные с реальным функционированием языка. Очень глубоко и тонко момент изменчивости языкового состояния анализирует Э. Коссериу: «Но языковое состояние есть нечто большее. Во-первых, потому, что каждое состояние языка является в большей мере реконструкцией другого предшествующего состояния. Во-вторых, потому что то, что называется «изменением в языке», является таковым лишь по отношению к языку предшествующей эпохи, а с точки зрения современного языка это кристаллизация новой традиции, то есть как раз неизменение. Фактор прерывности по отношению к прошлому, «изменение», является в то же время фактором непрерывности по отношению к будущему» [4:17]. Другими словами, Э. Коссериу замечает, что

наши грамматические правила «уже» опаздывают по отношению к живой стихии языка, способ существования которого обусловлен его постоянным изменением. Грамматические каноны и нормативы — это только «выбор в пределах возможностей, предоставляемых функциональной системой языка» (см.: Символизм, I; Дискурс, I), область вариативности языковых структур, хотя внутри этой области есть неприкосновенные участки. Заключенный, казалось бы, в жесткие рамки «правильных» языковых схем, язык ухитряется исподволь, постепенно менять эти рамки изнутри, потому что внутри них он свободен в своих экспрессивных и коммуникативных проявлениях. Отсюда путь к возникновению диалектов и общей дивергенции языков.

При ретроспективном взгляде выявляется, что какие-то структуры языка отмирают, какие-то появляются вновь, но парадоксальным образом обнаруживается, что вновь появившиеся структуры уже существовали до того, как они взяли на себя новые функции, однако при этом изменяется модальность выполняемых функций по отношению к старым. «Латинское будущее действительно «возродилось» как категория, но не в том же самом значении: перифрастическое будущее вульгарной латыни — это то же будущее, что и синтетическое будущее классической латыни, но в то же время это другое будущее» [4:117]. Э. Коссериу подчеркивает: «Языковые системы, разумеется, представляют собой «открытые системы»; однако в каждый момент своей истории они обладают определенными «непроницаемыми» зонами, и далее, цитируя Хокетта:

«Язык не является ни замкнутой системой, к которой нельзя прибавить никакого нового значащего элемента, ни полностью открытой системой, в которую абсолютно свободно может быть введен любой элемент из другого языка (или квазиязыковой системы)» [4:155].

Столь подробное отступление показывает, сколь непростой «объект» представляет собой естественный язык. Поэтому неудивительно, что многие направления философии, лингвистики, искусствоведения в ХХ в. можно смело назвать попытками осмысления реалий языка и своего рода экспериментирования с ним. Показательный пример: в начале работы «Бытие и время» Хайдеггер сосредоточивает свое внимание на следующем моменте: «Познающее искание может стать «разысканием» как выявляющим определением того, о чем стоит вопрос. Спрашивание как спрашивание о... имеет свое спрошенное. Всякое спрашивание о

... есть тем или иным образом допрашивание у... К спрашиванию принадлежит кроме спрошенного

опрашиваемое» [11:5].

После того как идея трансцендентального субъекта (гаранта аподиктичности или репрезентанта всеобщ-

211

ности разума) в его ориентированности на науку, а с ней и европоцентризм в подходе к культуре, была серьезно поколеблена в своих основаниях — мировые войны ХХ в., — начинаются интенсивные поиски нового фундамента человеческого бытия и культуры. Необходимость нахождения нового «смыслового поля», в котором можно было бы обнаружить укорененность человека, реализовывалась идеями искусства, экономики, истории, психики. Но к середине ХХ века было окончательно осознано, что вектор всех этих исследований и обоснований своими силовыми линиями сходится к идее культуры [8:339].

После значительных достижений в анализе и понимании произведений культуры, которых добился структурализм, прежде всего со стороны семантики (вертикальная и горизонтальная структурированность текста), возникает вполне закономерная необходимость рассмотрения культуры в горизонте естественного языка.

Интерес к пониманию и анализу сферы естественного языка исходил, в основном, из философии и лингвистики, сочетаясь с традиционными исследованиями литературного языка. Произошло выделение лингвистического пласта проблем в философии и философских проблем языка в лингвистике. Философия подходила к этой проблеме со стороны теоретико-мировоззренческой значимости языка в отношении человека и культуры: язык как символическая форма; язык как дом бытия, власть языка и языковые игры. Лингвистика — со стороны конкретных исследований разных языков, их взаимосвязи в собственном историческом развитии: противопоставленности языка и речи, синхронного и диахронного среза языка, исторической изменчивости и структурной устойчивости, системности, знаковости. Интерес философии к лингвистическим проблемам философских исследований и интерес лингвистики к философским проблемам языкознания привел к введению в состав обеих дисциплин «нового» термина — концепт, который крайне неоднозначно трактуется в работах различных авторов.

Пришедший из времен Средневековья, этот термин оказался актуальным прежде всего для осмысления, процессов происходящих в современной культуре. Ре-актуализация философской стороны понимания концепта представлена в работах С.С. Неретиной «Концептуализм Абеляра», «Верующий разум», «Тропы и концепты», а также в совместной работе с А.П. Огурцовым «Время культуры» (см.: Концепт, I). Лингвистическая — работами Ю.С. Степанова, Н.Д. Арутюновой, А. Вежбицкой и др. Лингвисты видят в концепте многослойную структуру смысла, связанную синхронно и диахронно с устойчивыми языковыми структурами. Философы видят в нем прежде всего механизм и способ

смыслопорождения, актуализирующегося в процессе обращенности речи к другому.

Стоит сразу отметить, что термин концепт удачно используется в русском языке, так как морфологически не совпадает с понятием, в отличие, например, от английского и французского языков, в которых concept — это прежде всего понятие. Поэтому, чтобы вернуть термину concept в этих языках одно из утраченных значений, необходимо переопределить термин, так как понятие жестко связано с теорией и с совокупностью понятий, которые ее образуют. Этот момент намечен в работах Ж. Делёза «Логика смысла» и Ж. Делёза, Ф. Гваттари «Что такое философия?», в которой концепт определяется как «... некое чистое Событие, некая этость, некая целостность... как неразделимость конечного числа разнородных составляющих, пробегаемых некоторой точкой в состоянии абсолютного парения с бесконечной скоростью. Он реален без актуальности, идеален без абстрактности, он автореферентен и недискурсивен, абсолютен как целое, но относителен в своей фрагментарности, он самоподобен аналогично структурам фрактальной геометрии и содержит составляющие, которые тоже могут быть взяты в качестве концептов, поэтому он бесконечно вариативен» [3:30-35].

С точки зрения С.С. Неретиной, понятие является объективным единством различных моментов предмета понятия, непосредственно связанным со знаковыми и значимыми грамматическими структурами языка, выполняющим функции независимого от общения становления строго определенной мысли. В отличие от понятия концепт:

1.Формируется речью;

2.Формирование осуществляется в пространстве человеческой души с ее ритмами, энергией, внутренней жестикуляцией;

3.Концепт предельно субъектен;

4.Концепт непременно предполагает при своем формировании другого субъекта — слушателя или

читателя, в ответах на вопросы которого концепт актуализирует свои смыслы в едином миге настоящего

[6:141].

Т. е. в концепте представлена прежде всего коммуникативная компонента языка в единстве его знаковосистемного и речевого бытия, направленного на акты понимания и схватывания смысла в момент своего возникновения (здесь и теперь) и актуализирующего в этой точке не только логическую (как в понятии), но и языковую природу смысла. Концепт родственен мышлению как внутреннему проговариванию смысла, но с одним существенным уточнением: проговаривание должно быть артикулировано в своей обращенности к другому субъекту. Артикулированность

212

может быть представлена в двух взаимозависимых формах — письменной (например, в риторике) и устной (например, в ораторском искусстве). Здесь же делается акцент на процессе «овнешнения» смысла в речевом акте, взятом в процессе коммуникации со своей фоносемантической стороны.

Появившееся в современном русском языке неудачное выражение «озвучить текст» представляется своеобразным маркером значимости произносимого слова. Например, в средствах массовой информации звучащее слово приобрело особую качественную окрашенность, связанную с целенаправленной подачей аудиовизуального ряда, расстановкой логических и смысловых акцентов, что еще раз подчеркивает поднимаемую в постмодернизме тему власти языка. Хотя стоит заметить, что тютчевское «Нам не дано предугадать / Как слово наше отзовется», задававшее метафизическую глубину неуловимости (по результату) обращенности человека к человеку (или к Богу) в речи, оттесняется на «периферию», в сферу рафинированных культурных форм коммуникации (искусство театра или кино) или интимных сфер человеческого бытия (религия — литургия и молитва).

Исходя из вышесказанного, для прояснения термина «концепт» необходимо проанализировать его составляющие, обусловливающие понимание этого термина и служащие конструктивными моментами его существования. Звук (голос, интонация), ритм, пауза (безмолвие) являются необходимыми моментами воплощенности языка в слове, учитывая неустранимую широту и «размытость» понимания последнего, так как к слову сходятся и от него исходят основополагающие пути формирования и функционирования языка. В лингвистической литературе уже неоднократно подчеркивалась первостепенная значимость лексической (словесной) структуры языка, служащей «базой данных» для любых возможных процедур его анализа.

Если человек укоренен в языке и если принять предпосылку, что язык — дом бытия (Хайдеггер), то тогда культура может рассматриваться преимущественно как словесно-языковой феномен, и ее главные характеристики должны находиться в сфере естественного языка. Но естественных языков много (по оценкам лингвистов, от 2500 до 6000), поэтому утверждение о бытийности языка либо предполагает некий универсальный (можно сказать, божественный) язык, производными от которого оказываются все остальные языки, либо вводит множество языковых онтологий, каждая из которых есть «особенное всеобщее» как способ видения мира. Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа, уходящая своими корнями в философско-лингвистические установки В. Гумбольдта,

эксплицирует именно такой (см.: Символизм, I) вариант понимания языковой реальности, что коррелирует с фактом множественности культур. Современная гетерогенность культур, например, представлена проблемой адекватности перевода любого высказывания (произведения) с одного языка на другой. Точного соответствия лексических значений одного языка другому не существует. Всегда остаются нюансы, которые переводчик в прямом и переносном смысле физически не способен передать. Для сравнения можно привести мнение Гадамера по этому поводу: «Перевод не является также и нормой нашего отношения к чужому языку. Скорее, необходимость прибегнуть к переводу похожа на утрату собеседниками их самостоятельности. Там, где требуется перевод, там приходится мириться с несоответствием между точным смыслом сказанного на одном и воспроизведенного на другом языке, — несоответствием, которое никогда не удается полностью преодолеть» [2:447].

При переходе с языка подлинника на язык перевода невозвратно утрачиваются аллитерации, омонимии, консонансы, что существенно обедняет, а зачастую искажает произведение в целом. Напомним известное сетование О. Мандельштама на трудности перевода «Божественной комедии» Данте, где он говорит, что Данте может начинать терцину со слова мед, а заканчивать словом медь. Фонетико-семантическая сторона произведения, его «звукопись» при этом сильно изменяется, подчиняясь фонетическим законам языка перевода, а порой и вовсе исчезает.

Библиография

1.Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.

2.Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988.

3.Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М., 1998.

4.Коссриу Э. Синхрония, диахрония и история (проблема языкового изменения). М., 2001.

5.Мандельштам О.Э. Слово и культура: Статьи. М., 1987.

6.Неретина С.С. Концептуализм Абеляра. М., 1994.

7.Неретина С.С. Тропы и концепты. М., 1999.

8.Неретина С.С., Огурцов А.П. Время культуры. СПб., 2000.

9.Ольшанский ИТ. Лингвокультурология в конце ХХ века: итоги, тенденции, перспективы //